Человек в белом пальто и без
О творчестве Юрия Нагибина
№ 2025 / 19, 16.05.2025, автор: Наталья СЕЛИВАНОВА
Человек, в младенчестве гулявший по Абрикосовым садам, и школьником сбегавший с учёбы в кинотеатр «Волшебные грёзы», чтобы увидеть романтичного Дугласа Фэрбенкса – Д’Артаньяна и инфернального Конрада Вейда – Люцифера в смокинге, ожидал от себя, дворянина, и тех, кого приближал, головокружительных проявлений – таланта, служения, благородства, сопротивления злу, словом, той силы духа, что делает судьбу человека неотвратимой и героической.
Однако при хороших стартовых условиях и последующем комфорте в советской иерархии, эпический честный роман на все времена им сочинён не был. Между неукоснительным для пафосного официоза знанием, по какой дороге все точно придут в коммунизм, и измучившей его мечтой творить, не кривя душой, он сделал выбор. Только даром он славу не взял. Талант златоуста, как пышущая молодость, надолго сделал его книги желанной добычей. Он умел в любом жанре обнажать человеческую душу.
Его жизненный курс был очень далёк от обывательского маршрута – «завод-магазин-аптека». Принадлежал к писательской элите, жил широко и на свои, брался за любой литературный заказ и после бурных возлияний, в которых не щадил ни себя, ни официантов, спокойно вставал в семь утра, делал зарядку, ел овсянку и шёл к машинке. Природная элегантность, с которой он носил красивые вещи, произносил вдохновенные монологи о деятелях культуры и истории, почерпнутой из купленных на роскошном книжном развале Китай-города романов «Редгонтлет» Вальтера Скотта, «Мельмот скиталец» Мэтьюрена, «Лицо во мраке» Уоллеса, разрозненных томов «Рокамболя» Понсон дю Террайля, а также общая значительность его брутального облика не рассеивались с годами. В звуках классической музыки, разливающейся в видимом радиусе от его дома на Красной Пахре, рождались «Берендеев лес», «Музыканты», «Царскосельское утро», «Встань и иди», «Перекур», «Заброшенная дорога». Если можно пальцем показать на образец писательской дисциплины, то имя Юрия Нагибина в этом коротком списке будет стоять первым.
«Старик работает, как Нагибин», – говорили о немногих коллегах-стахановцах, если и с иронией, то непринуждённой. Всего плодовитый Нагибин написал более 400 произведений, выпустил 218 книг прозы и киносценариев. Причём замысел обдумывал заранее. Соблюдая ровный ритм и сюжетный баланс в прозе, он с чувством, с толком расставлял фигуры. Визуально представлял все переходы к новым ипостасям характера, постепенно раскрывая сюжет (х/ф «Время отдыха с субботы до понедельника» по рассказу «Терпение», 1984). Если это остросюжетная киносага о гардемаринах, то кажущуюся размеренность он обрывал ударной волной экшена. Сюжет закручивал с подспудной долей эротики: рискуя жизнью, молодые герои спешат на помощь, распутывая одни интриги и придумывая встречные. Итак, всё просчитав правильно, каждое утро четыре готовых страницы. Поэтому киноповести, несуществующий нынче жанр, ему давались так легко, что и сегодня драматургам можно у него поучиться. В то время как сам автор, по признанию в «Дневнике», считал работу в кино халтурой. За халтуру не награждали Ленинской и иными премиями. А картина «Председатель», в 1965-м признанная киношедевром и лучшей работой режиссёра Алексея Салтыкова, с Михаилом Ульяновым в главной роли их получила. Тем более, что Нагибин писал портрет одержимого, ядрёного Егора Трубникова с реального человека – белорусского партизана и председателя послевоенного колхоза, Героя Советского Союза Кирилла Островского. Как может у такого что-то не получиться, если он победил фашизм у себя и освободил от чумы полмира? Диапазон проявлений уникума в кино и литературе, борющегося в очень натуралистичных условиях, – от умения прикинуться дурачком до готовности задушить человека, стоящего поперёк его, трубниковской дороги. Даже если это пишущий доносы партработник, впервые, между прочим, в советском искусстве поданный как неположительный персонаж. Автор новаторской повести, затем сценария о голодной, полуразрушенной, но восстанавливаемой бабьим царством деревне, не получил наград – ни в конце 1964-го, когда худсовет запретил расклеивать афиши по Москве, ни через год, когда тридцать миллионов пришли в кинотеатры, и заслуженная слава обрушилась на артистов – Ульянова, Мордюкову, Лапина.
