ПИСЬМА РЯДОВОГО

№ 2006 / 27, 23.02.2015

Письмо первое – неожиданное.
09.12.05
Здравствуй, мама!
Пишу вам из г. Коврова, из воинской части, куда попал, соответственно, служить (по воле обстоятельств и Академического военкомата). Забрали меня совершенно неожиданно, когда ходил получать отсрочку.
Возможности связаться не было и до сих пор нет. Звонить из телефона-автомата не отпускают. Мой сотовый телефон, украшения и другие вещи прошу тебя забрать у работника военкомата Дмитрия (молодой такой парень, фамилию не запомнил…) Дальше следует приехать в Ковров и у начальника части взять справки, что я прохожу военную службу. Их надо передать в МГУ, в Литературный, чтобы меня потом восстановили. И, конечно, надо как-то выселиться из общежития. Собрать все вещи, книги, сдать бельё и комнату… Сам я, естественно, этого сделать не могу. Первое свидание с родителями разрешат после принятия присяги (где-то в конце января). Вот тогда и увидимся.
Что ещё? Кормят много, но убого. Командиры строги, но не отморозки. Верю в свои силы и звезду. У меня есть своя личная звёздочка на шапке.
Пишите. Люблю.

Письмо второе – в День рождения.
14.12.05.
…Наше отделение сейчас ничем не занято. Сидим в казарме, клеим номера на тумбочки, наводим порядок. Комбат отругал сержантов, и они разбежались куда-то. Служба пока не в тягость, да и взвод до конца не набран. От нас требуют на данный момент лишь заполнения анкет, ровного строевого шага по пути в столовую, участия в уборке снега. Вообще-то, про армию можно снять неплохое реалити-шоу, гораздо лучше Дома-2. Гораздо интереснее. Например, вчера мы наслаждались потрясающим зрелищем: второй взвод раздевался / одевался за 45 секунд… Конечно, не все успевали, и это повторялось по 10 раз! Можно было даже делать ставки: успеют / не успеют… Впрочем, нам предстоит что-то подобное.
Сегодня уже 14 декабря. Найду или нет возможность вам позвонить вечером?! А то я сам себя мысленно поздравил с Днём рождения и всё. Впрочем, эта дата теперь не так уж и важна. Чем 14-е отличается принципиально от 13-го, 12-го?! Дни однообразны, однотипны, как солдаты в строю…

Письмо третье – снежное.
25.12.05.
…Сегодня День присяги у первой роты. Это те, кто призывался осенью. К ним понаехали родители, и наша часть наполнилась множеством гражданских. Так непривычно видеть людей в нормальной одежде. Достаточно тяжёлой была подготовка к этому дню: мы очищали плац от постоянно, настойчиво идущего снега. Опять таскали его в плащ-палатках… За спортгородком насыпали уже целую гору. Я вот думаю, дворников у них не хватало, что они нас призвали? Услышал недавно замечательную частушку:

Два солдата из стройбата
Заменяют экскаватор,
А один из связи дух,
Заменяет этих двух.

