Беги, Полина
Рубрика в газете: Русские судьбы, № 2019 / 30, 23.08.2019, автор: Елена АЛЬМАЛИБРЕ (РОСТОВ-на-ДОНУ)
Рассказывая историю читателям, авторы часто прибегают к приёму кольцевой композиции, возвращаясь к месту, событию, с которого начали. Но разве это приём? Вся судьба человека может вертеться вокруг одной точки – физической или абстрактной. Лучше жизни не напишешь. Проходя мимо трёхэтажного дома неподалёку от ростовского центрального рынка, а, может быть, специально выстраивая свой маршрут таким образом, чтобы взглянуть на это место ещё раз, я всегда вспоминаю женщину, с которой меня свёл случай в стенах двухкомнатной коммуналки. Судьба Полины Александровны, старушки небольшого роста, какими часто становятся люди на закате жизни, стала для меня ярким примером того, что место, где однажды изменился путь человеческой жизни, может стать самым сильным магнитом.
***
Какая она война была? У каждого своя, наверное. Больше всего о ней знают те, кто уже не может рассказать. Помню морозы ужасные, когда окопы вокруг Ростова рыли. Выкопаешь – и не знаешь, как вылезти. Ноги как приросли, хоть ложись в этот самый окоп, как в могилу. Смотришь вверх, а уже ночь, ни звёзд, ни луны, всё чёрное. Потом пройдёт кто-то с фонарём, крикнешь ему осипшим голосом, вытащат, и на другой день опять по новой. Часто люди что-то рассказывают, рассказывают, а мне и неудобно даже, я почти всю войну в Германии провела.
В Ростове как было – знаешь, что немцы где-то поблизости, а нет-нет и надо за продуктами на рынок бежать, там-то и отлавливали молодых девчонок, облавы устраивали. За рынком спуск к набережной, к Дону. Все бои там были. А тут и железнодорожный вокзал рядом – в товарняки сажали и везли прямым рейсом из страны. Иду я один раз между рядами с продуктами, вдруг стрелять начали, все кругом забегали. Подумалось было: «Беги, Полина!», да поздно. А когда бьют по голове, уже спорить не получается. У нас ведь оружия никакого не было, против автоматов только крики. Так и взяли меня прямо с рынка.
– Отчего же вас не отправили в концлагерь? – спросила я Полину Александровну, разговорившись с ней в день её восьмидесятого дня рождения.
– Уж больно я понравилась какому-то их начальнику, приставили нянчить двоих немецких детей. Может, у него какие виды на меня были, да не успел, его на рубеж отправили, а я осталась при семье, жена его говорила, что я похожа на её сестру, Магду, которая в Польшу уехала жить.
– Так это ростовские морозы вам детей отшептали? – осторожно спросила я соседку.
– Нет, Наденька. Морозы бы ничего, да вот муж попался тяжёлый.
***
Я работала в ресторане, точнее, столовой, после того, как всех нас из Германии вернули в Россию – кого можно было вернуть. Долго допрашивали, подозревали, разбирались, да как-то обошло меня всё это, отпустили. Ни дома, ни денег, конечно, не было. Отправили меня в старый этот домишко двухэтажный, здесь раньше конюшня была. Почти на глазах достроили третий этаж и поселили меня почти в новостройку. На супы мои да пирожки в столовую много больших начальников приходило, в самом центре Ростова работать в общепите – и честь, и голода не видать. Я, правда, больше сорока пяти никогда не весила. Наверное, всё берегла фигуру, вдруг снова по окопам лазать придётся. Один парень из строителей часто захаживал, но не нравился он мне, уж больно резкий был, грубоватый. Но привязался он ко мне так, что прохода не было. Уговорилась я замуж за него выйти. Стали жить.
Дело нехитрое, скоро ребёночка заделали. Мне на кухню идти в столовую, а меня рвёт – отойти не могу никуда. И Юрий мой кругом бурчит: «Надо избавляться. Если ты с кухни уйдёшь, нам есть нечего будет, я троих не прокормлю».
Идти мне было некуда, как и всем. Вот и взяла я грех на душу. Видно, не зря я у фашистов три года прожила – убила маленького русского. Как я плакала тогда. Чувствовала, наверное, что назад уже не будет ходу. Только и успокаивала себя, что Юрка, наверное, забил бы ребёночка спьяну да с грубости, если бы я его оставила.
