Часы из прошлого

Рубрика в газете: Рассказ, № 2023 / 36, 15.09.2023, автор: Алексей КОРОЛЁВ

Накануне Иванова дня в подмосковный Пансионат отдыха с многообещающим названием «Молодость» прибыл справлять собственный двухнедельный заслуженный отпуск высокий, сухощавый, усатый мужчина 56-ти лет. Его лицо отличала та особая нахмуренность, которая обыкновенно бывает у преподавателей или у всевозможных начальствующих лиц. Казалось, будто уже немолодой мужчина был или чем-то постоянно недоволен, или имел привычку жевать что-то кислое, наподобие лимона. Мужчину звали Сухановым Владиславом Ивановичем. По роду деятельности Владислав Иванович преподавал историю античности в МГУ, а по специальности был искусствоведом. В свой второй день летнего отпуска он, собрав небольшой чемоданчик с бельём, рубашками, зубным порошком, одеколоном и «Листьями травы» Уитмена, которого любил перечитывать именно летом, отправился по путёвке в уже известный для читателя Пансионат. Заселился Суханов в комнату дореволюционного дома, построенного в стиле раннего модерна.

Помимо этого домика, который напоминал замок в миниатюре, на территории Пансионата радовали взгляд праздных отдыхающих ещё два дома того же архитектурного стиля. Построены они были в начале 20-го века, ещё до революции, именитым московским архитектором Львом Кекушевым. Но всего этого Суханов пока ещё не знал. Эти открытия ему предстоит сделать уже завтра, а пока он лишь находится в благостном, том особенном расположении духа, когда предвкушение грядущего двухнедельного отдыха на время заботливо прикрывает узорными шёлковыми кулисами жизненные неурядицы.

На следующее утро, окончательно опустошив пузатую поклажу, приняв душ в своём номере, надев льняные свободные брюки и белую рубашку с коротким рукавом, Владислав Иванович решил пойти позавтракать в столовую. Уплетая остывший омлет, Суханов обратил внимание на сидевшую за соседним столиком молодую девушку. Девушка обладала типичной для сотрудницы библиотеки или студентки биологического факультета внешностью: небольшой рост, очки на переносице, нос пуговкой, стрижка каре. Искусствоведу казалось, что эти карие глаза с поволокой он уже видел где-то, не исключено что именно у себя в университете. Девушка была одета в лёгкое салатовое платьице в горошек, в котором обыкновенно выпускались из сельских школ девицы в пору его молодости. Он презрительно причмокнул, допил остатки крепкого кофе и ушёл из столовой восвояси, забыв даже для приличия задвинуть за собой стул. Оказавшись на улице и поддавшись очарованию июньского утра, Владислав Иванович захотел прогуляться. Грациозным и широченным шагом длинного, стройного и упругого человека он прошёлся по аллее. Место, в котором профессору предстояло провести четырнадцать дней, было весьма милым и уютным. Сосновая роща, продолжающаяся до склона, создавала впечатление масштабного театра красоты и могущества природы. Склон, зимой сказочно превращающийся для местных ребятишек в ледянющую крутую горку, по которой каждый мальчишка желал хоть раз прокатиться на санках, оборванных кусках картона, помпезно подводил гуляющего к реке с прелюбопытнейшим названием «Шерна». Весь берег этой речушки в летние месяцы был перенасыщен камышами, репейником и крапивой. Зоркие глаза Суханова, из-под низких густых хмурых бровей, примечали какую-то общую неотёсанность и неопрятность здешних изумительных мест. Профессор был практически уверен в том, что место это непростое, если судить хотя бы по интересному архитектурному наследию, но оно было заброшено. Удивительный подмосковный край стал жертвой безалаберности и халатности, Пансионат, красивый достойный и благородный, буквально чахнул на глазах и на это, признаться честно, Владиславу Ивановичу было больно смотреть. Профессор остановился на пороге исполинского склона, перед которым простиралась громадная и завораживающая своей вольностью перспектива. В этой перспективе было всё: и русская деревня с её одинокими столетними избами, и линия высокого чистого неба, и притягательная даль, которая словно русская песня протяжно звала неведомо куда…

Суханов глубоко вдохнул чистый до головокружения деревенский воздух. Его нахмуренные, густые, уже поседевшие брови расслабились, лицо как-то вдохновенно заалело. Он сел на скамью и, достав из кармашка рубашки позолоченную фляжку, сделал четыре неспешных глотка хорошего армянского коньяка. Голова Владислава Ивановича насытилась кровью, глаза покраснели и он расстегнул ещё одну пуговицу на груди. Июньский ветерок приятно то и дело встряхивал седые, аккуратно причёсанные, волосы профессора. Приблизительно через двадцать минут он расслышал позади скамьи хруст маленьких камешков, которыми была усыпана пешеходная тропа подле склона.