Дух – это наш нынешний статус. То есть военнослужащий, не отслуживший ещё полгода. Снег – это наш нынешний враг. До Нового года и после. Вообще, этот рабский труд очень тупит. Да, я тоже могу кидать снег, но не только же снег я могу кидать! Тем более во мне нет никаких особых трудовых сил, кормят слишком плохо, чтобы я этот снег носил. Питаюсь практически хлебом и галетами. Испытываю сильнейшую ностальгию по колбаске, по сырку, по пельменям… Сладкого хочется меньше. Здесь и так всё насквозь сладкое: и хлеб, и чай (аж до приторности), и леденцы, что выдают некурящим и мне тоже. И снег как сахар, как грамм-паёк, что выдаёт небо Земле. По белой слизи скользкого снега раз-два! И когда ложкой копаешь перловку, а потом увеличенной «ложкой» снег, мысль-то одна: об однообразии и безысходности. Но понемногу начинаешь любить хруст галеты и хруст снега под сапогом и находить основание для гордости. Потому что надо же человеку, любому человеку в любом его положении хоть чем-то гордиться! Иначе как ему, без гордости, без чести, без достоинства, человеком-то быть. Но, Боже, как трудно солдатику гордиться тем, что он солдатик. Солдатик годится для любой работы. Это такая элементарная единица государственной силы, у которой всё элементарно: еда, питьё, одежда, постель, работа, потребности, привычки, распорядок дня, мысли, честь, гордость, достоинство. И последнее от того, что оно элементарно не становится лучше. В искажённых формах поисках чести и достоинства – корни дедовщины! Как ещё солдатику возгордиться в мире однообразности, тупости и элементарности, как не унижая себе подобных. Он тяжело переживает, пусть и бессознательно, что подобен им, что подобен всему здесь – от сапога кирзового до каши перловой, и единственное основание для его гордости срок службы (пребывания в этом аду). Как был прав Поплавский, когда приписывал в дневнике, в стихах, везде, постоянно: «Жизнь ужасна!» Как трудно в этом мире, в условиях «жизненного ужаса», пред стозевной вонючей пастью Фобоса вести борьбу за человека в себе и других…

Письмо четвёртое – объясняющее.
26 – 28.12.05
Только что на разводе получил два ваших письма. Да, насколько у меня было всё обыденно и скучно по сравнению с вашими приключениями в Москве во время моих поисков. Этих вопиющих случаев нарушения процедуры, правил призыва – сколько угодно! Пусть работники прокуратуры посетят Угрешский горвоенкомат Москвы во время призыва, во время облавы натуральной. Потому что туда людей привозят в наручниках, в наручниках заставляют подписывать опись вещей и военный билет, насильно стригут, переодевают. На меня, слава богу, наручников не надевали, но побоями при подписывании описи угрожали. Ещё раз тогда с самого начала опишу свой призыв. Приехал в Москву в понедельник. Ребята первое, что мне сказали, когда я вошёл, что меня разыскивали люди в форме. Сразу начинаю анализировать… Форма – это милиция. Преступлений я не совершал. Значит, приход милиции связан с делами военкомата. Вспоминаю, что до сих пор не оформил отсрочку, так как ждали перевода дела и велели прийти в ноябре. Утром же понедельника иду в военкомат. Обращаюсь сразу к этому толстому майору «по делу об отсрочке». Он мне велел пройти медосмотр и выписал повестку на среду, сказав, что в среду собирается комиссия по отсрочкам. Вот так! Проучившись вторник, я в среду, с утра, с конспектами прихожу в военкомат. Они говорят, что надо подождать (ни слова о призыве), потом, что надо ехать в главный горвоенкомат, чтобы вынести об отсрочке окончательное решение. А уж на Угрешке сразу посадили в барак, заставили подписать опись и военник. Объяснение причины, по которой я призван, дал мне не Дима, от которого я кроме ругани ничего не слышал, не майор, не кто-нибудь ещё из Академического РВК, а работник другого военкомата Москвы. Почему отдал часы, мобильник, крест с цепочкой Диме? А как не отдашь, он обосновал это волей военкомата. Почему подписал военник? Посчитал, что так будет меньше проблем. А то отправили бы чёрт знает куда. Эх, как же противно это всё! Армия так не страшна, как эти звери из военкомата. Ну хоть бы когда ехали на Угрешскую намекнули… дали бы вещи собрать. Нет, явно поступают они не по-человечески, думают только о плане, о премии. Не только со мной, со всеми с «розыска» они так же обращаются, и считают себя абсолютно безнаказанными. Но правда должна восторжествовать…