Раздвоенность, неудовлетворённость лишь усиливали большое нервное напряжение. Нагибин плевал на осуждающие взгляды, зная правила игры. Он и не думал писать, о чём не принято, однако, точно прицелившись, увидел голод 1946-1947 годов и отказался его лакировать. Мало того, он, фронтовик, понимал, что источившая души война закончилась, а грубость деревенского быта, вечная нехватка всего, людская усталость и ожесточение не позволяли многим дышать полной грудью и гордиться победой, личными радостями. Это было его первое крупное столкновение с цензурой, первый инфаркт и первый спуск с творческого пика, за которым последовала осмотрительность и сдержанность в письме.
Впрочем, и в смиренной стилистике «Берендеева леса» (1978) обитало счастье совершенной речи. Например, во встрече фронтовиков:
«Нина никогда не видела столь монументальной старости. Оба гренадерского роста, плечистые, чревастые, с обожжёнными солнцем медными лицами и певучим южным произношением. Мужчины обнялись и долго стояли молча, притиснув скулу к скуле, а Сергунова издала из своей могучей ёмкости нежданно тонкий писк, и голубые слинявшие глаза выслезились бисерком».
Или в описании любимых животных:
«… но достался ей не литой и пружинный королевский эрдель, не сухой красавец доберман, будто вырезанный из чёрной бумаги неотрывным движением ножниц, не шнуровой золотоглазый пудель, а рыжий дворник с расплющенным задом – щеночком его придавила снегоочистительная машина; он ходил с видимым усилием, по-балетному ставя задние тесно приплюснутые одна к другой лапы, а на бегу, отталкиваясь ими враз, развивал ракетную скорость».
Наблюдая человеческий почерк не вполне бескорыстно, в интересе и любви к женщинам Нагибин становился одновременно соглядатаем и провидцем. Догадывался и запоминал:
«Когда человек, особенно женщина, вдруг прибегает к непривычной лексике, это почти всегда знак внутренних сдвигов, смещений. …нет, у него никаких отклонений не будет, в пятьдесят четыре раствор, из которого ты отлит, схвачен намертво».
Автор в совершенстве владел и частенько пользовался приёмом советской интеллигентской прозы, когда герои заново знакомились с самими собой и с теми, кого ещё недавно они любили, и хорошо, как им казалось, знали. Внутренние размышления персонажей на фоне мистических событий, разворачивающиеся в кульминации всё того же «Берендеева леса», похищают читателя у других занятий:
«Увлечение?.. Тогда всё происходит иначе: корабли не сжигают, а тщательно берегут».
Мастер прозрачной прозы на протяжении многих лет пишет автобиографическую книгу о своём отце, которому советская система, унижая годами, сломала жизнь. В 1928-м, год его первого ареста, Юрий не мог знать, что настоящего отца Кирилла Нагибина расстреляли за сочувствие трудовому народу до его рождения. Женившись на матери будущего писателя, Марк Левенталь воспитывал мальчика в любви и родственной заботе. О благородстве и красоте отчима, о личной его боли и сыновней обиде за добрейшего Марка, после лагеря скитавшегося по чужим углам, вдали от любимой Москвы, он написал повесть «Встань и иди» (1987). В десятилетнем возрасте впервые приехав к ссыльному в Иркутск, он, ещё ребёнком мрачно пережив свидание в Бутырской тюрьме и папу в клетке с толстыми прутьями, теперь увидел его сильно похудевшим и несчастным. Повзрослевший сын отметил про себя, что свершился переход «от младенческой всеядности к отбору, то есть к характеру».
Новосибирск, Саратов, Шатура, Рохма… В окружении недобрых взглядов, рабской зависти, мелкого воровства, вымещая на нём неведомые комплексы, прошли два, совсем не плодотворных десятилетия яркого и образованного человека…
«Они ненавидели отца и за то, что он сидел в лагере, и за то, что он вышел оттуда, и за то, что он не умирает с голода, не ходит босым и голым, за то, что сын у него писатель и сын этот не бросит его в беде».
Нагибин в своей исповеди придал слову «отец», не согнувшегося в издевательствах, такую весомость и значимость, что читатель по праву ставит художественный анализ и размышление о своих близких в один ряд с толстовским «Детство. Отрочество. Юность».
«Меня же он щадил, считая, что я молод, мне жить и жить и не к чему знать, как из человека вышибают душу», – ключевая фраза к пониманию мизантропической природы человека и писателя Юрия Нагибина.
