ЗАТМЕНИЯ И ПРОЗРЕНИЯ

№ 2006 / 27, 23.02.2015

До сих пор не могу понять, почему уже лет пятнадцать у нас не переиздают Тендрякова. Один из друзей писателя – К.Икрамов в 1985 году написал в «Известиях»: «Если люди будущего захотят узнать, как и чем мы жили в середине ХХ века, то без книг Тендрякова они этого не поймут». Так в чём же дело? Неужели Тендряков столь быстро устарел и теперь суть середины двадцатого столетия новые поколения постигают по другим источникам?
Увы, у меня нет чётких ответов на эти вопросы. Одно знаю точно: не надо торопиться совсем уж списывать Тендрякова на свалку истории.
Владимир Фёдорович Тендряков родился 5 декабря 1923 года в деревне Макаровская Вологодской области. Его отец был народным судьёй, который позднее переквалифицировался в прокуроры.
Судьбу будущего писателя во многом определила война. Его призвали в армию в ноябре 1941 года. На фронте был радистом. В 1943 году в боях за Харьков был тяжело ранен.
После демобилизации Тендряков устроился преподавателем военного дела в одну из сельских школ Кировской области. Но уже через год его из школы забрали в Подосиновский райком комсомола.
Именно в эту пору у Тендрякова появилось страстное желание взяться за перо. Свой первый роман «Экзамен на зрелость» он сочинил в 21 год. Естественно, эта вещь была о войне. Одним из первых её прочитал Николай Атаров. По свидетельству Юрия Томашевского, Атаров, когда прочитал «Экзамен на зрелость», пришёл к следующему выводу: «Повесть написана человеком, абсолютно не представляющим, что такое литература. Никакой школы. Полное отсутствие технических навыков. Ужасный язык… Но за всеми несуразицами и промахами – редкая наблюдательность, неподдельная искренность, живая душа» (Ю.Томашевский. Вчера и сегодня. М., 1986). Оставалось одно – учиться.
Летом 1946 года Тендряков подал документы на худфак во ВГИК. Однако киношная среда быстро его разочаровала, и он через год перешёл в Литературный институт, где стал заниматься в семинаре Константина Паустовского.
Говорили, будто на своём курсе Тендряков был самым писучим: за месяц он мог настрочить три-четыре печатных листа. Он и печататься стал раньше других: первый его рассказ «Дела моего взвода» появился в «Альманахе молодых писателей» уже в 1947 году.
Но Литинститут стал для Тендрякова не только школой скорописи. Здесь его по полной программе испытали ещё и политической борьбой. На фронте всё было просто. Он знал, где располагались свои и где находился враг. А в институте, как выяснилось, многое перемешалось. Тендряков был просто потрясён, когда в декабре 1947 года чекисты пришли за его сокурсником Эмкой Манделем, позже ставшим Коржавиным. Если верить воспоминаниям бывших литинститутовцев, Тендряков тогда дрогнул. Даже тот же Коржавин, вернувшись после лагеря в Москву, «рассказывая, как его арестовывали, особенно упирал на то, что Володя Тендряков, когда он прощался со всеми своими соседями по общежитию, отвернулся». Во всяком случае так Коржавин говорил Бенедикту Сарнову (я цитирую по книге воспоминаний последнего «Скуки не было», изданной в Москве в 2004 году). Хотя Сарнов тут же этому эпизоду дал свой комментарий. Он писал: «Поведение Володи Тендрякова. В нём для меня не было ничего странного. Тендряк просто не мог поступить иначе. Он был человек очень чистый, не просто наивно, а прямо-таки истово верующий в советскую власть. Когда Эмку уводили, он отвернулся от него, потому что свято верил: «У них там ошибок не бывает».
Однако по другой версии Тендряков отвернулся потому, что испугался: он тогда собирался вступить в коммунистическую партию, и любое заступничество за Манделя грозило ему как минимум неполучением вожделенного партбилета.
Получив в 1951 году литинститутовский диплом, Тендряков поначалу избрал путь очеркиста, который не только пытался обозначить все язвы сельской жизни, но очень хотел найти решение для каждой проблемы. Правда, у него хватало времени тут же некоторые очерки развернуть в рассказы и повести. В 1954 году одну из таких повестей «Не ко двору» напечатал даже «Новый мир». Валентин Овечкин, когда прочитал повесть «Не ко двору», потом утверждал: «Это не шаг, а прямо бросок вперёд. Писатель повернулся лицом к острым конфликтам, пошёл бесстрашно навстречу сложным жизненным противоречиям, стал в них по-хозяйски разбираться – и вырос как художник на две головы».