Одно хорошо было. Строителей нужно было много, Юра часто из города уезжал с бригадой. Изменял, конечно, мне потом сороки на хвосте новости приносили. Я всё надеялась, что ему кто приглянётся по сердцу в другом месте и он там останется. Да видно, сердца у него не было. Как бы славно было, если бы он меня с ребёночком в животе ещё бросил, может, я бы и родила, жили бы вдвоём, бегала бы из столовой кормила, бабку какую попросила с ним сидеть. Ох…
Летом в Ростове и тогда жарко было. Шла я как-то по рынку с непокрытой головой, и упала. А может, и понервничала. Как вспомню, что меня на том самом месте схватили и увезли в неизвестность, так и заходит сердце. Очнулась, а надо мной парень какой-то сидит, газетой машет, от солнца заслоняет. Увидел, что я очнулась и говорит: «Так рано только похмеляются, а не хмелеют». Я из-за Юрки и говорить боялась с кем-то. Раз в столовой одному старичку улыбнулась, так Юрка вернулся в город, ему кто-то доложил, приходилось потом мукой синяки замазывать. Довёл меня Лёня до дома, помог подняться и стал в столовую наведываться. Возьмёт лапшу, котлету с гречкой и компот, сядет за столик и сидит по часу, пока его наши девки поганой метлой не прогонят. Я сочинила, что у него девушка здесь работала, да померла, а он приходит и её поминает.
И вот сижу я как-то на кухне в столовой, Юрки уж третью неделю нет. И заскакивает ко мне Галочка, не сколько галка, сколько сорока, и трещит на ухо.
– Беги, Полина! Твой Юрий в больнице уже неделю лежит, венерическую лечит. Завтра выйдет, к тебе придёт, не спасёшься.
Я дёрнулась было, а куда бежать? Стала задыхаться, дай, думаю, пойду на улицу воздухом подышу. И прямо в дверях сталкиваюсь с Лёней. Он на меня посмотрел и сразу за руку хвать и потащил из столовой.
– Ты кого хоронишь? – спрашивает.
– Ой, Лёня, – реву и ничего сказать не могу.
– Так, стой тут.
Заскочил он в столовую, взял два пирожка и спросил там, чего повариха ревёт. Галочка, видно, в мою легенду про поминки не сильно верила, всё ему рассказала.
Вышел он, опять меня за руку взял, привёл домой, собрал все мои вещи и ушли мы к нему жить. Юрка узнал, пытался драться, да у Лёни друзья за нас заступились, перед мужской силой Юрка уже не таким смелым оказался, как дома со мной. Так и развели нас, а через несколько лет и вовсе Юры не стало. Вернулась я уже с Лёней в свою коммуналку.
***
– Доброе утро, Танечка! – бодрым голосом объявила Полина Александровна моей дочери, пока я за стеной комнатушки чуть больше десяти квадратных метров собиралась на центральный рынок.
– Да я сплю ещё… – пробурчала Танечка, протискиваясь по узкому коридору в уборную.
– Что ты прыскаешь! – возмущалась наша соседка.
– Там в холодильнике пирог, мама привезла, – уже из душа крикнула сквозь журчанье воды Танечка куда более бодрым голосом.
– Ой-ой-ой, вот спасибо! Наденька как солнышко ясное. Приедет – блеснёт, и снова нету.
***
– Наденька, а это кто?
– Это зять будущий, Полина Александровна. Вот Тане предложение сделал.
– А мужчина этот грузный кто же ему? Отец никак?
– Да, Полина Александровна, видный.
– Ох, Наденька, не отдавай Танюшу.
– Почему же?
– Задавит он её. Такой же будет. Тяжёлый, Танечке нельзя такого.
– Да кто же у меня спрашивать будет…
***
В Ростове деревья пересаживают каждый сезон. С одной улицы на другую. Русские корни на иностранные меняют, те и в рост такой не пойдут, и провода не рвут – забот администрации меньше. Только и знают, что копать на Энгельса, как мы копали. Только вижу эти лопаты, так сердце и хватает. Переехала бы к племяннице из центра вовсе, да не хочу с мужем её выпивохой жить.
– А где это – Энгельса? – спросила Танечка.
– Это Большая Садовая наша, – ответила Полина Александровна.
– А Леонид ваш давно умер?
– Давно, Танечка. Всех я схороню, никого не обделю.
– Полина Александровна, да что вы всё про похороны. Давайте вон лучше в день свадьбы вас невестой нарядим, пусть мой будущий муж понервничает. А я сбегу, вы ему потом письмо передадите, где меня искать.
– Беги, Танечка, беги.
Посвящается Быкадоровой Полине Александровне, дожившей до 92 лет. Похоронена в Ростове-на-Дону.
Да уж, под фамилией Золотарева такое публиковать грех. Только псевдоним.