– Владислав Иваныч? – вкрадчиво произнёс глубокий женский голос.

Развернувшись, Суханов увидал перед скамьёй ту самую девушку из столовой, которая утром застенчиво, не поднимая глаза, приобщалась к шоколадному десерту, сидя напротив него.

– Пардон, мы знакомы с вами? – не без некоторого скрытого раздражения отчеканил Суханов, пытаясь понять, что же это за молодая особа, позволившая себе нагло прервать его душевный покой.

Девушка, подняв брови и выпрямившись, неуверенно поправила очки на переносице курносого носа.

– Как же? Аспирантка, Борисова Наташа, филфак. Вы у нас на потоке, на третьем курсе, историю античности преподавали, – улыбнувшись полузакрытой формальной улыбкой, объяснила Наталья. Девушка изрядно картавила, поэтому слово «аспирантка» особенно звонко прошлось по успокоенным птичьим пением ушам профессора.

– Вы знаете, сударыня, у меня студентов – пруд пруди. Всех не запомнишь, – стремившись окончить этот надоедливый разговор, закруглил Владислав Иванович и повернулся вновь к просторам.

– Группа ФИ151, – не унималась дотошная аспирантка, – ой, хотя… О чём это я?! Ах, ну конечно, мы для вас все на одно лицо, – добродушно усмехнувшись, промолвила Борисова.

– Если позволите, сударыня, я бы предпочёл…

Но не успев договорить интеллигентную просьбу, профессор ощутил как кто-то, весьма весомый, тихой сапой уселся слева от него на скамью. Повернувшись, он увидел загорелое веснушчатое и улыбающееся уже открытой улыбкой во все, что называется, тридцать три зуба лицо аспирантки. Борисова брала инициативу.

– Вы знаете, Владислав Иваныч, я вам так благодарна, так благодарна, ну по гроб жизни! Своими лекциями вы меня влюбили в историю Древней Греции. В школе все эти эпосы, Гомеры там… Всего этого чуралась как огня, верите ли? А после вашего курса ну как будто подменили меня… Сама себя не узнаю!

– Неужели древнегреческий освоили?

– Ну что вы… До этого мне как до китайской границы, но…

– Замуж, что ли, за грека вышли?

– Что вы… – раскрасневшись, промямлила Наташа.

– Сдаюсь! – закончив ядовитую саркастическую атаку, поставил точку Суханов.

– Всё началось с Илиады, баталии из которой мне даже снились, представляете? А какой величайший культурный пласт – труды Платона и Аристотеля! Да без «Физики» Аристотеля не было бы колеса, прогресса в науке, ой, да что там! Корпели бы в каменном веке!

Улавливая непримитивность аспирантки, профессор потихоньку отпускал вожжи, что называется, и закутывал напускную спесь и колкую иронию.

– Безусловно, вся наша европейская цивилизация базируется на античной философии и культуре в целом. Искусства и науки – все эти явления имеют общее начало от средиземноморских песков.

– Ой, как вот сейчас хорошо сказали!

– Конечно, репетировал всё утро!

Новоиспечённые приятели посмеялись и порешили пройтись у берега «Шерны».

– Знаете, Наташ, поразительное запущение в этом Пансионате наблюдается. Вроде места видные, благородные, даже дома три, по-моему, в стиле дореволюционного модерна, но какая-то безалаберность кабинетных, скажем так, людей разрушает это местечко…

– Да что вы, Владислав Иваныч? Здесь же до революции была удивительная усадьба, – непринуждённо, будто сообщая что дважды два – четыре, произнесла Наталья.

