ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НИКАКОЙ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ НЕТ…

№ 2006 / 24, 23.02.2015

Александр Моисеевич Пятигорский – известный русский философ «никакой культуры», эмигрировавший из России в 1974 году. Профессор Лондонского университета. Исследователь индусской мифологической и философской традиции. Друг и соавтор М.К. Мамардашвили («Символ и сознание»).
Александр Моисеевич Пятигорский – известный русский философ «никакой культуры», эмигрировавший из России в 1974 году. Профессор Лондонского университета. Исследователь индусской мифологической и философской традиции. Друг и соавтор М.К. Мамардашвили («Символ и сознание»). Один из основателей Московско-тартуской семиотической школы (вместе с Ю.М. Лотманом). В феврале этого года Пятигорский прочитал цикл лекций по политической философии в РГГУ и Фонде эффективной политики, которые вызвали ожидаемый интерес. Наш разговор с Александром Моисеевичем коснулся самых широких вопросов.

– Хотелось бы начать наше интервью с ключевой темы как вашего философствования, так и современной философии – с проблемы человеческого сознания. Сегодня в лидеры философии сознания вырвались американские философы, такие как: Сёрл, Деннет, Чалмерс, Макгинн. Что вы можете сказать об этом?
– Для меня философия сознания началась и закончилась на Гуссерле. Сёрл сделал какие-то шаги, но он не был в состоянии произвести элементарные операции введения в тему онтологии сознания, – в тему тех онтологий сознания, к которым всю жизнь стремился Мамардашвили и с которыми так и не смог справиться последний исторический феноменолог Поль Рикёр.
– Неужели вы не чувствуете, что современная американская философия лидирует в философии сознания?
– Чьи имена вы можете мне назвать? Только не упоминайте Сёрла. Хомский уже отошёл от дел. Деннет так и не преуспел дальше своего лингво-логического метода. С таким методом в мышлении о сознании ничего сделать нельзя. Здесь нужно введение новых онтологий.
– С языком в изучении сознания пора заканчивать?
– Оно давно себя закончило. Сознание, выродившееся в язык, не сознание.
– Получается, что нам по-прежнему не хватает адекватного языка для описания сознания?
– В этом вопросе я витгенштейнианец. Нужно постоянно думать, чтобы выработать такой язык, а не выдумывать язык к факту написания книги о теории сознания.
– Какова альтернатива языку в изучении сознания?
– Единственная альтернатива – разработка самых простых онтологических структур, в которых сознание увязывалось бы с мышлением. С мышлением как таковым.
– В «Трёх беседах о метатеории сознания», в «Символе и сознании» вы как раз и пытаетесь говорить о мышлении как таковом.
– Это было очень давно. С этой темой меня уже больше ничего не связывает.
– Переключились на политическую философию?
– Господь с вами!
– Почему вы приехали в Россию с такой темой?
– Этой темой я занимался последние полтора года. На самом деле я занимаюсь буддийской философией, из которой я и пошёл в философию сознания. Политическая философия заинтересовала меня только возможностью введения каких-то новых онтологий.
– Как вас встретили в Москве? Вам известна реакция на ваши лекции?
– У меня нет времени на подобную реакцию. Меня интересует такое мнение в порядке светских разговоров, которые я терпеть не могу. Не хочу никого обижать…
– А почему бы не обидеть?..
– Мыслительно это очень редко бывает продуктивно. Не никогда, но очень редко.
– Но ведь философия – это и есть самый искушённый, самый изощрённый дискурс насилия… Почему бы им не воспользоваться?
– Конечно, можно воспользоваться, чёрт дери! Зачастую это бывает, как правило, эффектно, но не эффективно. По теме сознания у меня вышла книга «Мышление и наблюдение», в которой излагается теория обсервационной философии, а также вопрос, почему до сих пор нет теории мышления ни в физическом, ни в биологическом, ни даже в лингвистическом смысле.
– На одной из своих лекций вы поклялись упасть в ноги тому, кто даст вам точное определение политической власти. Но ведь определение «Падайте в ноги!» и есть реальное определение политической власти?..
– Я дал очень частное, феноменологическое определение. Мне оно опять же феноменологически нравится, тем более что не я его придумал, а Гефтер, старый дурак, социолог. Да, с моей стороны это был феноменологический жест. Когда тот же Павловский сказал: «Вы действительно в это верите?», я узнал в нём ученика Гефтера. Павловский – это выкормыш Гефтера и его единственный наследник.
– Как вы относитесь к современной русской философии? Какие имена из ныне живущих философов вы бы назвали?
