С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ

№ 2006 / 23, 23.02.2015

Наш сегодняшний собеседник – житель далёкой Австралии Джереми Дваер. Кстати, доктор философии, а его докторская диссертация посвящена как раз истории русской детективной литературы. Его мнение в нашем разговоре о детективе, как нам кажется, интересно, поучительно, хотя иногда и забавно – сказываются океанские просторы между нашими странами. Как бы там ни было, разговор Виктора Пронина с Джереми Дваером состоялся, и мы предоставляем читателю возможность с ним познакомиться.

Виктор Пронин: Джереми, я приветствую вас на страницах «Литературной России». Думаю, нам есть о чём поговорить, тем более что с теоретической точки зрения на наш российский детектив мы ещё не смотрели. Практики в основном делились своими соображениями – писатели, критики, издатели… Вот и учёного дождались – вам слово!
Джереми Дваер: Я очень благодарен вам за приглашение участвовать в сегодняшней дискусии и за возможность высказать своё мнение относительно постсоветского развития жанра в России. В вашей беседе с Леонидом Словиным прозвучало утверждение, что «детективов сейчас никто не пишет», конечно, многие современные российские критики – например Мария Токарчук, Владимир Новиков, Александр Щуплов, Семён Потрошилов – могли бы с вами согласиться. Но, по-моему, такой взгляд не совсем точный, и хочу немного исследовать эту тему. Бесспорно, что ни один российский автор сегодня не пишет так, как писали Эдгар По, Конан Дойл, Агата Кристи. С исторической точкой зрения это понятно. Первые настоящие попытки создать российскую версию жанра исходили не от По или Дойла, а от другой (родственной) литературной традиции: традиции приключенческой литературы. Точнее, от Пинкертона. Главный вопрос такой литературы – не «Что произошло?», а «Чем же это всё закончится?». То есть герой не разгадывает тайны преступления, а охотится за людьми, его совершившими.
– Знаете, Джереми, я не уверен, что наша приключенческая литература пляшет от Пинкертона. Да, был такой чрезвычайно популярный в дореволюционной России человек, но после семнадцатого года книги его не издавались, и его влияние на литературу в стране прекратилось, хотя именно после революции литературный процесс в России был как никогда богат на имена, жанры, поиски и, не побоюсь этого слова, достижения.
– Нет-нет, именно приключенческая структура, которую мы находим в дореволюционной «пинкертоновщине» и в её «красном» варианте, усилилась в советском детективе во время первой пятилетки, когда Сталин и РАПП запретили «враждебные» литературные схемы. Таинственное преступление, великий сыщик, подозреваемые, улики, исследование по законам логики – всё это было объявлено признаками низкопробной буржуазной литературы, идеологическая функция которой (как написал Калетцкий) «защита буржуазного строя, заострённая пропаганда империалистических тенденций».
– Возможно, такие слова звучали, возможно, мы можем их сегодня найти в каких-то статьях или документах, но «Приключения майора Пронина» возникли в тридцатые годы, и до сих пор эти рассказы переиздаются хорошими тиражами. Я не уверен, что это прямое продолжение «пинкертоновщины», Лев Овалов шёл своим путём и даже после войны продолжал работать в этом жанре весьма успешно.
– Кстати, Виктор, не отсюда ли идёт ваш псевдоним «Пронин»?
– Это не псевдоним. И мой прадед, и дед, и отец были Прониными. Хотя меня частенько называют «майором Прониным», в шутку разумеется.
– Хорошо… Но давайте согласимся, что только после смерти Сталина детектив в конце концов был признан в СССР официально как приемлемый – но не желательный – советский жанр, и некоторые авторы (как братья Вайнеры, Николай Леонов, Леонид Словин и особенно Павел Шестаков) экспериментировали в своих книгах по классическим западным схемам жанра, созданным и По, и Дойлом.
– Простите, Джереми, вы в самом деле уверены, что Братья Вайнеры, Леонов, Словин, Шестиков работали по «классическим западным схемам жанра, созданным По»? Мне кажется, скорее они продолжали традиции того же Льва Овалова… Нет в их произведениях мистики, абсурдности, загадочности событий и суждений, которыми изобилует Эдгар По, которые можно найти и в рассказах Конан Дойла… В их произведениях всё разумно, здраво, убедительно, как это и случается в обыденной жизни… Отсюда и прозвучало утверждение в нашем разговоре со Словиным, что, дескать, детективов сейчас никто не пишет. Да, действительно, настоящих детективов, тех, которые собственно и являются детективами, сейчас никто не пишет. Пишут криминальные романы, пишут полицейские романы, женские романы, так называемые «уютные», но не детективы. Детектив – это особый, изысканный жанр, на который не способен каждый даже талантливый писатель, это своеобразное мышление, своеобразное видение мира, детектив не может стоять на потоке. Вы говорите, что ни один российский автор сегодня не пишет как Эдгар По… А что, на Западе есть такие авторы?
