Анатолий ПАРПАРА: Я НЕ БОЯЛСЯ БЫТЬ МОЛОДЫМ

Рубрика в газете: Поэзия, № 2000 / 29, 21.07.2000, автор: Анатолий ПАРПАРА

Анатолий Парпара родился в Москве за год до начала Великой Отечественной войны, пережил ужасы фашистской оккупации. После окончания средней школы работал на ныне знаменитом заводе имени Хруничева, служил на флоте, окончил МГУ, факультет журналистики. Двадцать лет заведовал отделом поэзии журнала “Москва”. Им издано 15 поэтических сборников, книга сатиры и юмора. За драматическую дилогию о Московской Руси получил Государственную премию России (1989).

 

— Анатолий, по праву давнего знакомого обращаюсь на “ты”. Мы жили в те времена, когда писательское слово было в цене и газеты, журналы читали от корки до корки, а за поэтическими сборниками были очереди в книжных магазинах. Словотворцы были узнаваемы по всей необъятной стране, поэтому мы друг друга знали заочно. Расскажи, пожалуйста, когда написал своё первое стихотворение? Что послужило источником вдохновения?

— Первые строчки, написанные мною, были результатом моего хвастовства перед одноклассницей. Мне показалось обидным, что девчонка пишет стихи, а я — нет. И я сказал ей, что тоже пишу. В юности девчонки поумнее ровесников, и она, поведя глазами вокруг, сказала: “Вот и напиши об этом!” А вокруг расцветала наша пятнадцатая весна. И душе было что сказать, да и повод нашёлся. Ну и помучился я тогда, но слово сдержал. И, говоря словами классика,

Но знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строки с кровью — убивают…

А что касается времени, когда писателей боготворили, то у меня лично тоски по нему нет. На слабых нас пала тень судеб великих поэтов, и под этой тенью нам было тепло и уютно представлять и себя великими. Не о нас ли, тогдашних, писал летописец: “…и наступит время, когда малое станет великим”? Сегодняшняя жестокая година отрезвила многих, вся литературная шелуха с пишущих слетела, как окалина под ударами, и… опять же процитирую Бориса Пастернака, задышала “почва и судьба” каждого из нас. Теперь мы видны невооружённым глазом все, подвижники и приспособленцы, жертвы и преступники, деятели и имитаторы…

— Работая в журнале “Москва” членом редколлегии, ты общался с разными поэтами. Многие из них: Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Борис Примеров, Василий Фёдоров, Юрий Кузнецов, живые и ушедшие в мир иной, оставили большой след в отечественной литературе. Короче говоря, стали классиками. И тебе зачастую приходилось “проталкивать” их произведения, которые твердолобые функционеры не понимали и ставили рогатки. Можно привести примеры — кого и как удавалось выводить на страницы популярного журнала?

— Это предмет особого и основательного разговора. Скажу только, что с моим приходом в 1975 году в “Москву” в журнале ожил жанр поэмы. Именно тогда в литературных газетах и журналах всерьёз говорили о его гибели. А мы дали в течение года поэмы Юрия Кузнецова “Золотая гора”, Владимира Соколова “Сюжет”, Василия Фёдорова “Женитьба Дон Жуана”. Это были сложные для публикации работы, знаковые по своей сути, не проходившие в других изданиях. Да и наша редколлегия в подавляющем составе не рекомендовала их к публикации. Но отделу поэзии удалось благодаря абсолютной поддержке главного редактора, тайного покровителя поэтов Михаила Николаевича Алексеева, напечатать их. Юрию Кузнецову, тогда молодому и дерзкому, “Золотая гора”, которую выкидывали из родного ему издательства “Современник”, сделала имя. Владимир Соколов и Василий Фёдоров за опубликованные у нас поэмы (и другие произведения) получили Государственные премии СССР, хотя “Женитьбу Дон Жуана” цензура зарубала дважды.

— Как же удалось пробить?

