Павел БАСИНСКИЙ: Не очень люблю словосочетание «новый реализм»

№ 2017 / 5, 10.02.2017, автор: Павел БАСИНСКИЙ

В 4-м номере «ЛР» завязалась серьёзная дискуссия, с чётко обозначившимися позициями – по поводу необходимости, либо же вредоносности устного экзамена по русскому языку/литературе в 9-м классе. Чтобы вывести дискуссию на новый уровень, мы обратились с «протокольным» вопросом в кулуарах нового сезона премии «Ясная Поляна» к члену жюри, российскому литературоведу и литературному критику Павлу Басинскому, а также поговорили с ним о судьбах поколения литераторов, выросших и громко вышедших в печать до введения ЕГЭ.

 
– Идея министра Васильевой ввести устный экзамен по русскому языку в 9-м классе – на ваш взгляд, повысит уровень образованности выпускников, наоборот, невротизирует их, или же пока рано делать прогнозы?

– Я не очень внимательно следил за этой темой. Но, насколько я понял, там ведь речь шла и о введении сочинения, помимо устного экзамена? Это уже касается педагогики и методики преподавания. Если попытаются вернуть преподавание литературы, так, как было раньше – это было бы прекрасно. Я считаю, что было лучше, чем сейчас…

– В моей школе, например, хоть мы и учились по экспериментальной программе Кудиной-Новлянской (по методике М.М.Бахтина) была устная часть экзамена по литературе в 8-м классе, и именно по итогам устного ответа по выбранной теме (у меня Маяковский был) нас переводили в старшую школу, доучиваться в литературном классе…

– Так было не только в вашей школе, это был стандарт. Литературу сдавали устно плюс писали сочинение, и одна оценка была по русскому языку, другая по литературе, через дробь. Точно так же – при поступлении в вузы. Это, на мой взгляд, было правильнее, но проблема в том, что мы уже давно живём, достаточно долго жили и воспитывали поколения школьников, по другой системе. Выпускников «затачивали» на ЕГЭ, а сочинение ввели снова только благодаря усилиям отдельных подвижников, но и то – как отдельный зачёт, который не влияет на результаты ЕГЭ. Я думаю, что проблем тут будет много. Боюсь, что нет сейчас уже учителей такого уровня подготовки. Дети выходят из школ малоподготовленными по литературе. И тут не хочется мне лезть в педагогику, это отдельная, очень сложная тема, но как преподаватель Литинститута я могу сказать, что литература-то литературой, но мы грамотность сейчас теряем. Молодые люди пишут безграмотно. Даже те, кто поступают в творческие вузы, в Литинститут, где я веду мастер-класс по прозе. Пишет молодёжь безграмотно! И это чудовищно, надо бороться с этим.

– То, что многие делают ошибки по истории в своих выпускных сочинениях, где Ленин называется первым президентом России, а Ельцин «царём, посадившим Ленина в ссылку» – уже, наверное, не самое страшное…

– История это отдельный вопрос. Я в данном случае говорю о языке, о владении письменным русским языком. А письменным русским языком чтобы овладеть, нужно читать, много читать, и разных авторов, чтобы овладевать законами, закономерностями письма – потому что это всё глубоко взаимосвязано. Я, честно говоря, не знаю, как будут это делать, как повышать грамотность – но что-то делать, безусловно, надо. А вопрос этот – критический, больной. Как говорили раньше на партсобраниях – «наболевший». Тут даже не методика преподавания, это педагогика, и решать на этом уровне надо.

– Логично тогда вглядеться в ближайшие поколения прозаиков, которых в безграмотности уж точно не обвинишь, и спросить вас, как «акушера» нового реализма. Следите ли за литературными и политическими судьбами тех, кого вы пестовали, и кто теперь «заведует» историей отечества не только на собственных страницах, но и в госучреждениях?

– Я бы так сформулировал… Когда я говорил о новых реалистах – были девяностые годы, середина 90-х, это было время, когда реализм посрамлялся. Его связывали с соцреализмом, и так далее, и так далее. И даже вполне серьёзная критика (фамилии не буду называть, потому что думаю, что они иначе на это уже смотрят) заявляла, что реализм умер, реализм – труп, и так далее. В пику всему этому мне хотелось показать, что есть достаточно современные и состоятельные авторы, которые пишут в реалистическом ключе. Но не то, что они привнесли в реализм что-то новое. Вот тут уже путаница началась… Потому что о новом реализме можно говорить в связи с горьковской школой – условно, опять же. Точнее – говорить тут надо о писателях, связанных с кругом горьковского знания ХХ века. Они очень разные были – с одной стороны Бунин, с другой стороны сам Горький… Настолько разные, что их трудно с нашего расстояния объединить. Вообще же объединение и объединения происходят всегда, во все времена из прагматических соображений. Чтобы вместе прорываться, чтобы прозвучать… Вообще же тогда, когда этот термин актуализировался, мне важно было заявить просто, что реализм жив. А сейчас – что? Сейчас никому ничего доказывать не надо. Сейчас нужно модернизму доказывать, что он жив. Он старик, модернизм – ему больше ста лет. И он оказался менее жизнеспособен, чем реализм, это совершенно очевидно.

– А постмодернизм?

– Постмодернизм ещё быстрее скончался. Сейчас говорить о постмодернизме как направлении – бессмысленно. Постмодернизм как философия – это тоже древнее, устаревшее течение, и уже на его фоне появились такие новейшие направления, как спекулятивный реализм и так далее, и так далее. А если говорить о постмодернизме в литературе – то кого мы поставим в качестве примера? Умберто Эко? Это – классик, его уже нет в живых. Джулиан Барнс, который считается апостолом постмодернизма? Я недавно читал его интервью, которое он давал в связи с прибытием на ярмарку «Нон-фикшн», он в нём говорит: «Постмодернизм? Это старичок уже такой»… А реализм в этом плане – вечно молод, потому что это некая основа русской литературы.

