Александр ШПАГИН. КИНО И НЕМЦЫ

№ 2017 / 16, 05.05.2017, автор: Александр ШПАГИН

Киновед Марк Кушнирович однажды сказал такую фразу: «Сегодняшние военные фильмы мне видятся через призму следующей метафоры: вот представим себе поле боя, усыпанное трупами. И вот из земли мучительно вылезает советский солдат. Но рядом уже должен точно так же, мучительно вылезать и немецкий. И сегодня они должны быть на равных».

Ну в смысле, экзистенциально уравнены. Уравнены перед Богом.

А ещё не так давно мизансцена могла быть только одна: мускулистый и бодрый советский солдат попирал штыком мерзотную фашистскую гадину. 

То есть, если раньше был – плакат, теперь – притча, если раньше – Великий Подвиг, теперь – Трагедия.

Потому что мы стали умнее. Вроде бы. Ибо с опытом исторической дистанции возникает более серьёзное и более глубокое осмысление. Хотя бы для того, чтобы не соваться в тот же Ад и не наступать на те же грабли, а максимально стараться оных избежать. Вполне естественная историческая этическая самозащита.

Однако нет. Глупость, а вместе с нею и Дьявол, продолжают отстаивать свои позиции – собирать людей на Болотные, на Майданы, ввергать в хаос агрессии и самоуничтожения, за которыми не заставит себя долго ждать и новая война. Она всегда тут как тут, где возникает образ Врага.

Стоп, стоп. А у нас разве не возникает? – америкосы там всякие, хохлы, либералы?.. Да нет, пожалуй. Это противники – типичные идейные противники, и ненависть они могут вызвать ну разве что у совсем упоротых, коих пока крайне мало, и имеют они свойство кучковаться по разным профашистско-экстремистским организациям, пребывающим в свою очередь под немалым контролем и колпаком.

Поэтому кино снимать для них не надо. 

А такое ощущение, что начали снимать. Почувствовали патриотический ветер, и давай советские призраки из могил вытаскивать. А призраки вытаскивать нехорошо – они недееспособны. 

 

Оно, конечно, патриотический ветер не зря подул. Ведь не было его в воистину замечательную эпоху нулевых – наверно, лучшую из эпох за всю историю России. Но не выдержала её Россия – как и во времена Александра II. Попёрла на Болотную: «Пуууутин! Уходииии! Уходииии, подлый труууус!». 

Не выдерживаем мы свободы – нация такая. Зато подморозку выдерживаем прекрасно. Вот нам и подморозили чуток – и, увы, правильно сделали – не получается здесь иначе. Вот и подул холодноватый патриотический ветерок. 

Нас наказали за неумение быть свободными людьми. Наказали, впрочем, несильно. Решили так: пока дураки-либералы будут ругаться с дураками-патриотами, мы будем спокойно управлять. Во всяком случае, и либералам, и патриотам есть куда выпускать пар, а значит, пока о бессмысленных Болотных, легко перетекающих в Майданы, можно забыть.

Либералам и патриотам было нечего терять, кроме своих цепей, на которых они сидели у своих хозяев. Те с цепей их на время посрывали – и понеслось! Свара на свару, толпа на толпу, фейсбук на фейсбук, ток-шоу на ток-шоу…

Я смотрю на это и думаю: сколько это будет продолжаться? Может быть, такова единственно возможная форма управления страной? И всё-таки жили же десять лет замечательно – десять нулевых лет… А может, их и не было, раз они нулевые? И всё прошло, как с белых яблонь дым?

А пока мы живём в изменившемся мире. И – воистину поневоле – изменившемся в худшую сторону. 

Но искусству-то зачем в худшую сторону изменяться?! Оно же к Богу, к Высшему должно взывать!

Вот так я возопил. И вопль сей родился в душе моей именно после просмотра новых российских фильмов о войне. 

Впереди здесь на лихом коне, конечно, фильм А.Шальопы и К.Дружинина «28 панфиловцев». Конь его лих, ибо фильм великолепно пронёсся по прокату, набрав аудиторию.