Суханов резко остановился. Медленно повернувшись и наклонившись, даже как-то подобострастно, к Борисовой, взяв её под руку, последовал дальше вдоль берега.

– Что вы говорите? – заговорщическим шепотком прошипел Суханов. Борисова почувствовала вздрагивающую от волнения руку профессора. Он ей не казался больше напыщенным индюком, как прежде.

– А я смотрю, грешным делом, что-то значимое здесь доселе было точно! Ей-богу, был готов даже с кем-нибудь побиться об заклад! – восторженно и по-детски выговорил скороговоркой Владислав Иванович, – и эти домики не давали мне покоя. Знаете, Наташенька, я ведь в одном из них поселился…

– Построенные по проекту Льва Кекушева, Владислав Иваныч, – аккуратно ввернула Наталья, заслуженно ожидая бурную восторженную реакцию профессора.

Аспирантка была, естественно, права в своих ожиданиях.

– Царица мать небесная… Вот так я удачно попал… Знал я что отпуск окажется мировым, знал, моя хорошая! – прихлопнув в ладоши и подпрыгнув от счастья, энергично проговорил Суханов.

Они остановились и засмеялись. Суханов, интеллигентно попросив прощения, шпионски озираясь вокруг, вновь достал из кармашка солнечную фляжку и, сладко отхлебнув на этот раз победные для его возраста пять раз, вздохнул. Борисова, войдя в положение, делала вид, будто ничего значительного не происходит.

– Как же, как же… Я, дубина стоеросовая, даже не предполагал, куда еду! То-то чувствую особую атмосферу, история так и дышит в затылок! Ну расскажите, расскажите побольше об этом месте!

И Наталья начала подробно рассказывать о бывшей усадьбе, на территории которой ныне находился запущенный Пансионат «Молодость». Сама Наташа приехала в это местечко целенаправленно, ибо являлась преданной поклонницей творчества Кекушева. Исколесив всю Москву, изучив все дома столицы, которые были спроектированы в конце 19-го столетия этим выдающимся архитектором, аспирантка на летние каникулы хищнически накинулась на бывшую подмосковную усадьбу. Оказалось, что усадьба вела свою историю по меньшей мере с начала 19-го столетия и до 1917-го года, до всем известных событий, была во владении у нескольких хозяев. Хозяева те были преимущественно из купцов, некоторые из них содержали в окрестностях всевозможные фабрики: текстиль, сукно, сахар. Один был даже сибирским золотопромышленником – Некрасов. В 1915-м году усадьбу у этого самого Некрасова приобретает за интересную сумму видный, богатый промышленник, общественный деятель, владелец сукновальной фабрики – Александр Петрович Четверков, господин столь желавший иметь данную усадьбу в своей собственности. Но, увы, счастье мецената продолжалось недолго: спустя два года грянула революция, усадьбу национализировала новая власть, а Четверков вынужденно уехал из России.

Живописность здешних мест неоднократно влекла к себе весь творческий свет дореволюционной России: три летних сезона здесь провела семья Пастернаков, а однажды наведалась в гущу местных уютных аллей и фигура Сурикова, который столь страстно любил рассекать речную гладь «Шерны», проплывая её вдоль и поперёк на лодке в утренние нежные и спокойные часы. Благополучие этого райского места закончилось именно тогда, когда государство устроило здесь Пансионат для трудящихся, ну а затем просто Дом Отдыха для семей. Местные начальники не занимались благоустройством территории да и вообще относились непочтительно к исторической памяти. На территории Пансионата не было ни музея, ни даже памятных досочек о великом прошлом. Всё наследие будто кануло в Лету. И только оставшиеся три дома, спроектированные Львом Кекушевым, напоминали об иной эпохе, ином времени. Ярчайшие постройки в стиле раннего модерна ныне служили для разных нужд Пансионата. В одном из этих домов располагалась дирекция Пансионата во главе с директором Чулковым Юрием Павловичем, мужчиной 60-ти лет, краснолицым, горбоносым. Своим грубым профилем Юрий Павлович напоминал кран деревенского самовара. Уши у Чулкова были тоже красные, оттопыренные. Когда он привычно горланил на своих подчинённых во время утренней летучки, то уши его как-то невпопад двигались, будто ими кто-то размахивал, сидя в черепной коробке бюрократа. Человек это был, к слову сказать, малоприятный, и дел иметь с ним никто не стремился. Помимо него в этом доме частенько прохлаждался его помощник, правая рука – Вячеслав Бондаренко, маленький, юркий, ухватистый человечек 32-х лет. Бондаренко обладал той нахрапистой беспардонностью, которая столь часто бывает у всевозможных предприимчивых дельцов. Говорил он громко, шепеляво, при этом имел привычку особенно весомо проговаривать почему-то именно гласные, в частности, большой акцент делался на букве «О». Чулков при помощи Бондаренко организовал на государственной территории Пансионата торговлю продовольствием, открыв частную лавку рядом с Главным зданием Дома Отдыха, где и располагались в основном отдыхающие. Жители местного села «Никифорово» об этом знали, но безропотно молчали, не сообщая в высшие, так сказать, инстанции. Во втором домике была организована столовая, а в третьем для отдельных счастливцев-гостей были отведены элитные номера. В один из таких номеров по путёвке от института и заселился Владислав Иванович.