Письмо пятое – стихотворное.
28 – 29.12.05
Ну что ж, продолжаем наш эпистолярный роман. Можно ещё поговорить о главных действующих лицах: мама, сына, военкомат и армия. Вот сына сейчас, например, отдыхает, то есть сидит в центральном проходе посреди казармы на табурете и пишет письмо маме. Мама, так как семь вечера, ставит машину на стоянку и спешит домой готовить ужин. А сыне ужин приготовит армия. Наверное, опять капусту. Но почему же наверное? Когда – «так точно»! Майор из военкомата стоит в пробке у третьего транспортного. Он существо мифическое, олицетворяющее в нашем романе силы зла, поэтому понять о чём он думает, совершенно невозможно. Так и отведём ему роль такого толстенького, хитрого чёрта-бухгалтера в аду, спекулирующего под шумок (треск поленьев и шкворчание кипящей смолы) душами смертных, набивающего под Новый год «духами» бараки-казармы. Где просыпаешься от холода, от «рота, подъём!», летишь (буквально) за сапогами в сушилку – в туалет – к табурету за одеждой – по соседям к своей тумбочке – с тумбочкой за бушлатом – с бушлатом (уже тщательно кем-то более шустрым по полу вываленным) в строй! Ух! Новый день начат. We are in army now. И какой всё это сор, и какие всё это мелочи! И как это всё ко мне истинному отношения не имеет. Просто бы давали перо и бумагу почаще, пока не переведутся все леса, рощи и чащи… И я вынесу все трудности. Ведь человек – это то, что должно преодолеть. Человек – это то, что творить и твориться дано! И точно – это то, что не должно быть тварью. Надо ещё переписать вам последнее моё стихотворение и закончить письмо:

Сей день идёт, назначенный в наряд
В холодный туалет навечно,
И мысль о доме – только вариант,
Как неуместный план на этот вечер.

Мечтаем мы, кучкуясь, ни о чём,
Шугают нас от батарей сержанты,
Быть тяжело курсантом-воробьём
И нашей славной армии солдатом.

Нам нелегко, но стойки мы всегда.
И даже, когда лёгкие рвёт кашель,
Мы знаем, что назначен день в наряд,
Что Новый год, но что же будет дальше?!

Письмо шестое – опять стихотворное.
30 – 01.01.06
Уже 30-е сегодня. Всё в суматохе новогодней. А в нашей мини-преисподней – подъём, прогулка, завтрак, плац… Всё по-прежнему. Всё упорно не желает меняться, что ставит под сомнение саму идею Нового года. Не очень радостно служить в праздники и сидеть без дела в казарме. Да ещё и горло болит… Написал одно стихотворение философского толка. Надеюсь на отзывы.

Наш мир велик, рассыпанный
на крошки,
В мельчайших каплях – образы его,
Как отраженье бездны между
прошлым
И всем грядущим. Время как итог.

Часы идут. Хронометраж считают.
Стоит на страже караул-года.
Неумолимо время убивает
По каплям, по песчинкам, навсегда.

И между двух воронок в сов-паденье:
Песчинки, капли, люди-мураши.
Но даже минимум свободного
паренья
Бессмертье гарантирует души!

Да, пусть смахнёт однажды нас,
как крошки,
Рука безжалостно-хозяйственной
судьбы.
Не перестанем рифмовать мы строчки,
Величье мира запечатлеть дабы!