Думаю, успех этого фильма у зрителя связан с тем, что он сродни компьютерной игре, которая не напрягает. Движутся какие-то картинки с танками и взрывами, погибают какие-то персонажи-марионетки, напрочь лишённые характеров и мало-мальской запоминаемости, и ладно. Ну и пиар всё-таки был у фильма неслабый, народ на него деньги собирал по краундфандингу…

Отсутствие напряга связано ещё и с тем, что перед нами кино предельной предсказуемости, выстроенное по сверхожидаемой схеме: военная часть за день до боя, затем ожидание боя, потом бой. Всё. Больше ничего. «Нетяжелое» кино. Война в нём похожа на игру «Зарница», и когда один из персонажей сообщил, что в отряде осталось всего 28 бойцов, я страшно удивился: когда же остальные-то успели погибнуть? Ибо поначалу было полное ощущение, что в панфиловцев стреляли, но не погиб никто – видал я только легко раненных. Потом, правда, кое-кто на поле боя всё-таки пал, но тоже крайне «ненапряжно» – раз! – и нету. Никаких трагедий. Это такой новый гламур. Гламур на военную тему.

Гламур существует, чтобы тешить зрителя рядом укоренённых штампов. Однако в «28 панфиловцах» авторы и до штампов не добрались, ибо создавали чистую схему вообще вне какой-либо драматургии. Только порою заполняя её – причём, судя по всему, заполняя мучительно – какими-то диалогами. Диалоги состоят, как правило, из обозначения того, что мы и так видим или увидим на экране: «Скоро их танки двинутся…» или «Погибли ребята…» или «Ну не так-то фрицев много, выдюжим…». А поскольку ни малейшей психологии – тем более, внутренних конфликтов или даже просто отношений – между героями нет, они ещё время от времени травят байки. Например, рассказывают друг другу про великолепную семёрку или семь самураев – могли бы ещё вспомнить какие-то киносюжеты, виденные авторами фильма. 

Но чаще всего они беседуют про Родину – что Родина одна, что Родину надо защищать с оружием в руках, что Родину всегда надо защищать от врагов, что когда враг нападёт, Россию надо защитить, что даже, если ты казах или уйгур, ты всё равно должен чувствовать себя защитником России, что Россия без нас не проживёт и что нам без России никуда… Чем-то это напоминает незабвенные речи Горбачёва, когда он мог одну мысль спокойно разминать на все лады в течение нескольких часов – причём, мысль элементарную. 

Но есть и ещё одна мысль в фильме. Весьма похожая на предыдущие, но всё же иная. Политрук Клочков говорит: «Помимо Родины ещё и Отечество есть. Родина слезами и кровью умоется, а всё равно Родиной будет, а Отечество не так. Отечество – это там, где живут по праву. Родина – это земля, где живут, а Отечество – как живут» – «А народ?» – спрашивают его. «Народ – это люди, которые хотят говорить на одном языке и жить на одной земле» – «Ну а если француз какой здесь жить захочет, что он теперь, русским, что ли, станет?» – «Поглядим, как этот француз фашиста бить будет. Тогда, может, и станет».

Казалось бы, тут перед нами нормальный диалог. И, конечно, политрук Клочков, человек, неотделимый от общего сталинского мышления тех лет, запросто мог произнести подобный текст. Но поскольку это единственная реальная мысль в фильме, она не просто запоминается, а тянет одеяло на себя, становясь своеобразным девизом, слоганом всего авторского пространства «28 панфиловцев». 

Смысл оной мысли таков: человек исчерпывается своей готовностью или неготовностью защищать Родину.

В какой-то степени сей тезис онтологичен. Поскольку возвращает нас далеко-далеко в 50-е, когда формировалась новая советская религия – Религия Войны. В атеистическом мире, лишённом Бога, война превратилась не просто в Миф, абсолютно устраивающий все слои общества, но в Храм, отделяющий чистых от нечистых. Первая заповедь сего Храма гласила: если человек плохой, то война ещё больше эту его плохость проявит, а если он хороший, то именно на войне максимально раскроет свою хорошесть. И всё будет ясно навсегда. Все смыслы окончательно проявятся и восстановятся. Таким образом, война превратилась в Советского Бога, привнесла в мир Слово, проявляющее суть бытия. 

И отечественная культура – в частности, кинокультура – разделилась. Одни начали накручивать обороты Мифа, постепенно приведя его к полному вырождению в серых военно-приключенческих фильмах студии Горького и Довженко 80-х, другие же стали Миф сей переосмыслять. 

Поначалу они тоже оттолкнулись от тезиса Войны как Храма и попросту задумались: а что, собственно, должно произойти с человеком, в сей Храм вошедшим? Каким он выйдет из него?

Вероника, героиня фильма «Летят журавли» М.Калатозова, проходя через тяжелейшие моральные страдания, изменив и любимому и себе самой, выходила на новый этап постижения бытия. И без страданий он был бы невозможен. Но именно СТРАДАНИЯ здесь ключевое слово. Запомним его.

