Нина МОЛЕВА. ПОДСТАВА, или Политическая целесообразность

№ 2016 / 22, 18.06.2015

…Ленин выходит из клуба, говорит с какой-то женщиной с двумя дочерьми. Выстрелы не могли не стать неожиданностью для всех окружающих, но почему-то Фейгу не задерживают на месте…

 

Дело происходило в Кремле. Женщину привезли в Замоскворецкое отделение ЧК. Почти сразу переправили на Лубянку. Но и ставшие в будущем печально знаменитыми стены не показались достаточно надёжными. Арестованную отправили в Кремль. Без штатных охранников. Без штатных следователей. Разговоры с ней должен был вести только товарищ Петерс. Он же с лично преданными людьми отвечать за охрану. Человек особой биографии. Латышский мальчишка, который в невылазной грязи и нищете пас свиней, но вдруг уехал в Англию и разбогател. Мало этого, женился на богатой англичанке. Почти забыл русский язык, предпочитая ему английский, особенно в письме, вернулся в Россию делать революцию и был сразу назначен заместителем возглавившего ВЧК Феликса Дзержинского.

Дзержинский продержался на своей должности очень недолго: помешал заядлый спор с Я.М. Свердловым, законность или политическая целесообразность – как следовало строить правовую практику. Дзержинский стоял за первую и, не получив поддержки, подал в отставку. Но его заместитель полулатыш-полуангличанин Петерс остался.

«Вам, конечно, жаль вашу подсудимую?» – ехидно спросит Луначарский.

«Нет, конечно, нет, – ответит Петерс. – Но временами я теряю голову: то ли мне самому её застрелить, то ли спасать – но как? – от моей охраны, чтобы её не расстреляли, то ли самому пустить себе пулю в лоб».

А рядом, в пяти минутах ходьбы была квартира Ленина, который напряжённо ждал результатов допросов. Принёсшая ему очередные новости старая большевичка Балабанова была поражена, как горько плакала от этих новостей Крупская и как тяжело принимал их Ленин, всё время смотревший в сторону. Ведь речь шла о только что покушавшейся на его жизнь Фанни Каплан, женщине, искалеченной первым взрывом, который она помогала готовить в Киеве против генерала Сухомлинова и отсидевшей на каторге под Читой за это преступление одиннадцать лет. Этого мало. Она почти полностью лишилась зрения и научилась читать по системе Брайля.

Впрочем, было ещё одно обстоятельство, соединившее её с семьёй Ульяновых: разделённая любовь к младшему брату Ленина – Дмитрию Ильичу.

По-прежнему оставалось непонятным, почему именно её первой распорядился выпустить с каторги Керенский. Но прожив некоторое время вольной в Чите, она смогла уехать в Москву.

Мистическое совпадение? Но «Фанни Каплан» находит себе кров не где-нибудь – в доме табачного магната, владельца фабрики «Дукат» Пигита. Для наших дней понятней – в том самом доме на Большой Садовой, где поместил Михаил Булгаков свою «нехорошую квартиру». «Нехорошая квартира» действует, привлекает всё большее и большее внимание. Из-за неё никто не вспоминает о главной достопримечательности дома Пигита – единственной в жизни Василия Ивановича Сурикова мастерской. Раньше у него на мастерские не хватало денег – зато теперь ему была предоставлена роскошная мастерская П.П. Кончаловского. И здесь же до конца своих дней жила скромная московская учительница – Елена Васильевна Сурикова, которой упорно не замечала шумная и честолюбивая семья её сестры Ольги.

Из Москвы политкаторжанку «Фанни Каплан» тут же отправили лечиться на юг, прямо в объятья местного земского врача Дмитрия Ульянова.

Вся Евпатория судачила о пылком романе земского врача, о постоянных поездках молодых в горы, к морю, где они проводили ночи. Всё клонилось к браку. Дмитрий Ильич ещё раньше разошёлся с первой женой, «Фанни Каплан» замужем никогда не была. Первая любовь, приведшая шестнадцатилетнюю девчонку из местечка прямиком на каторгу, сохранялась в её сердце, тогда как Яшка Шиндман, с его воровским прошлым и анархистскими увлечениями памятью на свои победы над женскими сердцами не обладал. Он добился куда большего – дружеских отношений с Яковом Свердловым.

Ю.М. Поляк, член правительства Дальневосточной республики, знавший «Фанни Каплан» по Чите и встречавшийся с ней в Обществе старых большевиков и политкаторжан в Москве (территориально Общество находилось в бывшем Центральном Доме медика), был убеждён, что своё «нет» сказали Ульяновы, но и партия. Перед ней «Фанни Каплан» никаких заслуг не имела.

Одна из восьми детей меламеда в хедере на Волыни (учитель начальной школы), она никогда не посещала сама школы. Семья эмигрировала в Америку, «Фанни Каплан» всё бросила ради своей первой любви, Яшки Шиндмана – «Виктора Гаранского». Она выполняла все его сомнительные поручения, в том числе вместе они мастерили в номере киевской гостиницы «Купеческая» на Подоле взрывное устройство. Самодельная бомба взорвалась в руках «Фанни». Нагрянувшая полиция застала её одну среди остатков комнаты, раненую, с браунингом в сумочке, куда успел его подбросить сбежавший «Виктор» – Яшка Шиндман.