Письмо седьмое – про то, чего нет.
08.01.06
Миссия «философ в армии» продолжается. День текущий начался ещё вчера…. после отбоя. Вместо сна мы отжимались сто раз и сотню раз приседали. И всё это из-за некоторых личностей, которые курили в туалете и которых там засекли сержанты… Вот как бывает! Проблема курения, вообще, здесь очень актуальна. Многие курили на гражданке, выкуривая по пачке в день. А главное, все курили, когда хотели! В армии же, где всё надо делать, когда скажут… Понятно, откуда это вечное нытьё: «Курить бы!» Не поверишь, но многие идут на снег, только чтобы…. покурить. Слава богу, я не курю! Хоть одной слабостью меньше. Что тогда больше всего искушает? Пожалуй, на первом месте еда. Я непроизвольно вспомнил здесь все вкусы, все блюда и продукты, которые когда-либо пробовал. «Демидовской» пузырьки, компоты бабушки, лепёшки, блинчики и варенья, нормальные макароны с сыром, колбасой и соусом, пицца и прочее, прочее, прочее. Для вас этот перечень ничего не значит, но для меня это мираж! Конечно, я не ною. И никто здесь ни слова о голоде от меня не услышал. Просто интересно посмотреть, как проявляют себя первичные потребности.
Чего ещё категорически нет в армии? В армии нет женщин! Я уже не помню, когда в последний раз симпатичную девушку видел! Кого любить, с кем шутить? И прочее… Нет женщины, и нет моей любовной лирики, нет творчества, всё становится глупым и пошлым.
В армии нет бильярда. И опять – ни в ком заинтересованности в бильярде. Кому рассказать о тех прекрасных партиях, что я играл? О тех шарах, что забивал? «А шар прицельный, узник лузы…» Вот и сижу вечерами в расположении и мысленно катаю шары от одной табуретки до другой. Дуплет! Режу жёлтый в угол! В армии нет моих любимых книг. Нечего читать! Может, в туалете чтением тайно заняться, чтобы после отбоя все отжимались… Привычка читать посильнее будет привычки курить. Так что привозите книги!

Сидит солдатик у окошка,
А на коленях дремлет кошка,
Курить так хочется немножко,
Портянка натирает ножку…
Солдатик дремлет «понарошку».
В окно с тоскою смотрит кошка,
Ей рыбки с бигусом немножко
И погулять весной по кошкам….
Ведь кошка – кот наш Дембель Ротный.
И разгоняя сон дремотный
(Со всех коленей кошек тоже)
Сержанта крик солдат тревожит,
Что сидя вечно у окошка
Мечтают о прекрасном прошлом
И о девчонках так немножко,
И чтоб бигус «под картошку»
На ужин не давали вовсе.
А то что день прошёл, да Бог с ним!

Письмо восьмое.
09-10.01.06
…Понял, что мне в армии лучше и спокойнее не будет никогда. Какое же тут спокойствие, когда у нормальных людей экзамены, сессии, университеты, столицы… А у меня! Это даже стыдно и неприятно другим рассказывать, чем я в армии не по своей воли занимаюсь: подшивками, портянками, банями, строем, нарядами, снегами и прочей бессмыслицей! Одним теперь живу – планированием будущего, мечтою о нормальном. Понимаешь, что опасно в таких условиях, как армия/тюрьма, сразу думать о дне «освобождения». Но не получается! Думаешь – сразу! – об этом последнем дне. И давишь, конечно, себя всей громадой безысходно-длительного срока. Каждый «ещё-только-такой-день» мысли согласно распорядку дня: «уже-завтрак», «уже-обед», «уже-ужин», «уже-отбой». Но ещё-только-…день!
Постепенно обживаюсь в солдатском обществе (ничего же не поделаешь!). Отношение ко мне нормальное. Правда, называют меня (догадываетесь как?) философом. Но я на это прозвище не обижаюсь, а даже горжусь им. Кроме того, авторитет интеллектуала… Вчера, например, помогал сержанту разгадывать кроссворд. Ему очень понравилось слово «катаракта». Конечно, во взводе у нас сложились уже свои «кружки», и я, конечно, как всегда, придерживаюсь нейтралитета. У политики невмешательства, как и у политики взаимоотношений с сержантами, свои тоже минусы. Первейшее – я не участвую в «мародёрстве» с посылками. Но это же и неожиданный плюс! Неожиданное преимущество! Со мной делятся! (Учитывая мою скромность). И я подчас получаю больше, чем самые активные «мародёры» и избегаю унижения.
…Пишу негнущимися пальцами, насквозь проморзяненный, вернувшийся с абсолютно нечеловеческой работы – уборки снега в парке. С 9 утра до часу дня мы на морозе копали/таскали снег. Даже сержанты, регулирующие работу, после этого никакие. Чувствую, что возвращается температура, жар, болезнь… Печально!