Но, если говорить правду, Овечкин сильно преувеличивал. Как художник Тендряков ещё долго оставался очень слабым. Не очень у него задались и первые романы: «Тугой узел», первоначально носивший название «Саша отправляется в путь» («Новый мир», 1956, №№ 2 – 3) и «За бегущим днём» («Молодая гвардия», 1959, №№ 10 – 12). Как считал Владимир Амлинский, авторская мысль и страсть в этих вещах, безусловно, были сильнее самих характеров.
Я думаю, что Тендряков именно как большой художник впервые раскрылся в повестях «Чудотворная» («Знамя», 1958, № 5) и «Тройка, семёрка, туз» («Новый мир», 1960, № 3). Да, далеко не всем критикам эти вещи пришлись по душе. Уж как писателя ругал в главной газете страны – «Правде» Юрий Лукин. Он писал, что Тендряков «несправедливо обвинил советского человека» («Правда», 1960, 28 марта). Публично Лукину осмелился возразить лишь Николай Чуковский, который в малотиражном «Московском литераторе» (в номере за 19 мая 1960 года) прямо сказал: «Для меня ясно, что Тендряков очень большой писатель, идущий своим путём».
Этот свой путь Тендряков вскоре продемонстрировал в романе «Свидание с Нефертити». Впервые он был опубликован в 1964 году в журнале «Москва».
Вообще эта книга в какой-то мере стала для Тендрякова этапной. Судьба её героя – молодого художника Фёдора Материна в чём-то повторила биографию самого писателя: выпускной вечер в канун войны, Сталинград, тяжёлое ранение под Харьковом, послевоенная деревня, учёба в институте. Материна, как и Тендрякова, интересовало, в чём предназначение художника и что может искусство. Ему не раз вспоминались слова преподавателя из художественного института: «Готовьтесь к тому, что вас изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год будет мучить один простой и страшный вопрос – что есть истина? Что есть истина в искусстве? Вам нужно её открыть, вы обязаны её открыть, а открыть невозможно. Полного ответа нет. И вы будете страдать от собственного бессилия, вы будете презирать себя, ненавидеть себя, вы станете своим врагом. И не дай вам бог отмахнуться от страшного вопроса, на минуту – хотя б на минуту! – забыть о нём. Тогда будет покойная жизнь, мир в душе, довольство собой, ожирение, но художник в вас умрёт…». Герой Тендрякова не мог отмахнуться от этого вопроса. Он часто вспоминал войну. Фронтовые впечатления подсказали ему сюжет именно его картины. Но восстановить по памяти трогательную сцену из военной жизни оказалось не самым главным. Картина не может жить без духовного центра. Надо искать свои образы, свои краски, свой стиль. Как сделать, чтобы люди поверили твоему полотну, чтобы картина пробудила в них добрые чувства?
Роман «Свидание с Нефертити» вышел полемичным. Чтобы сопоставить различные взгляды на искусство и положение художника в обществе, Тендряков намеренно столкнул своих героев. Их мировоззренческие позиции формировались в острой борьбе. Естественно, это не могло не отразиться на творчестве. Терявшие в спорах нравственные ориентиры погибали как художники. Настоящий талант, как убеждала судьба Фёдора Материна, оказывался несовместим с подлостью и предательством.
И всё-таки главными темами в творчестве Тендрякова стали, как я думаю, проблемы веры и безверия. Впервые писатель обозначит эти проблемы в повести «Чудотворная». Напомню, повесть появилась в разгар хрущёвской оттепели, в 1958 году, и сразу вызвала бурную дискуссию. Я думаю, самую страстную статью об этой вещи написал Игорь Виноградов (он в том же 1958 году опубликовал в «Новом мире» материал «Оптимистическая трагедия Родьки Гуляева»). Молодой критик воспринял повесть как большой и принципиальный спор о религии между учительницей Парасковьей Петровной и отцом Дмитрием. Но лично он в этом споре однозначно занял сторону учительницы. Виноградов считал: «Лучшие умы прозревали историческую неизбежность одной из самых грандиозных задач человечества – освобождения людей от пут религиозного мировоззрения, несовместимого с единственно достойным человека научным взглядом на мир». Но Виноградов не договорил: писатель тем не менее в чём-то всё-таки продолжал симпатизировать отцу Дмитрию, он не желал в категоричной форме полностью отрицать роль веры в жизни всего народа и особенно крестьянства. Другими словами, критик, кажется, недооценил способность прозаика какие-то вещи ещё в 1958 году излагать эзоповым языком.