Все улики были налицо. Вина легла на одну Фейгу Ройзблат, как называлась в действительности «Фанни». Приговор – смертная казнь – из-за несовершеннолетия девчонки был заменён пожизненной каторгой, куда Фейгу отправили в ручных и ножных кандалах. «Виктор» на процесс не явился и, естественно, за одиннадцать лет он не отозвался ни одной весточкой. Первоначальные операции по изъятию осколков из рук, ног и лица сделали ещё до этапа тюремные врачи. Дальше товарки по Читинской каторге обратились к тюремному начальству с просьбой о помощи для Фейги офтальмолога. Фейгу действительно сразу же перевели в Читинскую больницу, сумели ей вернуть хотя бы несколько диоптрий: она стала различать свет и тени.

Единственной наставницей политической для Фейги стала эсерка Мария Спиридонова, но позиции эсеров Фейга не приняла. До конца стояла за программу Керенского и твердила, что Ленин искалечил революцию.

Ни в политической, ни в государственной жизни Фейга по возвращении в Москву, конечно, участия не принимает.

Но ведь кто-то сообщает ей о распорядке дня Ленина, знакомит с территориальным планом завода и со схемой городского транспорта, который Фейга не могла знать, наконец, даёт ей оружие.

Митинг на заводе Михельсона кончается ещё засветло. Ленин выходит из клуба, говорит с какой-то женщиной с двумя дочерьми. Выстрелы не могли не стать неожиданностью для всех окружающих, но почему-то Фейгу не задерживают на месте. Она спокойно уходит с заводской территории и направляется к остановке трамвая, где её якобы и узнаёт случайный прохожий. С ней зонтик от дождя и браунинг. Но ведь из этого достаточно тяжёлого оружия не так просто стрелять. Нужна по крайней мере тренировка, а главное, кто-то должен помочь ей вытащить револьвер в толпе не из-за пазухи или пояса, но выкапывать из никак не приспособленной сумки. Мало того. Кто-то должен в толпе направить её руку хотя бы в сторону Ленина, о том, чтобы метиться при почти полном отсутствии зрения вообще нечего говорить. При этом Фейга делает два выстрела, а в барабане семизарядного браунинга остаётся всего четыре пули. Где третья? Мнимое следствие не отвечает и ещё на один вопрос: почему все обнаруженные в теле Ленина пули иного калибра, чем у браунинга. Значит, существовал другой стрелок, а Фейга, как и в Киеве, служит только подставой.

Не меньшим чудом было и то, что ни один из выстрелов не задел каких-либо жизненно важных органов. Попросту не принёс вреда.

Наверно, следовало бы подумать над тем, каким образом Ленин безо всякой медицинской помощи садится в автомобиль, доезжает до Кремля и САМ ПОДНИМАЕТСЯ НА ТРЕТИЙ ЭТАЖ. Дальше сам раздевается и ложится в постель. Как военной операционной сестре, мне невозможно себе представить, чтобы первая пуля была изъята только в 1922 году – через четыре года, а вторая вообще оставлена в теле.
И при этом усиленно распространяемые разговоры об отравленных пулях, да ещё с применением яда кураре.

Так сложилось, что в нашем с Элием Михайловичем Белютиным доме в Абрамцеве оказывается «товарищ Гиль», водитель на протяжении шести лет Ленина, а позднее до конца его дней А.Я. Вышинского. Его приводит С.С. Смирнов, которому я передаю отдельные материалы по Брестской крепости, над строительством которой наблюдал перед Первой мировой войной мой дед.

Предельно осторожный в словах товарищ Гиль повторяет, что стоял в стороне от Ленина, но в какой-то момент видел вытянутую в сторону руку с браунингом. В белом рукаве. Но ведь Фейга была в серой кофте, в которой её и расстреляли. Повторяет «товарищ Гиль» и ещё одну подробность, что затолкнул ПОД АВТОМОБИЛЬ валявшийся на земле браунинг. Почему? Потому что это был НЕ ТОТ браунинг?

Допрос Фейги продолжается день за днём, не принося никаких открытий. Фейга на одни вопросы вообще отказывается отвечать, от других отделывается общими фразами. Никаких имён. А между тем в кабинете Свердлова сидит «Виктор», который, судя по косвенным свидетельствам, был и на заводе Михельсона во время покушения. Срочно приезжает из Екатеринбурга цареубийца Юровский. И вот это говорит о близкой развязке. Тем более что из Петрограда едет Дзержинский. Столкновение двух позиций становится неизбежным. Законность или политическая необходимость?

Опережая «железного Феликса», сторонники «целесообразности» организуют под предлогом мести за Ленина массовые расстрелы: священники, офицеры, чиновники, интеллигенция. Месть народа за любимого вождя! Опять-таки опережая приезд Дзержинского, коменданту Кремля П.Д. Малькову, вчерашнему санитару Балтийского флота, летит записка от Свердлова: немедленно и лично расстрелять «Фанни Каплан».