Увлёкшись беседой, Суханов с Борисовой загулялись до самого вечера, пропустив обед. К ужину они проследовали в столовую и, с колоссальным аппетитом закусывая печёночными котлетами и салатом, продолжали фантастически живой и интересный диалог.

– Господи, какую же злейшую недобросовестность нужно было проявить, чтобы этот Эдемский сад превратить, можно сказать, в руины! – возмущался в перерыве между котлетами и компотом Владислав Иванович, – не лишним будет сказать, что даже в моём как бы элитном номере имеется неприглядная проблема в отношении, пардон, санузла: элементарно течёт сифон. Казалось бы… Простая задачка! Но для них, видать, абсолютно нерешаемая. Катастрофа! Утром сказал в регистратуре, не знаю, примут ли к сведению, исправят ли… Обормоты!

– А вы, Владислав Иваныч, обратите внимание на поросшие травой, неубранные здешние пешеходные дорожки… – добавляла Наташа в печь щепок, разжигая огонь праведного гнева профессора.

Диалог был столь горяч и громок, что отдельные столующиеся даже поворачивали головы в сторону горячившихся искусствоведа и аспирантки, производивших по первой впечатление тихих, примерных людей.

– Не-е-е-ет… С этим, Наташа, надо что-то делать. Видит Бог, погубят они усадебку-невесту!

Через четыре дня после отъезда Борисовой в Москву Владислав Иванович утром в регистратуре записался на приём к Чулкову и вечером того же дня тот принял его у себя.

Владислав Иванович, поднявшись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж дома дирекции, громко и уверенно постучал костяшками правой кисти в дверь, на которой предупреждающе, словно надпись «Не влезай – убьёт!», висела табличка «Дирекция». Постучав, Суханов приоткрыл дверь.

– Разрешите?

– Вы на приём? – коротко осведомился сидевший за столом у входной двери как бедный родственник молодой человек.

– Да.

– По-о-о-о записи? – растянув как-то не к месту «О», спросил тенорком он же.

– Именно! Записался в регистратуре утром. Доложили к вечеру, что директор готов принять, – подробно поведал Суханов.

– Секунду. Вас вызо-о-о-овут, – заключил бойкий странный молодой человек.

«Чегой-то он так «О» тянет… Приезжий, что ли? Или контуженный…» –подумал про себя искусствовед.

Закрыв за собой дверь, он тем не менее находился рядом с кабинетом, а слышимость была прекрасной.

– Кто там прётся, Слав?! – раздался чей-то густой бас за дверью.

– Гражданин на приём. По-о-о-о записи, – разъяснил Слава.

– И чего этим дотошным дома не сидится… Сегодня же «Торпедо» в полуфинале с армейцами бодаются! Проси…

Засеменив коротенькими ножками, господин, растягивающий «О», подлетел к двери и, распахнув её, торжественно объявил:

– Про-о-о-осим!