С этой точки зрения более реалистичны были оценки немецкого слависта В.Казака. Он одну из самих ярких в творчестве Тендрякова повесть «Апостольская командировка», впервые опубликованную в 1969 году в журнале «Наука и религия», сразу воспринял как попытку «разрешить проблему христианской веры партийно-атеистическим способом, когда советский гражданин, ищущий смысла жизни, сталкивается с примитивно-упрощённым христианством».
Уже в начале 2000-х годов свой взгляд на творчество Тендрякова предложил вологодский исследователь В.Бараков. По его мнению, «в повестях «Чудотворная» (1958), «Чрезвычайное» (1961), «Апостольская командировка» (1969), «Затмение» (1977) дан анализ народного религиозного сознания в самый неблагоприятный в этом отношении период нашей истории».
Начиная с 1960-х годов почти все вещи Тендрякова вызывали резкие возражения у цензуры. Так, в 1966 году начальник Главлита Павел Романов снял из вёрстки одного из номеров журнала «Новый мир» повесть «Находка». Романов считал, что эта повесть очерняла советский образ жизни. Потребовалось вмешательство завсектором ЦК КПСС Альберта Беляева, чтобы «Находка» всё же появилась на страницах журнала. Сложной была издательская судьба и у повести «Ночь после выпуска». Первоначально эту повесть собирался печатать в журнале «Наш современник» Сергей Викулов. Но в 1974 году Викулов вдруг это произведение снял прямо из номера, объяснив это тем, что у него другие, нежели у Тендрякова, взгляды на современную молодёжь. В итоге писатель в знак протеста вышел из редколлегии викуловского журнала. В реальности Викулов снял повесть на стадии вёрстки под сильным влиянием руководства Главлита. Ещё раньше Главлит резко выступил против повести «Апостольская командировка». Вопрос о публикации этого сочинения в журнале «Наука и религия» решался на уровне секретариата ЦК КПСС.
Говоря о сложном прохождении тендряковских вещей в журналах, я уже упоминал два «толстяка»: «Новый мир» и «Наш современник». Но, похоже, одним упоминанием здесь не обойтись. Слишком много эти издания значили в судьбе писателя.
По большому счёту писательское имя Тендрякову сделал, конечно же, «Новый мир». Твардовский очень много печатал как вещи самого Тендрякова, так и хвалебные статьи о его творчестве. И поэтому когда Твардовский из «Нового мира» вынужден был уйти, он всерьёз полагал, что вместе с ним журнал покинут и все его любимые авторы. А Тендряков вдруг взял да пошёл с очередной рукописью на поклон к новому главному редактору Валерию Косолапову. Для Твардовского это было ударом.
Однако из этой истории не надо делать вывод, будто Тендряков оказался трусом или приспособленцем. Когда в начале июня 1970 года партийные функционеры попытались упечь Жореса Медведева в Калужскую психиатрическую больницу, именно Тендряков явился к Твардовскому и повёз его на своей машине в Калугу выручать опального учёного. Другое дело, если верить дневникам Владимира Лакшина, на обратном пути в Москву Твардовский всячески бранил Тендрякова за отступничество идеалов «Нового мира» 1960-х годов.
Безусловно, Твардовский в своей критике был не прав. Нельзя требовать подвига от всех. Ведь что для писателя главное? Его книги. А какой будет толк, если эти книги никто не будет печатать?
У Тендрякова после отставки Твардовского был выбор: пойти на поклон к оппонентам, скажем, к Всеволоду Кочетову в «Октябрь», предложить свои рукописи новым назначенцам «Нового мира» или писать в стол. Он решил, что сможет найти общий язык с назначенцами. Но когда понял, что ничего хорошего из романа с назначенцами у него не выходит, то подался к Викулову.
Почему Тендряков предпочёл пойти именно к Викулову, а, например, не к Иванову в «Молодую гвардию»? Да потому, что в начале 1970-х годов «Наш современник» ещё не успел вляпаться ни в какие скандалы. Подкупила Тендрякова и та сердечность, с какой Викулов относился к селу и к людям, писавшим о деревне. И ведь поначалу Викулов и Тендряков очень хорошо понимали друг друга. Именно в «Нашем современнике» у Тендрякова с ходу прошла одна их его самых проблемных вещей – повесть «Три мешка сорной пшеницы».