Пока что жизни уголёк
Всё тлеет в измождённом теле,
Ещё дышу, но срок истёк,
Я умираю, еле-еле…

А за окном в узорах льда –
Клочок небес и три берёзы…
Как недоступна красота
И как меня тоска морозит!

Я вижу всё в последний раз
Всё, что могу – благословляю.
Прощай, родная, я угас,
Я еле-еле умираю…

Письмо девятое –
о будущем.
16.01.06
Вот и пришли они – предсказанные холода, хорошо приправленные крепкими владимирскими ветрами. По дороге в баню уши у нас у всех свернулись в трубочку (стужа… ветер… у-у-у!), а ещё предстоит идти в рабочку… Если у вышестоящих не хватит ума её отменить. «Мороз и служба. День чудесный…» Перехожу в область самоцитирования. Часто нам приходится, как в раковину, прятаться в своё творчество и выращивать жемчужину мысли, чтобы однажды какой-нибудь смелый ловец жемчуга, отыскав её в пучине человеческого невежества и глупости, насладившись изящной игрой розово-перламутрового цвета, подарил эту жемчужину любимой. И радостная улыбка её будет оспаривать лучезарность солнца, чьи блики всё-таки делают этот день прекрасным и напоминают о лете, море, тепле, любви… Каждому в морзянистом Коврове. И если мы посмотрим в бескрайнее, глубоко-глубокое синее небо, то мы взмечтаем о совершенстве свободного полёта… Мы поймём, что мир иногда настолько прекрасен, что это завораживающе-страшно, это невыносимо! Но пока я солдат и так далёк от всего этого… У нас не красота царствует во всём, а ОДНООБРАЗИЕ. А ещё бесконечные брань и скука. Усталость опустошает. Все издёргались в боевых тревогах и в формально-показушных разносах начальства. Даже смешно: приходит майор в баню и начинает орать: «почему голый, почему одетый, почему не открыли дверь, почему не закрыли, кто сержант», и так до выхода. А у меня к нему только один вопрос – почему не по-человечески-то так?! Бесполезно спрашивать, хоть и не бесполезен сам вопрос! Ведь наш мир – система бесконечных вопросов. Право, мы только лишь недоумение Вселенной. От сомнения и произошли, потому сомнением, вопрошающими являемся. Может быть, 21-й век станет веком ответов. Моя личная задача – пройти эту адову службу и новым, духовно укреплённым поступить на службу другую – истине.
Подъемлюсь. Вновь поддельный
понедельник.
Сквозь сон ещё: портянки, сапоги…
Устал я жить в армейском
беспределе,
Вставать и с левой ковылять ноги.

Моя кровать заправлена халтурно,
Микстурой мата лечит «косяка»
Сержант сердитый. Я «литературно»
Не ем в столовой гадость по утрам.

А после банно-ямбовой замыльни
Мой день в окне казармы № 2.
И Богу кажется уже давно постылым
Миров сих замысел. И было так всегда!