Ещё более трагический крестный путь проходил Андрей Соколов, герой «Судьбы человека» С.Бондарчука, и выходил из него морально раздавленным, бесконечно обращая – к Богу, к судьбе, к бытию? – вопрос «За что ты, жизнь, искалечила меня, за что так исказнила?» и не мог найти ответ – и спился бы, если бы сироту Ванюшку не встретил. 

Молодой лейтенант Огарков из фильма А.Эфроса «Двое в степи», в условиях полной военной неразберихи не сумевший выполнить приказ, автоматически был приговорён трибуналом к расстрелу. Но часть его погибнет, приговор не будет приведён в исполнение, и пойдёт лейтенант Огарков вместе со своим полуграмотным казахом-конвоиром искать своей смерти – исполнения приказа о расстреле. Он выживет, но выживет абсолютно опустошённым душевно, от него, как от личности, ничего не останется. И вскоре он погибнет – уже за кадром.

Путь Алёши Скворцова, героя «Баллады о солдате» Г.Чухрая, крестным не будет, ибо пройдёт он по мирной тыловой жизни. Жизни, которой окажется необходим. Жизни, которую он озарит своим светом. Меж тем, как на войне-то Скворцов в первых кадрах фильма будет чувствовать себя отнюдь не в своей стихии, и подвиг-то совершит поневоле, от страха, убегая от танка и попросту спасая свою жизнь. И когда он погибнет, над нами повиснет мучительный вопрос: А зачем? Зачем погиб этот человек, столь нужный, столь необходимый МИРУ?

Иван в «Ивановом детстве» А.Тарковского будет раздавлен войной изначально, он ничего, кроме неё, не знает и знать не хочет, вся душа его обращена к мести, и лишь во снах его будет возникать отсвет неосуществившейся – да и не могущей осуществиться – жизни. Ивану 12 лет, но двигаться дальше ему некуда – только в смерть, в гибель. 

Таким образом традиция монофильмов о войне – фильмов, превратившихся в крестные пути, постепенно тотально развоплощающие человека – была завершена. Ибо у Ивана нет пути, он развоплощён изначально. В монофильмах человек вошёл в сей Храм, но вышел из него проклятым и убитым.

«Прокляты и убиты» – так будет называться великий роман В.Астафьева. Прокляты, потому что родились со Сталиным вместо Бога в душе, и были убиты – раздавлены войной. При этом хорошие ведь были ребята… – в том и трагедия. 

Роман Астафьева написан в 90-е, но перед тем советское искусство (речь, конечно, о подлинном искусстве) ещё немало скажет о войне. Только монофильмы перевоплотятся в многофигурные произведения. 

На утончённо реалистическом уровне апокалипсис первых месяцев войны, могущий превратить человека в ничто, в пешку, в окруженца, лишённого доверия окружающих, показан в «Живых и мёртвых» А.Столпера. С трагической экспрессией воплощено это раннее военное время в «Они сражались за Родину» С.Бондарчука, где опять-таки его герой, солдат Звягинцев, чуть не сойдя с ума от происходящего ужаса, впервые возопит к Богу: «Господи, за что ты меня оставил?». В фильме же «Восточный коридор» В.Виноградова, ввергающем нас в сюрреалистически-сновидческий мир оккупации и подполья, другой герой так же прокричит: «Боже, дай мне другую войну! Войну, в которой бы я понимал, что происходит!». Наконец, совершеннейший военный Ад обрушит на нас Э.Климов в своём гениальном «Иди и смотри».

И на какое-то время закроет тему.

А потом появятся самые разные военные воспоминания – без советско-идеологической лакировки – о фронте и об оккупации, о тыловой жизни и о лагерях смерти. Эти мемуары в изобилии будут нам поставлять «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов»… И там перед нами предстанет реальная война. Война, имя которой может быть лишь одно – трагический абсурд. 

Возникнет и соответствующее кино. Откроется оно нам пацифистской «Кукушкой» А.Рогожкина (где немец ещё будет слегка стыдливо «загримирован» под финна), а затем возникнут ещё более сложные и неоднозначные по состоянию, по драматургии, по психологии, внутренне крученные-перекрученные «Штрафбат» Н.Досталя, «Свои» Д.Месхиева, «Человек войны» А.Мурадова… Они появятся как раз в ту самую эпоху благословенных 2000-х, и появятся вовремя – когда общество будет уже готово осознать новую правду о войне, когда Военный Миф наконец будет переосмыслен окончательно.