– Решительно никого не хочу обижать, поскольку нахожусь в таком же трудном положении, как если бы меня спросили: «А кого бы вы назвали философами в США?».
– Так и не назовёте?..
– Могу назвать, но для этого нужно много думать.
– Русская философия – это философия на русском языке, или это философия, использующая лишь западные терминологии?
– Честно говоря, никакой русской философии нет, как нет никакой английской, германской. Есть одна философия.
– Философия универсальна, а не региональна…
– Она просто философия. Когда человек входит в философию, то это случай, что он говорит на русском языке.
– Этот случай случаен?
– Мераб любил говорить о совпадении, – о том, что он философ и русский. Поэтому, как это утверждал Витгенштейн, философу желательно мыслить на двух языках, что он и делал, – для того чтобы легче самому осваиваться с предметом своего собственного мышления.
– Чтобы иметь возможность взглянуть на себя со стороны, с метапозиции?
– Конечно. Поэтому Витгенштейн давал сразу два текста – на немецком и английском.
– Почему русскую философию не хотят переводить на другие языки?
– Что значит не хотят?
– Буквально отказываются издавать русских философов за рубежом, переводить их тексты на иностранные языки, пропагандировать её.
– Философию ни в коем случае нельзя пропагандировать. Философ найдёт философа.
– Американцы пропагандируют американскую философию…
– Простите, при чём тут американцы? Это их собачье дело. Однажды в Америке меня спросили: «Есть ли философы в Москве?». Я ответил, что их всего четыре. А мне ответили, что это дико много, поскольку у нас всего три. Философов и не должно быть много. Из ныне живых могу назвать Владимира Калиниченко. Это настоящий философ. Единственный прирождённый русский философ, который в строгом смысле слова никогда не был философом, никогда философией не занимавшийся, который всю жизнь боролся в себе с филологом, с журналистом, – это Розанов. Философа более тонкого ума и большей смелости в русском мышлении не было. Соловьёв проиграл борьбу. Самостоятельных русских философов, кроме Розанова (философ религии), не было.
– А Леонтьев?
– Не путайте талант с философией. Леонтьев – человек феноменально талантливый, но во всех своих философских попытках абсолютно беспомощный. Он не смог сформулировать ни одной онтологической посылки. Даже когда он говорил о конкретных вещах. Можем ли мы упрекать человека в том, что он не был философом? Толстого, например?
– Георгий Дмитриевич Гачев – философ?
– Вы что, с ума сошли?
– Валерий Александрович Подорога?
– Валерия знаю. Блестящий философски образованный культуртрегер.
– Александр Александрович Зиновьев?
– Настоящий философ. Александр Александрович – удивительный, замечательный человек, очень много сделавший для русской философии. Но, поскольку я не являюсь русским философом, лишь в малейшей степени – по языку, постольку мне трудно судить в целом о современной русской философии.
– По сути дела в России всегда существовала философомания, но не было философии?
– Конечно, не было.
– И не будет?
– О, это, простите, уже ваше дело. Это вы уже будете сами решать.
– Что нужно сделать для того, чтобы в русской философии появилось понятие философской традиции?
– Для этого нужно расчистить смотровую площадку сегодняшнего дня. Только с неё можно будет говорить о традиции. Ещё раз подчеркну, что русской философской традиции пока нет. Её можно выдумать.
– Все философские традиции выдуманы?
– Конечно же! Мой хороший друг в Лондоне, китаист (недавно умерший), написал статью о великой китайской выдуманной философской традиции. В ней он показал, в какие периоды времени она выдумывалась, затем довыдумывалась, потом перевыдумывалась. Китайская культура больше всех проникнута духом историзма. Те, кто понимал русскую философскую традицию, в основном врали. Враньё – фундамент европейского самовыражения, а на русской почве оно превратилось в абсолют.
– Соотношение русской литературы и русской философии… Кто кому проигрывает? Должна ли русская философия быть литературой?
– Простите, давайте для начала уберём слово «русская».
– Давайте…
– Так случилось, что русская литература, едва став русской, стала в экстренном порядке превращаться в мировую. Как и германская философия, едва став философией, стала превращаться в мировую. Для этого нужен феноменальный уровень качества. Русская философия не может претендовать на самостоятельность.