Письмо девятое – арифметическое.
18 – 10.01.06
Небрежное отношение к арифметике дней сближает армию с детством. В детстве тоже нет разницы между понедельником и вторником, всё – детский сад, «пока не вырастешь» (согласитесь, условие не менее иезуитское, чем «пока не пройдёт 2 года»! И маячащая в далёком будущем школа, как дембель.. Может, аналогия и натянута слегка. Но как здесь всё инфантильно по сравнению с университетом! И это учебная часть! В войсках, говорят, от этой специфической скуки совсем с ума сходят. И находят люди развлечение в «косяках»…
Его фамилия порождена ежевечерними ротными поверками, «я-перекличками»… Курсант Милешкин! Производное безжалостно-хаотичного российского призыва, повадки гомо, бабий я-голосок, повод для насмешек, вечный косяк четвёртого взвода. Его не любят, над ним смеются, из-за него по доброй сотне раз отжимаются. Как хорошо, что Милешкин не попал к нам! Последний раз он отличился при 45-минутном отбое. Более десяти раз четвёртый взвод раздевался/одевался/отжимался из-за Милешкина, который не торопясь, с достоинством расстёгивал/застёгивал в это время пару пуговичек на кителе. Ну это же любого бесить будет! Особенно отжимающийся взвод! Наконец, и Милешкина заставили отжиматься, а после приседать. Причём они сами приседали и его за собой за шиворот тянули. А он даже штаны не успел застегнуть, было бы это действительно весьма смешно, если бы… Если бы столько ужаса, столько античеловеческого во всем этом не было. Страшная вещь – унижение. Решительно не понимаю, что люди в издевательствах над такими милешкинами находят. Зачем ОНО трогать? Как подло, как подло всё! Потому как неизбежно. Именно в «мужланистый» четвёртый взвод Милешкин попал.
Очень мечтается о нормальной жизни. Все сны, все мысли сводятся к понятию свободы. Почти в каждом сне я совершаю «побег». Осуществление глупого желания… Ведь абсолютная свобода недоступна. Из мира ограниченности никуда не денешься. Армия – только модель. Но ничего нельзя поделать с раздражением, которое накапливается день ото дня. Единственная отдушина – в редких вспышках вдохновения. А в армии скорее сдохнешь, чем вдохновишься! Один ежевечерний бигус с рыбой чего стоит. Кроме того, я в ужаснейшем языковом окружении. Уже, кажется, писал, что в армии всё на мате. Словесный бигус. Скудно и думают. Вот делали недавно с одним товарищем стенгазету. Вместе, потому что «два» у него фактически по русскому. Призываю Анискина к самостоятельности мысли, перефразировать предложение. А он мне откровенно заявляет, что без матов этого сделать не может… Ужас! Мы и не представляем, что такое современный разговорный язык.
А теперь из наболевшего:

Перловки прОклятая серость
Опять на завтрак нам дана…
Невыносимо всё приелось,
Всё губит нас, но без вреда.

Там, где солдат, всегда – команда
«Равняйсь!» и «Смирно!»,
«Шагом марш!»
И строем мы идём на завтрак
Во власть перлово-грешных каш…

«Губа» так, братцы, нас не губит,
Как та еда, что без вреда,
Но что изменит наши судьбы?!
Лишь дембель, года через два…