Её выводят из одного кремлёвского помещения и на машине довозят до другого, выводят из машины и сажают на стул лицом к стене. Смертельный выстрел в присутствии свидетелей: «пролетарского поэта» Демьяна Бедного и Юровского. Но как в любом детективе, главное – избавиться от трупа. Его втискивают в бочку из-под керосина, закупоривают, обливают тем же керосином и поджигают. Здесь же.

И только тут нервы одного из свидетелей дают сбой: «пролетарский поэт» падает в обморок. От запаха жжёного человеческого тела.

Конец церемонии проходит гладко. Бочку с останками закапывают. По одной из версий – в склоне кремлёвского холма со стороны Исторического музея.

На следующий день в газете «Известия» появилась информация: «Расстреляна Фанни Каплан, стрелявшая в т. Ленина». Дмитрий Ильич Ульянов-младший жил по другую сторону Кремля, окнами на Александровский сад. Вместе со второй законной женой и дочерью Ольгой.

Они напоминали друг друга, Юровский и Мальков – палачи, одинаково гордившиеся своей миссией. Оба при случае любили напомнить, что повторили бы свой «подвиг» убийства или казни. И оба не были выдвинуты на сколько-нибудь значительные должности.
П.Д. Мальков уже в 1920 году лишился должности коменданта. Продолжал служить, получать правительственные награды. Его особенностью был отказ от семьи. Не стало жены. Единственную дочь взяли на воспитание родственники, и впервые об этом заговорили весной 1942 года.

Собственно это был единственный учебный год, когда в Москве не работали школы, дворцы пионеров, технические станции, соответственно не существовало никаких кружков. Кроме одного.

Некая учительница из Таганского района, входившая в своеобразный актив Мосгороно, О.Ларина, неожиданно объявилась с драмкружком достаточно своеобразного состава. В него, как рассказывал мне оказавшийся там на один год Ролан Быков, входили дети именитых партийных работников и сотрудников ВЧК. Именно там Ролан столкнулся с Галей Мальковой, которую все усиленно называли сиротой на содержании родственников отца, военных в высоких чинах. Даже в таком окружении Галя, по признанию маленького ещё Ролана, очень красиво одевалась. Часто за ней приходили или она сама приезжала на машине. Случилось невероятное. Детской самодеятельности разрешили выехать с концертом на 1-й пост 6 Военно-автомобильной дороги, чтобы выступить перед находившимися там бойцами.

Программа была самой обычной, школьной. Гвоздь её составлял коротенький скетч, который представляли Малькова и Виктор Денисов. По ходу действия он целился в неё из пугача, только вдруг пугач оказался боевым оружием. Браунинг был снят с предохранителя. Денисов нажал курок. Пуля попала Гале в живот. Военная машина помчалась с ней на третьей скорости не просто в госпиталь – в Кремлёвскую больницу. Четыре часа бригада из нескольких хирургов колдовала над девочкой.

Галю спасли. Отправили на реабилитацию в санаторий ЦК партии.

И самое удивительное: никто не понёс никакого наказания – ни за данное мальчишке боевое оружие (это сделал сын начальника 6 ВАД Дима Рюмин с разрешения отца), так и педагог, нарушивший запрет на выезд ребят из города. Членов кружка только предупредили о неразглашении случившегося. Сама Галя появилась уже в стенах ГИТИСа на одном курсе с Людмилой Касаткиной.

Но на этом испытания Мальковой не кончились. Как и Л.И. Касаткина, она получает диплом ГИТИСа без распределения, т.е. должна сама искать себе работу. Родственники «в чинах» договариваются о месте для неё в массовке Центрального театра Советской Армии, но в последнюю минуту это место передаётся Л.И. Касаткиной. Говорить о преимуществах одарённости здесь не приходилось. Будущая Народная артистка Л.И. Касаткина семь лет пробыла в массовке до получения первой и не бог весть какой роли – Марии Антоновны в «Ревизоре».

Мальковой удаётся попасть только в состав труппы театра имени Гоголя, где ей не дают даже выхода в массовках.

Но и этого мало. После одной из семейных ссор её муж, работавший в том же театре Сергей Филиппов пишет на жену в Управление театров донос о её профессиональной несостоятельности. Вещь, неслыханная в театральной жизни тех лет, такая проверка организуется, и актрису дисквалифицируют, милостиво предложив место чиновницы в том же Управлении театров. Вслед за этим бывшая актриса теряет от менингита и трёхлетнюю дочку.

По словам её едва ли ни единственной подруги, некогда игравшей в Театре Моссовета Виктории Вальднер, «Галя всё поняла. Не пыталась ни профессионально реабилитироваться, ни искать другую работу. Просто до конца дней закрылась в одиночестве своей однокомнатной квартиры. Зато бывшего супруга Мальковой помнят все как великолепного комика: лектора в «Карнавальной ночи», Кисы Воробьянинова.

Сам Мальков прожил до 1965 года. Судя по наградам, выполнял какие-то задания. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

 

Нина МОЛЕВА