Начиная с конца XIX века, литература во многих странах взяла на себя работу манифестирования философских идей, выдуманных писателями, иногда – проводником собственно философских идей. Я могу привести в пример двух писателей XX века – Кафку и Борхеса. Ни тот, ни другой и близко не относились к профессиональной академической философии. Они оба её презирали. Борхес – ещё и академическую филологию, поскольку сам был филологом и знал, о чём говорил. Любой случай, когда философия себя манифестирует, пускай и в бардаке, – это хорошо. Философия выигрывает, потому что не становится литературой. Это литература становится источником манифестации философии. Беда философии в том, что она ничем не становится.
– Почему сама философия себя не манифестирует?
– Философия уже со времён Декарта ищет автономии. Это не философский, а человеческий поиск. У философии не может быть цели. Вы мыслите, и может быть только продолжение. Если у вас есть цель, то вы не философ.
– Философия как служанка философии?
– Философия как ничья служанка. Философия как желание философствовать. Прежде всего. Потом вы это желание можете переинтерпретировать.
– Что это за странная потребность всё время мыслить?
– Индивидуальная потребность. Один всё время хочет играть в покер. Другой не может жить без крикета. Но философия должна быть живым мышлением. Поскольку философия не востребована, её приходится всегда возобновлять с нуля.
– Не кажется ли вам, что вы заигрались с философской рефлексией?
– Нет, не кажется. Нужно определиться со словами. Как философ вы должны видеть перед глазами случай употребления каждого слова. Но это не контекст употребления, для которого потребуется контекст контекста и так далее в дурную лингвистическую бесконечность. Нужно избавляться от языка – от русского, от какого угодно, чтобы научиться пониманию.
– Какая-то лингвистическая нищета?
– Нет, это нищета нашего мышления о том, что мы не можем мыслить без языка. Сделать выжимку можно только из языкового богатства, а не наоборот. О ком я говорю? Конечно же, о Декарте. А вот когда его трактует Деррида, то это уже не интересно. Что-то придумать на своём языке можно, только отрефлексировав его.
– Как вы относитесь к постмодернизму?
– У меня большое недоверие ко всем префиксам. Модернизм – постмодернизм. Структурализм – постструктурализм.
– У вас проблемы с постмодернизмом?
– Никаких проблем с постмодернизмом у меня нет. Мне нравится жить с этим неприятием.
– Очередная зависимость от своего образа жизни?
– Не нужно универсализировать каждую фразу. Будьте экономнее. Жёстче. Скупее.
– Используйте бритву Оккама?..
– Почему бы и нет?
– Но ведь на бритву Оккама всегда найдётся щетина Эпштейна…
– Это уже не ново.
– Кто сейчас в мире лидирует в философии?
– Спросите о чём-нибудь полегче.
– О соотношении мусульманского мира и христианского… Кто внушил исламскому миру иллюзию его исторической пассионарности?
– Можно обойтись без дурацких терминов, выдуманных моим покойным товарищем Львом Гумилёвым?..
– От этих дурацких терминов уже невозможно избавиться…
– Теория пассионарности – безобразно аргументированная теория, философски-вульгарная вещь.
– Можно ли говорить об исламской ветви цивилизации как о тупиковой?
– Никакого исламского мира не существует. Это выдумка кретинов из российского министерства иностранных дел и из американского госдепартамента, набивающих свои карманы за счёт фундаментального невежества современной интеллигенции практически во всех странах. Если говорить о тупике, то я могу сказать только одно – сейчас мусульманская религия, а никакая не культура или тем более цивилизация, находится в таком же жалком состоянии, как и современное христианство, как и современный буддизм. Ислам сегодня – это эффект запоздалой секуляризации, – религиозный исламский фундаментализм – это реакция на секуляризацию конца XIX – начала XX века. Не более того. Никакого противопоставления мусульманства и христианства нет, если отвлечься от текстов, порождаемых жуликами. Оно выдумано в мошеннических политических целях и ещё отзовётся рикошетом по тем самым кретинам, которые пустили в оборот эту дихотомию.
– Будет ли секуляризирована исламская религия? Ждёт ли нас аналог исламской Реформации?
– Она происходит на наших глазах. И это далеко не первый шаг.
– Как вы думаете, останется ли имя Пятигорского в истории философии?
– Это вопрос к истории философии. Например, когда Хайдеггер говорил о том, что не знает истории философии, он профессионально лукавил. Или когда говорил, что ему стыдно заниматься философией. Оставаться всё время в философии и не переходить в историю философии – это радикальное решение. Это совершенно другое мировоззрение. На сегодняшней смотровой площадке происходит кризис исторического самоощущения.Беседу вели Алексей НИЛОГОВ
и Сергей ЧЕРЕДНИЧЕНКО