Письмо десятое – ночное.
22.01.06
Пишу из своих холодов, своего Коврова и своей армии, как обычно, нормативно-грустное послание. Сегодня воскресенье – «Родительский» день и наш условный выходной. Но он ничуть не лучше буден! Что в ЦП сидеть на табурете, что на занятиях. Ночь с субботы на воскресенье спал я весьма дурно… Из-за паломничества отвечающих бэтманов к нашим с сержантом Ворониным кроватям. Дело в том, что вчера приходил майор и выяснил нашу некомпетентность в вопросах лёгких полевых кабелей и т.п. Впрочем, пока мы и не могли этого знать, так как на занятиях нам дали только название тем. Сами сержанты и лейтенант стояли перед майором и не знали. Но… согласно иерархии недовольство начальства всегда спускается сверху вниз, достигая на рядовом ещё той степени концентрации! В общем, сначала подтягивались, потом учили. Конечно, сержант Воронин меня как определённо-видно-знающего-ещё-целый-взвод-а спать хочется не спрашивал, но я-то вынужден был слушать ВСЕХ, благодаря удачному своему соседству с сержантом. Вот они плюсы и минусы! Естественно, ты представляешь, как наш взвод учил/отвечал. Это произведение в стиле «Где ключи от танка?» Автомат был назван лазерным оружием, возвратный механизм его – обратным и развратным. И как использовать полевые лёгкие кабеля связи – у каждого своя версия! Было бы смешно, если бы не было так сонно. Сержант Воронин отрубился на двадцать восьмом с половиной бойце взвода. Остальных дослушивал я. Наконец все разошлись. Но наступил ли покой в казарме? Нет! Накрываешься с головой одеялом, а через эту тряпочку с намёком на шерсть: радио, шаги/сапоги, дневальные и солдаты со своими «чаями», храп, кашель, свист сотни человек. Впрочем, во всё это рано или поздно врывается «Рота, подъём!». И был ли, спрашивается, сон?
СолнЕц.
И вновь встаёшь ты,
Выбитый в туман,
Недозубривший пункт ТТХА
Из блокнота.
И вновь встаёшь ты,
«Солнец, по зубам!»
С кровью на губах
И чувством рвоты
Где-то внутри,
Где теперь лишь боль.
И вновь встаёшь ты,
«Солнец – пинком!»
С плиты гладко-голубой,
Думая лишь об одном:
Сказочке скоро конец ли?
«Нет, Солнец, н-на!»
Вёсен терновый венец
Не жмёт ли лоб?
«В кокарду, Солнец и в лоб!»
И вновь встаёшь ты,
Маслодобытчик,
Дух, любящий хлеб,
«Таков уж, Солнец, здесь обычай
– По почкам и по спине!»
Тяготы внутренней службы.
И вновь встаёшь ты,
Ибо так нужно,
Над горизонтами тьмы,
Синекровоточа.
И вновь встаёшь ты,
Солнец, пробив-
шись в жизнь
Сквозь «Больно очень!»,
Скозь убийственный механизм
Дня и ночи.

Письмо одиннадцатое – после присяги.
31.01 – 01.02.06
Как и следовало ожидать, после присяги нас постигло неминуемое закручивание гаек. Прежде всего это коснулось тумбочек. Теперь не представляю, что делать с книгами. Их неминуемо выживают. Так же в одночасье сегодня с утра я лишился всех ниток и материала для подшив, часть лекарств вовремя эмигрировала в бушлат, но часть пришлось оставить в каптёрке. Как мне надоели эти вечные гонения на личные вещи. Разве мы заключённые? Всё запретно, всё преступно. Постоянно шмонают, постоянно всё пропадает. Если нет уважения к вещам человека, то нет совершенно уважения к нему самому.
Мне стыдно, что я бездарен. Писать, конечно, можно было бы, но боюсь, моё солдатско-пессимистическое Я вытеснит из стихов всю поэзию. Посылаю вам последнее стихотворение. Вот только кто его писал, поэт ли, связист ли?

«SOS!» Душа посылает
Морзянки по миру,
Но утроба эфира поглощает сигнал.
Мы не слышим его:
Всё помехи эпохи!
Каждый жалок
В шуршанье крысином своём.
Каждый думает только,
Что поесть бы неплохо,
Иль того ещё хуже:
Вообще ни о чём…
Лишь поэт сквозь бессонье
«Спасите!» услышит,
Но помочь он не может,
Мы бессильны помочь!
Заполняя строку
Многоточьем тоскливо,
Мой поэт проклинает
Безучастную ночь!

Кирилл Юрьевич Румянцев родился в 1986 году в г. Усть-Каменогорске. С 1988 по 2004 год жил и учился в городе Новомосковске Тульской области. В 2005 году поступил в МГУ на факультет философии и в Литературный институт на заочное отделение кафедры литературного мастерства. В декабре 2005 года был призван в ряды ВС РФ. В настоящее время проходит службу в городе Коврове Владимирской области.
Кирилл РУМЯНЦЕВ