Зашедший в кабинет Суханов глазами напоролся на краснолицего, одутловатого господина с зачёсанными назад остатками волос, сидящего за столом из карельской берёзы прямо посреди комнаты. Гражданин нервно щёлкал пультом, направляя его к толстолинзовому телевизору, расположенному супротив его рабочего места. Он убавлял звук шедшего футбольного матча. Лицо господина было усеяно какими-то тёмно-бурыми пятнами, напоминая чем-то поверхность планеты Марс на снимках. На его светло-жёлтом столе, рядом с записной книжкой и красно-белой пачкой «Мальборо», стояла табличка с надписью «Чулков Ю.П. Директор». Суханов переключил внимание на соседний стол, стоявший рядом с дверью. За ним сидел, уткнувшись в многочисленные бумаги, тот самый распевающий в словах букву «О» тип. Звали этого господина «Бондаренко В.А.», согласно его табличке, и был он, судя по всему, «Помощник директора».

– Чем могу служить? – хрипло откашлявшись, резонно поинтересовался Чулков.

– Я к вам вот по какому поводу… – начал было Суханов.

– Вы присядьте… – грубовато предложил, рассматривая исподлобья гостя, и предчувствуя грядущий неприятный для него разговор, Чулков.

Далее последовал монолог Суханова. Профессор искренне негодовал от того, что место исторического наследия тихо умирает в мусоре, отсутствии подобающего ремонта и халатности. Владислав Иванович, испытывая на себе грозный взгляд бюрократа, пытался объяснить, что данный Пансионат важен с точки зрения культурного достояния и на его территории необходимо в срочном порядке создать по меньшей мере музей, посвящённый истории бывшей усадьбы.

– Вы кончили? – резко прервал патетическую речь Суханова Чулков.

– Это необходимо сделать, иначе… – уже вопил, не помня себя, на весь кабинет разъярённый профессор.

– Замолчите, любезнейший, и послушайте меня, – хладнокровно взяв ситуацию в свои цепкие руки, пробасил Чулков, – Слава, дай ему воды, гражданину дурно сделалось, белены объелся. Быстро! Как вас величать, любезнейший?

Бондаренко ловко чокнул графин о стеклянную ёмкость. Послышался плеск воды, затем знакомый семенящий стук каблуков. Через секунд десять перед носом обессиленного от гнева Суханова, который понурив голову, сидел у стола Чулкова, примостившись в гостевом кресле, оказался уже наполненный гранёный стакан.

– Все ваши порывы благородны, ей-ей, кто спорит. Однако есть одно «но»… Материальная, скажем, сторона дела. Вы – человек взрослый, целый профессор, головастый товарищ, кто спорит. Вы понимаете, что, предположим, работу музея необходимо обеспечивать финансовыми вложениями, которых у нас, уважаемый, и без того не хватает.

– Я приглашу к работе волонтёров-студентов, хороших ребят. Давайте хотя бы закроем Пансионат на генеральную уборку… Невозможно же глядеть на берег замечательной речки, заросший бог весть чем. На пешеходных тропинках торчат какие-то сорняки, разбит асфальт, будто по огороду шатаешься, позор… – успокоившись, уже более смиренным голосом продолжал Суханов доносить настоящее положение дел в Пансионате.

– И речи быть не может! Это надо согласовать у вышестоящих, носиться с бумагами в Москву, у меня мороки и так – во! – Чулков поднёс ребро ладони к горлу, – нет, нет и ещё раз нет!

Суханов, разочаровавшись, ушёл из дирекции ни с чем. У Главного здания он увидал ту самую лавку, о которой ему рассказывала Борисова. Именно эта частная продуктовая палатка, в которой столь бойко торговал пирожками молодой азербайджанец, по слухам местных была юридически оформлена на помощника Чулкова – Бондаренко, того самого любителя тянуть несчастную «О» в произносимых словах. Торговля эта на государственной территории, безусловно, противоречила закону. Владислав Иванович мог только разводить руками от несправедливости.

На излёте отпуска, за день до отъезда из Дома Отдыха «Молодость», как-то после завтрака, Суханов прохаживался по скрипучему паркету своего номера. Размышляя о трагической судьбе этой усадьбы, о предстоящем семестре, он обратил внимание на необычный скрип одной из досок паркета, которая находилась возле уборной. Скрип был нетипичный, как показалось Владиславу Ивановичу: его отличал тот противный скрежет, который обычно появляется, если провести чем-то острым по зеркалу, например. Скрежет, рождающий мурашки, заставляющий человека скукожиться от мерзкого звука. Суханов решил разобраться, в чём же тут было дело: убрав ковёр, он осторожно ухватил деревяшку и, щепетильно отогнув, вынул её, при этом не переломив. Покопавшись в грязи и паутине, он нащупал овальный крепкий предмет. Достав увесистую находку, изрядно почистив и отряхнув её, он не поверил своим глазам…

– Господи! Этого не может быть, – зачарованно, оторопев от результата, прошептал он.