– Я о другом. Однако советские критики и идеологи заботливо стояли на страже границы между советской и буржуазной детективной литературой и предупреждали: «Игра – никакое не искусство»! Их боевой клич был «Без скидок на жанр!» В результате практически все русские детективные авторы сохранили в своих произведениях именно приключенческий корень. Прошу прощения за это историческое отступление, я уже возвращаюсь к теме. С одной стороны, можно утверждать, что никакого российского детектива нет. Но такое утверждение может быть основано на очень узком, теоретическом подходе к детективному жанру: пониманию его только как игру ума, литературу криминальных загадок и разгадок, конкуренции между автором и читателем и т. д. В этом случае мы говорим о детективной литературе Эдгара По, Конан Дойла, иногда Агаты Кристи, иногда Сименона. И это всё. На мой взгляд, следует сохранять исторический подход: детективная литература, хотя и возникала как литература от По и Дойла, но она живая и изменяющаяся, и в русской культуре развивалась по особым (приключенческим) направлениям. Я уважаю именно этот, второй подход. Ошибочно игнорировать культурно зафиксированные особенности любого жанра. И правильнее хвалить русскую детективную литературу за то, что она уникальный культурный феномен, чем критиковать за то, что она не точная копия английского «detective novel».
– Знаете, Джереми, я бы не стал так уж жёстко делить так называемую детективную литературу или, скажем, приключенческую на западное направление, на западные высокие образцы и русские недомерки, выпестованные идеологами прошлого века, не столь уж большое различие и по уровню исполнения, по уровню писательского мастерства между русскими писателями и западными. Чейз, Гарднер и вся эта поросль конца прошлого века не столь уж и отличается от Словина, Корецкого, Вайнеров, а Шестаков – так тот ещё и получше частенько бывал. Всемирное телевидение всё-таки выравнивает и ценности, и манеру письма, и сюжеты, чего уж там мудрить и огород городить. Есть на Западе и свои Маринины, Донцовы, Дашковы, которые тоже издаются большими тиражами и определяют общий уровень развития населения той или иной страны.
– Шесть лет назад я перевёл на английский язык роман Александры Марининой «Стечение обстоятельств» и послал перевод американскому редактору, который очень хотел его прочитать (его издательство специализируется в иностранной детективной литературе). Редактор знал, что Александра Маринина популярна в России и её произведения уже издаются на французском, итальянском, немецком и других языках. После прочтения романа редактор написал мне примерно следующее (я перефразирую): «Сюжет плохой, действующие лица невероятны, и разгадка тайны неудовлетворительна. Роман меня не интересует…» Может быть, этот редактор был прав, и Маринина плохая писательница (или «Стечение обстоятельств» неудачный роман). Но Александра Маринина необычайно популярна, её книги в России расходятся миллионными тиражами. Следует допустить, что её романы имеют важное значение и привлекательность для многих русских читателей. Интересно было бы узнать, хорошо ли или плохо продаются романы Марининой в Италии, Германии и в других странах.
Эта мысль заставила меня подумать о русском детективе в мировом контексте. Знаменательно, что очень мало русских детективных романов переводится на английский язык. К сожалению, простите, я могу судить только об англоязычном мире. Единственный по-настоящему успешный русский детективщик – Борис Акунин. И его произведения в книжных магазинах продаются как «мировая литература», а не как «русский детектив». Чем это объяснить? Возможно ли, что русский детектив имеет такую культурную русскую специфичность, что обычная западная публика не может его оценить правильно и адекватно воспринять?!
– Я понимаю, что доктору философии положено искать и находить глубинные причины всевозможных процессов и явлений, но мне кажется, в данном случае всё гораздо проще. Дело в том, что если западный детектив, западные фильмы, вообще западное искусство – просто пропитано элементами фантастики, условностей, гротеска, мистики и западный потребитель к этому привык, то российский детектив, а мы сейчас говорим о российском детективе, накрепко привязан к реальной жизни, к тем событиям, которые происходят за нашими окнами, к тем политическим, социальным и прочим превращениям, которые сегодня происходят в России. Западному потребителю именно эти наши беды, наши заботы и упования совершенно безразличны, причём не просто безразличны, а безразличны с хорошей долей негатива, отторжения и, естественно, замешано всё это на лёгком таком, почти неуловимом для постороннего взгляда чувстве превосходства. Именно в этом причина неприятия на Западе наших детективов и нашего искусства вообще. А если что-то и принимается, например упомянутый вами Акунин, то только потому, что пишет он по западным законам, схемам, трафаретам, опять же и тональность у него далеко не восторженная по отношению к собственной стране. А вашему потребителю всё это нравится. В этом секрет успеха Акунина.
– В таком случае мой вопрос… Если бы вы, Виктор, писали для западного читателя, писали бы вы ваши романы иначе?
– Ой, как мне нравятся вопросы, касающиеся меня лично! Я готов отвечать на них бесконечно! Отвечаю сразу – нет, я не писал бы иначе. Я не могу писать иначе. Я не могу сидеть за столом и сочинять соблазнительно-торгашеские схемы, сулящие мне выгоды в той или иной стране, в том или ином стойбище. Я пишу единственно возможным для меня способом, если можно так выразиться! Мне кажется, это вполне можно назвать свободой творчества, той свободой, которой, как мне кажется, лишены преуспевающие западные деятели культуры, той свободой, которая сегодня властвует от Калининграда до Курильских островов. Блин!