Эта повесть сразу зацепила и киношников, и театралов, и музыкантов. К примеру, Георгий Товстоногов сразу сказал, что будет инсценировать её у себя в Большом драмтеатре. Он потом говорил: «Мы рассчитывали на потрясение. Вот чем продиктован наш выбор повести Тендрякова. Проза – самая динамичная и глубокая форма самопознания. При чтении этого писателя возникает огромная ассоциативная активность воображения и мышления» («Литературное обозрение», 1976, № 2). И потрясение ведь произошло. Эффект усилила музыка, которую специально для спектакля написал композитор В.Гаврилин.
Только вот у Тендрякова и Викулова к моменту премьеры «Трёх мешков сорной пшеницы» на сцене ленинградского БДТ пути-дороги окончательно разошлись.
Напомню: писатели поссорились из-за тендряковской повести «Ночь после выпуска». Но я думаю, эта повесть была не единственной причиной их конфликта. И Викулов, и Тендряков совершенно по-разному оценивали современное состояние России и тем более по-разному видели будущее своей страны.
Но то, что не удалось Викулову, смогли преодолеть редакторы «Нового мира». Они легко пробили «Ночь после выпуска» у себя. При этом цензура не очень-то на них давила. Удар пришёл оттуда, откуда Тендряков его и не ждал: от критиков. Лев Аннинский чуть не уничтожил писателя. Он заявил: «Повесть написана по схемам 20-летней давности» («Литературное обозрение», 1975, № 1). Безжалостным оказался и Игорь Золотусский. Он воспринял повесть как публицистическую статью, разыгранную в лицах.
Тендряков понял: надо выходить на другой уровень, пойти на эксперименты с формой, попробовать в одной вещи соединить несколько разных жанров. Но в новом качестве он оказался не таким уж интересным для «Нового мира». Не случайно под конец жизни главной печатной площадкой для него стал журнал «Дружба народов».
Умер Тендряков от инсульта 3 августа 1984 года в Москве. Юрий Нагибин, когда узнал о смерти писателя, записал в своём дневнике: «Известие о внезапной смерти здоровяка Тендрякова меня ошеломило. Значит, это может произойти в любой момент, без предупреждения, без крошечной отсрочки на прощание, слёзы, на какие-то итоговые признания. Так вот бесцеремонно, хамски, по-овировски. Тендряков прожил чистую литературную жизнь, хотя человек был тяжёлый, невоспитанный и ограниченный, с колоссальным самомнением и убеждённостью в своём мессианстве. Строгий моралист, он считал себя вправе судить всех без разбору. При этом он умудрился не запятнать себя ни одной сомнительной акцией, хотя бы подписанием какого-нибудь серьёзного письма протеста. Очень осмотрительный правдолюбец, весьма осторожный бунтарь. Но было в нём и хорошее, даже трогательное. Он свято верил в свою равнодушную жену и всю её европейскую семью, относившуюся к нему сверху вниз. Исключение составлял на редкость глупый и симпатичный тесть. А тёща говорила о нём: «Наш мужичок». Короткое время мы были друзьями, он разрушил эту дружбу из дремучего и слепого эгоцентризма и возненавидел меня за собственную неуклюжесть. Тем не менее он был настоящий русский писатель, а не деляга, не карьерист, не пролаза, не конъюнктурщик. Это серьёзная утрата для нашей скудной литературы».
Уже после смерти Тендрякова, в 1987 году в «Новом мире» был опубликован последний его роман «Покушение на миражи». Мне кажется, писатель очень хотел объединить в этой вещи и «физику», и «лирику». Он понимал, что только технократический путь развития общества, как и одни упования на возрождение нравственных начал в человеке, ничего хорошего дать не могут. Необходим синтез науки и искусства, разума и чувств. К этому и стремится его герой – физик-теоретик Гребин, взявшийся за смелый эксперимент – при помощи ЭВМ и собственных представлений о долге и чести вновь пройти путь исканий человечества от Христа до наших дней. Покусившись на миражи, в которые так часто погружалось наше общество, Тендряков рискнул определить направления будущего развития человечества. В своём последнем романе писатель выступил как смелый реформатор, который попытался изменить жизнь мира к лучшему. Или я ошибся?В. ОГРЫЗКО