Через минуту уже высоко подпрыгивая в своём номере, профессор громко кричал и плакал от радости, в какой-то миг ему постучали за стенкой соседи, пытаясь угомонить неясный шум. Владислав Иванович держал в руках серебряные карманные часы, по всей видимости, произведённые в середине 19-го столетия, с выгравированными буквами «АЧ». Профессор помнил, что последним владельцем усадьбы был именно меценат – Александр Четверков.

По возвращении в Москву Суханов заявился в музей антиквариата при МГУ, и там ему подтвердили, что часы были созданы не позднее конца 19-го века, принадлежали владельцу сукновальной фабрики в тогдашней деревне «Городищево» Александру Петровичу Четверкову. Об этих серебряных часах мемуаристы писали как о важнейшем подарке супруги Четверкова, которая преподнесла их в дар мужу в честь годовщины помолвки. Суханов в ближайшее же время сообщил о находке в одну московскую известную газету, в которой работал его однокашник главным редактором. Статья под названием «Что скрывал в усадьбе «N» прославленный российский меценат Александр Петрович Четверков?» возымела колоссальный успех и, став чрезвычайно популярной в обществе, произвела немыслимый переполох. Примерно через месяц после выхода в печать статьи на работу в университет Суханову позвонил Чулков. Бюрократ божился, что подаст в суд, ибо находка, эти драгоценные часы, должны принадлежать истинному владельцу – государству в лице дирекции. Охладить разнузданный пыл пройдохи Суханову удалось одномоментно: Владислав Иванович напомнил Чулкову, что на территории государственного Пансионата организована незаконная торговля продовольствием, выручка от которой идёт в руки лично Чулкову и его помощнику Бондаренко, а доказать юридически данный факт легко – достаточно посмотреть, на кого оформлена продуктовая лавка. После данного эффективного контрудара Чулков окончательно стушевался. Профессор ликовал.

Спустя тринадцать лет уже пенсионеру Суханову Владиславу Ивановичу пришло заказное письмо на его домашний адрес. Это письмо профессор хранил в своём домашнем архиве до конца своих дней. Вот содержание того знаменательного послания:

«Владислав Иваныч, дорогой, здравствуйте! Пишет Вам Борисова Наташа. Вы меня точно помните, хоть и прошло немало лет. Но нас с Вами связывает история той самой усадьбы, которая гибла на наших глазах. Больше десяти лет назад я прочла в одной московской газете о вашей находке и была счастлива до сумасшествия! Представляю, как восторгались Вы, это потрясающая случайность и удача. Очень жаль, что мне не удалось остаться в Пансионате до конца вашего отпуска тогда… Владислав Иваныч, пишу я Вам не затем… На днях до меня дошли вести, что один из домов, построенных по проекту моего любимого Кекушева, тот самый дом, в котором Вы остановились тогда и…в котором Вы… ну как сказать… в котором Вы чудом отыскали часы Четверкова… В общем, Владислав Иваныч, этот дом сгорел при невыясненных обстоятельствах. Намеренно ли его подожгли или по неисправности какой, не знаю. Останется уже загадкой. Очередной загадкой для будущих поколений. Так или иначе… Этого дома больше нет.

Милый, дорогой, Владислав Иваныч, страшно представить, что было бы, если Вы тогда не обратили внимания на незаурядный скрип или поленились бы разобрать паркет… Можно лишь предположить, какого важнейшего и интереснейшего культурного наследия лишилась бы история.

P.S. А пишу я Вам из славного города Таллина, ибо вышла замуж в итоге не за грека, а за эстонца! Обнимаю Вас, добрых и долгих лет жизни.

Борисова Наталья».

 

---

* Рассказ основан на истории подмосковной усадьбы «Райки»