– Любопытно получается: о новом реализме вы заговорили в середине 90-х, но Сенчин-то писал рассказы свои с самого начала 90-х годов (первая книжная публикация их в издании «ЛР» уже библиографическая редкость). Выходит, в поле притяжения термина попали уже готовые или ещё даже не написанные произведения, а просто прозвучал зов и на него откликнулись?

– Когда вёлся тот разговор, Сенчина ещё не было. Или был, но критики его не знали. Кстати, в связи с Романом можно говорить, скорее, о новом натурализме – здесь намечается некоторая преемственность, всё же. Натурализм как течение, начиная с Эмиля Золя. Натуральная школа и в России достаточно богатая… Когда искусство не просто реалистично, оно буквально реалистично, оно описывает и тёмные, негативные стороны жизни. Не гнушается подвалами, подъездами и так далее. И Сенчин ведь с этого начинал. Другое дело, что сейчас он шире этого. Если уж честно говорить, я вообще не очень люблю словосочетание и термин «новый реализм» – я не считаю реализм направлением. Натурализм – да, это направление, школа. Модернизм – это тоже не совсем направление в искусстве, это грандиозный эксперимент, который поставил двадцатый век. Не только в эстетических областях. СССР в некотором роде был – модернистский проект.

– И самый в минувшем веке глобальный из реализованных проект модернизации, безусловно. Раз уж мы коснулись политический стороны, политического измерения. Нынешний разброс новреалистов – «Крым-гейт» и затем попадание Сергея и Захара в откровенный официоз, говорящий иногда кремлёвское громче Кремля, а Романа в замайданное затворничество и объятия либералов, – доказывает иллюзорность прежнего единства?

– Да ничего это не значит. Каждый писатель находит свою стратегию поведения, которая, по идее, должна помогать ему писать новые произведения. Время покажет, кто наиболее плодотворную и обращённую к реалиям жизни народа занял позицию, какой образ жизни окажется «жизненнее», плодотворнее и прозаичнее (вы поняли, в каком смысле). Прилепин, насколько я понял, безвылазно в Донецке сидит, как советник Захарченко и как писатель, и как участник последних там событий. Шаргунов стал политиком в полном смысле, государственным человеком. Ничего в этом ужасного нет. Сенчин – другой… Каждый за себя отвечает, в том числе и перед читателем, и тут все группировки заканчиваются, остаётся прямой диалог.

– Из книг, находящихся на вашем рабочем столе – что отметили бы в первую очередь?

– Об открытиях каких-то ярких я прямо сейчас ничего сказать не могу. Скорее, читать приходится, так получается – больше читаю литературы нон-фикшн, о чём я пишу. Скорее я назову того же Катаева в ЖЗЛ работы Шаргунова или Маяковского работы Быкова. «Зимняя дорога» Юзефовича или того же плана – «Шум времени» Джулиана Барнса, роман о Шостаковиче. Или, если говорить о зарубежной литературе, самое большое впечатление у меня было за последнее время – исторический роман Джонатана Литтела «Благоволительницы». Трудно сказать – это фикшн или нон-фикшн? Мне вообще кажется, что через какое-то время мы перестанем делать эти различения. Фикшн – это будет фэнтези и детективы. А всё остальное – совершенно не важно, документальная это книга или художественная. Весь вопрос в том, как она читается, влияние на людей производит, и насколько она хорошо написана.

– Это можно считать условной победой нового реализма, кстати. Он декларировал документальность и репортажность на первых порах.

– Нет, скорее тут я вспоминаю Варлама Шаламова, который говорил, что проза вымысла умрёт. Он аргументировал это тем, что после того, что пережило человечество в ХХ веке, войны, лагеря, – выдумывать уже грешно. Но оказалось, что проза вымысла не умирает, а как раз-таки чистый фикшн набирает наибольшие тиражи, люди хотят обманываться, хотят смотреть фантастику – какой-нибудь фильм «Притяжение»…

– Кстати, при самом же Шаламове тиражными триумфаторами были Братья Стругацкие. Но нынче есть вполне затмевающие даже те тиражи герои и в стане нон-фикшна. В связи с анонсированным «яснополянцами» в ближайшем полугодии приездом Орхана Памука, лауреата вашей премии, хочу полюбопытствовать – чья идея, какая тут будет программа?

– Его приезд не по нашему приглашению планируется – у него же миллион мероприятий, он человек мира, живёт в Индии, лекции читает в США, живёт в самолётах… Конечно же, мы отдельно оповестим всех журналистов, которые дружат с «Ясной Поляной», о встречах, какие у нас с ним выстроятся. Остальное пока секрет. Так что ждите приглашений.

– Значит, надо поскорее прочитать его «Меня зовут Красный». А какая из книг Памука вам кажется наиболее значимой?

– Конечно, «Стамбул». Это его становая, центральная книга, а все остальные могут считаться спин-оффами, аналогами. Произведение главное, в котором сформулированы те его собственные эстетические законы, по которым Памука можно судить.

– Мне вот его «Снег» очень нравится, но и в нём (кстати, предсказавшему недавний военный бунт в Турции) чувствуется преобладание градоописаний…

– Именно, Дмитрий, именно. Что бы он ни писал – «Стамбул» становится высокой рукотворной стеной рядом и как бы судит каждый абзац…

 

Беседовал и фотографировал в кулуарах пресс-конференции,

посвящённой новому сезону премии «Ясная Поляна»,

Дмитрий ЧЁРНЫЙ