Кадр из фильма “28 Панфиловцев”

 

Впрочем, окончательно ли? Вон, на дворе «28 панфиловцев» победу празднуют… А, если говорить о советском кино, то по телевизору без конца идут как раз те самые убогие военно-приключенческие поделки студий Горького и Довженко 80-х. Думаете, такова политика властей? Как бы не так – эти ленты просто рейтинг набирают. А выдающиеся отечественные фильмы о войне можно увидеть разве что по каналу «Культура». Что ж делать, если это «любит наш народ…».

Правда, к счастью, всё-таки именно на ТВ в последние годы появились и «Жизнь и судьба», и «Переводчик», и «Палач» – то есть, серьёзные глубокие работы.

А что с ними рядом, так сказать, в большом кино? А вот, например, «Дорога на Берлин» С.Попова. Герой фильма – лейтенант Огарков, да, да, тот самый из «Двоих в степи». Новый фильм – снова экранизация одноимённой повести Э.Казакевича. Но какая! Если в прежней ленте путь Огаркова по войне был апокалиптическим, то здесь сплошная веселуха. Герой активно скачет по фронтам, и каждая ситуация, с ним происходящая – лишь повод для показа занимательных ситуаций. А ведь и вправду круто! – тут расстрела избежал, тут в какой-то отряд попал, тут чуть у немцев не оказался – занятно, ей-богу! Ну и понятно, что, разумеется, в итоге его простят – ведь в нашем кино не бывает печальных финалов, на фига зрителя печальками грузить? И это всё¸ оказывается, был перед нами не трагический крестный путь, а да, она самая, «Дорога на Берлин»! И дойдёт наш герой до Берлина, и всех фашиков положит, и Родину от них защитит. И тем полностью исчерпается – что, собственно, и требовалось доказать (помните тезис из «28 панфиловцев» про француза?). Впрочем, он и с самого начала полностью «исчерпан» – просто хороший парень, лишённый лица и характера. 

Точно такие же сражаются в Восточной Польше в фильме К.Белевича «Единичка», лишь только один запоминается – комбат в исполнении А.Мерзликина. Но он как будто из другого кино сюда пришагал – из куда более сложного и драматичного, в нём чувствуются бесконечный надрыв, тревога, постоянно перемогаемая внутренняя боль уставшего от войны человека. Остальные же персонажи стираются в безликую массу, за что-то бодро сражающуюся посреди сияющих от солнца бодрых кадров. 

А за что они сражаются-то? За военный Миф, старый советский военный Миф.

Впрочем, так ли это? В том, прежнем военном Мифе была энергия. Энергия непроходимой, зашкаливающей ненависти к врагу в «Боевых киносборниках», сколь бы малохудожественны они ни были. Энергия противостояния двух крупных сил, отчасти отсылающая нас к «Илиаде», к духу эпоса, в вялых и бесталанных кинодиорамах типа «Фронта без флангов» или «Думы о Ковпаке». Энергия напряжённого военного приключения в серых боевичках студий Горького и Довженко.

Здесь же, в сегодняшних лентах о войне – только энергия бодрого полуклипового монтажа. Чувствуете разницу? Там какая-никакая, но энергия внутренняя, здесь – только внешняя. Перед нами даже не оболочка войны, а оболочка Советского Мифа о войне. Создаётся впечатление, что авторы поглядели этак с пяток советских фильмов о войне – причём, судя по всему, именно тех, которые часто идут по ТВ и рейтинг берут – и давай их по мере сил пересказывать. Но пересказывать так, чтобы никого не напрячь. А зачем? – напрягутся ещё, могут быть проблемы…

…Знаете, вот есть такое у нас «Народное радио». Не слишком популярная радиостанция, нацеленная исключительно на просоветскую аудиторию старшего поколения. Там постоянно выступают какие-то певцы, исполняющие песни каких-то современных композиторов, сочиняющих патриотические опусы в стиле «Совок». Про войну, про берёзы, про Родину… Послушать их иногда очень любопытно. Поневоле думаешь: ну хоть одна будет хоть чуть-чуть мелодичная, хоть мало-мальски запоминающаяся? Ведь те советские песни, на которых тут авторы ориентируются, всё-таки трогали душу – и даже в самых кондовых какая-то мелодика, пусть расхоже-сентиментальная, но присутствовала. А в этих вообще нет ничего, просто набор нот, расположенных в банальных аккордах. Подобное искусство не раздражает, не бесит, даже скуку не вызывает. Это просто белый шум, звуковое ничто. Но оно НЕ НАПРЯГАЕТ. 