– Звучит красиво.
– Понял. Забавный случай в продолжение вашего вопроса… Пишу роман, двухсотая страница, а у меня нет убийцы! Трупы есть, а убийцы нет. Я в ужасе, что делать, начинаю присматриваться, прощупывать, углубляться в биографии своих героев и, наконец, обнаруживаю среди них преступника – только он и никто другой. Книга вышла, всё в порядке, подарил этот роман своему другу. А он мне и говорит – я, дескать, на двадцатой странице уже знал, кто убийца. Я, автор, на двухсотой ещё не знал, а он уже всё понял на двадцатой! Случай забавный, но он подтверждает сказанное о свободе творчества. Я не связан схемами, корыстными прикидками и расчётами. Мне достаточно написать, что мой герой стоит у окна, и капли дождя стекают по стеклу, и начинается рассвет.. И я могу продолжать этот детектив, а это именно детектив, на триста страниц.
– Красиво.
– А Сименон! Вышел Мегрэ на утреннюю набережную, кутаясь в тяжёлое своё пальто, зашёл в кафешку, хлопнул рюмку кальвадоса, потрепался с заспанной полупьяной проституткой и выяснил – невдалеке произошло что-то криминальное… И пошёл роман.
– Это прекрасно! Но вернёмся к нашей теме… Лев Гурский однажды заметил, что «добрую половину произведений, выходящих в популярных и многотиражных детективных сериалах России, можно было бы совершенно безболезненно перепечатать в национал-патриотических изданиях». Я совершенно с этим согласен. Произведения Доценко, Кивинова, Таранова, даже Корецкого – ну, большинство русских боевиков вообще характеризуются культом насилия, ненавистью к гомосексуалистам, евреям, иностранцам, и паранойей – будто другие страны мира и тайные организации (например, Орден Масонов) ставят себе целью мешать развитию Великой России. В западных академических кругах мы часто говорим о политической идеологии русского детектива (я даже написал и опубликовал статью на эту тему). Но, кажется, что такая дискуссия почти полностью отсутствует в России.
– В вашем вопросе прозвучала очень показательная фраза… «В западных академических кругах мы часто говорим о политической идеологии русского детектива». Видите ли, Джереми, может быть, для ваших академических кругов эта тема звучит увлекательно и злободневно, уж коли вы часто к ней возвращаетесь. Мне она безразлична совершенно. Она мне кажется надуманной и привязанной к сегодняшним политическим схваткам на мировой арене. Когда в России творчество было идеологизировано, вы говорите «и только после смерти Сталина…» И так далее. Сейчас, когда в России свобода самовыражения куда более полная, чем на Западе, вы говорите… И так далее. В наших детективах культ насилия? Так на Западе и учились, перенимали, брали за образцы, кое-чего добились, преуспели, может быть, даже обошли в чём-то своих учителей… Наши детективы можно печатать в «национал-патриотических изданиях», как вы выражаетесь? Наверно, можно. Но их можно печатать и в академических сборниках той же Австралии, во всяком случае, мои произведения можете печатать, заранее даю согласие и заверяю – за художественный уровень несу полную ответственность. Попробуем? И вы не найдёте там ненависти к евреям, иностранцам и даже к гомосексуалистам, которых вы ставите на один уровень с евреями и иностранцами… Честно говоря, я не питаю к ним привязанности, сочувствия и понимать их тоже не желаю. Я проще, примитивнее, консервативнее. У вас они по улицам с плакатами ходят, а у нас вот несколько дней назад попробовали – народ взбунтовался. Народ-то оказался почище, нежели гомосексуалисты предполагали. Просчитались гомики.
– С вашего позволения я вернусь к словам Льва Гурского… Он высказал очень интересную мысль… «Сегодня почему-то считается признаком дурного тона говорить об идеологии применительно к литературе». Это объяснение мне кажется очень к месту и с исторической точки зрения совершенно понятно. Но я из своего далека боюсь того, что если никто не говорит об этом и не призывает некоторых популярных авторов к ответу на их расизм и антисемитизм, то читателям такие идеи могут показаться вполне позволительными.
– Джереми… Вы так легко и непосредственно перешли от сюжетов, стилей и жанров детектива к проблемам расизма и антисемитизма, что я не мог не подумать…
– О чём же вы подумали?
– Я подумал, неужели и вам достаётся там, в благословенной Австралии? Неужели отвратительные щупальца этого богомерзкого явления дотянулись и до ваших берегов?
– Шутка?
– Если тема не допускает шуток, это несерьёзная тема, – так примерно сказал один умный человек.
– Ну что ж, может быть, на этой весёлой ноте мы и закончим наш сегодняшний разговор? Мне кажется, он состоялся, и мы оба были достаточно откровенны?
– За себя я ручаюсь. Авось представится случай продолжить наши учёные беседы!
– С удовольствием! Спасибо за приглашение к разговору.