— Так и я ведь был молодым и дерзким, не боялся спорить, убеждать, отстаивать своё понимание поэзии и даже не боялся ссориться. Зато какая радость была видеть опубликованным то, что казалось тогда большой поэзией! Владимир Соколов рассказывал мне, как после публикации “Сюжета” к нему подошёл в Доме литераторов один из членов редколлегии “Москвы” и представился: я такой-то, это мы напечатали вашу поэму. “Честно говоря, до сих пор не могу понять её!” Соколов, человек деликатный, улыбнулся: “Спасибо вам. А то ведь есть редакции, в которых понимали поэму, но не печатали”. Другой член редколлегии, которого я ценю за человеческие качества, был категорически против публикации “Женитьбы Дон Жуана”, понимая, что на редакцию обрушатся идеологи ЦК КПСС, которые так разругали поэму в “Москве”, что редколлегии пришлось извиняться. Он со мной не разговаривал более года. Но эти поэмы и другие — Расула Гамзатова, Мусы Гали, Гарольда Регистана, Владимира Жукова, Михаила Дудина… — сделали имидж журналу, и нас заваливали крупными поэтическими произведениями, от которых отбояривались другие издания.

— Я знаю, что не всё гладко было на твоём творческом пути, — и взлёты, и падения присущи любой неординарной личности. Ты — из поколения “детей войны” — устоял и сформировался как поэт и гражданин. Расскажи об этом.

— И не только на творческом пути. При всей моей внешней благополучности биографических и внутренних драм было предостаточно. Но я не люблю говорить о них. Скажу только, что я семь раз погибал в буквальном смысле: 23 февраля 1942 года нас расстреляли каратели, а потом меня меня, бездыханного, хоронили, но мама моя, метавшаяся тогда в тифозном бреду, шестым чувством узревшая беду, вытащила меня из могилы и отбилась от посчитавших её сумасшедшей. Мало кто знает, что нас исключали, совместно с Юрием Селезнёвым, Геннадием Серебряковым, Вадимом Кузнецовым, из партии и Союза писателей в 1977 году по указанию Суслова и его присных. А что это тогда значило, ты можешь догадаться. Через десять лет была откровенная травля в “Литературной газете” и “Огоньке” за мои исторические драмы о судьбе Отечества. И это надо было пережить и не сломаться. Потом долгая болезнь, беспомощность, инвалидность… Короче, другие в такой ситуации опускают руки, а я стал действовать, ибо к тому времени уже знал, что спастись можно только при помощи серьёзного дела.

— Каждый период, тяжёлый или счастливый, в жизни любого человека заканчивается рано или поздно. Прошло время романтических взглядов, и ты организовал ежемесячную “Историческую газету”, которая уже на протяжении четырёх лет не утонет среди мутного океана других изданий, а нашла своего читателя, который соскучился по ПРАВДЕ. Почему “историческая”, а не какая-нибудь литературно-развлекательная, способная приносить прибыль? Так ведь делают многие, не брезгуя ничем, лишь бы набить карман.

— Потому что история — мать всех наук. Потому что история — это память человечества. Потому что без знания истории мы беззащитны перед любым вторжением в нашу жизнь и в жизнь нашей страны. А с глубинным знанием истории наших предков, нашего Отечества, мировой истории мы приобретаем мудрость предыдущих поколений и щит нерукотворный для сбережения от стрел ненависти и подлости.

Нет ничего страшнее для живущих, чем бездействие и незнание. Народ, который не умеет защищать своё достоинство и честь, отстаивать своё священное право на жизнь, превращается в назём, в пыль, по которой ступают иные народы. А чтобы этого не стало, мы должны вспомнить своё прошлое. И ранее были периоды закабаления и даже рабства, но народ — по крайней мере помнящая своих предков часть его, “остатние люди”, как называли их, не дрогнувших, не предавших интересы России в то Смутное время, — сумел вывести Отечество из жесточайшего кризиса. Может быть, действительно прав Иоанн Кронштадтский, утверждавший, что “Россию куют беды” и нам необходимо, чтобы жареный петух клевал нас в одно чувствительное место, — тогда мы начинаем ощущать себя единой нацией. Пора перейти от частных интересов к государственным. Пора предать забвению тимургайдаровскую мечту о “маленьком и уютном государстве”. Наши предки недаром создавали такую беспредельную ширь. У них были свои задумки о предназначении России. Как без знания истории понять их? Наша газета призвана хотя бы частично помочь вспомнить перенесшим амнезию современникам о том, что такое Россия, в чём суть её векового подвижничества.