Это просто фон. Фон, вяло вызывающий каких-то советских духов, которые своими старческими грелками мило греют душу соответствующей аудитории. Когда-то сии духи были тоже бодры и яро служили идеологии, а теперь они выдохлись, постарели, устали и еле тянут. Как и внимающая им публика. 

Но кто про «Народное радио» знает? это ж чистая маргиналия. Однако в военном кино, вроде бы создаваемом молодыми режиссёрами для молодой аудитории, правят-то бал те же самые духи! Они уже не могут ничего, а лезут, лезут… лезут из всех щелей. Их становится всё больше, больше, и вот они уже сила, они уже объединены в «28 панфиловцев»… А сколько таких блокбастеров впереди – ведь сейчас их печь начнут по лекалам сего фильма – ведь так всегда у нас бывает.

Да вот уже рядом бродит и фильм Е.Борисовой про оккупацию деревни «Осенью 41-го»! И ровно те же духи в нём орудуют.

Ничего они уже не могут, ничего. В подобных советских фильмах ну хоть бы один человек, работающий у немцев в комендатуре, был бы колеблющимся, духовно слабым. Здесь же нет – все, кто в комендатуре, работают на партизан, поголовно. В советских фильмах у полицаев хоть какая-то антисоветская биография была бы, кто-то оказался раскулаченным, кто-то из бывших (понятно, что все они являлись бы гадами, но всё же за ними хоть отблеск советской истории бы проглядывал), здесь же полицай – просто отсидевший колхозный вор, бывший урка. В советском кино связь с партизанами была бы трудной и загадочной – здесь же она элементарна: чуть что не так, пошёл к партизанам, как к врачам – они тут же всё исправят. В советском кино немцам старались придать элементарные характеры, никому не хотелось рисовать их уж совсем однозначными сволочами – здесь же какой там характер! – чистая функция: ходит, аршин проглотивши, с акцентом разговаривает, да мальчиков по щёчке похлопывает. А один раз решил всю деревню сжечь (без приказа начальства – просто вот захотелось ему), но партизаны опять всех фашиков убили, со всеми гадами рассчитались, и полный хэппи-энд. Только не совсем понятно, почему они решили довести дело до последнего (до сожжения), а не обезвредили всех немцев раньше. 

И похож этот фильм на «28 панфиловцев» практически тотальным отсутствием штампов (ну разве только один наберётся в виде хлопанья гауляйтером советского киндера по щёчке). Ибо штампы характерны для какой-то, пусть отвратительной, но драматургии. Причём, драматургии, соответствующей определённому общественному договору, базирующемуся на сознательной неправде – на устаканившемся в социуме Мифе. 

Военный Миф умер. Как и было сказано, мы уже прошли через новое осознание войны, куда более сложное. Но авторы новых лент черпают своё вдохновение из отрыжки этого Мифа, из его плохо видного в тумане контура. Они и не пытаются вводить его в какие-либо драматургические или художественные сочетания – то есть, оживлять. Им вообще по барабану. Главное – чтобы картинки занимательные по экрану неслись да чтоб не напрягали никого. Посему чуть появится опасность – а вот уже и нет её, обрисуется проблема – мгновенно снимем, а уж если вдруг нечто серьёзное возникнет, – на помощь всегда придут партизаны.

И чего ж тогда удивляться при получении с экрана информации, что в живых осталось только 28 панфиловцев, а остальные бойцы куда-то резко подевались? Они просто в тумане Мифа растворились. Но растворились аккуратно – дабы никого не напрягать. Начнёшь напрягать – можешь получить меньше бабла, а сие неприятно.

…В 70-е годы в народе появилось такое выражение: «Кино и немцы». Когда кто-то дикую пургу начинал нести или происходило какое-нибудь идиотское событие, то говорили: «Не, ну это всё уже, кино и немцы». В смысле, «полный улёт», «дальше ехать некуда». Соображал всё-таки народ, подсознательно чувствуя, что большинство военных фильмов являются беспросветной лабудой, не имеющей никакого отношения к подлинной реальности. 

Выражение это было не очень популярным. Но боюсь, что скоро у нас оно огромную популярность приобретёт.

 

 

 

 

Александр ШПАГИН