Много болезненной откровенности содержится и в последнем его произведении «Дневник» (1994). В нём нет ничего второстепенного: каждый год заполнен работой, часто удушливой, но авансом оплаченной; деталями жизни семейной, соединившей любовь, прежних жён, обслуживание дома, который полная чаша, с желчными характеристиками людей первого ряда. Узнавшие себя обиделись, увидев в нагибинском импульсе желание оголиться самому да товарищей опозорить. Один Андрей Кончаловский, которого Нагибин обвинил в бытовой алчности, воздал должное самонаказанию:
«Никто не знает, какую часть таланта он заплатил за своё благополучие».
Возьму для примера замечание о людях самое нейтральное, если не знать, что автор говорит о ленинградцах конца войны:
«Расслабленные и какие-то не от мира сего, кажется, что вся ткань их тела переродилась, стала податливой, прозрачной и квёлой».
«Дневник» – это безжалостный разговор с самим собой, снявшим белое пальто. Документ огромной эпохи с признанием в собственной трусости на войне, в приспособленчестве и эгоизме, немереном сексуальном аппетите и давившем его тщеславии.
…С даты ухода Юрия Нагибина прошло тридцать лет. Мы пережили бурную эпоху, по интенсивности вместившую удвоенный срок. С небывалой по масштабам и малоудачной по итогам трансформацией страны и человека, с попытками одновременно встроиться в мировую цивилизацию и ловко перешагнуть через собрата. Убедились, что общепринятые законы экономического и общественного развития где-то сталкиваются с объективными реалиями у нас – громадной территорией, обильным природным богатством, нежеланием большинства решать нерешаемые задачи, по-разному понимаемой культурой поведения и быта. Между тем, эпический литературный герой так и не создан, но можно представить его, увидевшего эти годы, какими они были на самом деле.
Реальный прототип хорошо известен – глава стратегического прибыльного предприятия, открывающий и сегодня самые желанные двери. Его изощрённый ум и отличное образование от папы-профессора оставляем за скобками – это базовый уровень. Он вышел сухим из воды отовсюду, где угрожали открыто, кидали в «пыточные», отбирали смеясь, меняли форму собственности вчера, увольняли командами с утра и всё это чёрным пиаром полировали, чтобы червоточинка сомнений выползла по любому свидетелю, когда откроют, наконец, этот ящик Пандоры! Лихие невидимые акционеры, выставив на свет более речистого, с породистыми корнями полпреда, создали вокруг себя мёртвую зону с правилами, не допускавшими неточного взгляда. Исключительный калибр личности просто обязан быть описан, иначе потеряется пласт истории, который потом никто не вскроет, не будет знать, как к нему подступиться. И что же в центре этого подвига? Нет, не криминал и не продажность. Поражали любые цели беспрецедентная приспособляемость и невероятная проникающая способность. Динамичный роман о многослойном даре живучести и альтернативных морали предпочтениях плотным, ароматным языком мог написать только Юрий Нагибин. По праву знания дел в социальной иерархии и по долгу сопротивления мнимой широте мира, исполнив свою сокровенную мечту – оставить нам свободный, неподцензурный роман тончайшей словесной выделки. Если бы был жив.
Написано свободно, – не зажато, со знанием материала.
Сценарий и фильм “Председателя” вызывает размышления. Очевидная связь с шолоховским Давыдовым из “Поднятой целины”.
Господи! И чего мы маялись?! Смените форму хозяйствования: ведь до революции отправляли зерно за границу.
У “Председателя” тяжелая прокатная судьба: фильм пустили на экран лишь при Брежневе – в 1965 году, а Нагибин нажил первый инфаркт…
Тяжело написано, витиевато.
И кто такой у авторши “Лапин”?
Написали бы вежливо: Лапиков. “Хорошее воспитание не в том, что ты не прольёшь соус на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-то другой” (А.Чехов). В данном случае – не обратишь внимание других на ошибку, а укажешь на неё доброжелательно и корректно. Тем более у вас самого ошибок не счесть. Называть автора-женщину авторшей это хамство.
Галина, на этом сайте не должно быть ошибок.
Это не “Росписатель”.
В моих публикациях ошибок нет.
Николай! Не соглашусь с Вами. Да, витьевато. Словестные кружева женского интеллекта – они такие. Но читается легко….
А вот интересно: возродится ли слава Нагибина спустя годы? И если бы не к/ф “Председатель”, что выделяло бы его среди подобных писателей, помимо “Дневника”, конечно? Кто сейчас помнит, например, Владимира Амлинского, Виля Липатова?
Липатова помню, по отмеченным уже фильмам. “И это все о нем” , с замечательной песней Сережка ольховая…
Я помню фильмы по Вилю Липатову. Его “Деревенский детектив”, “Анискин и фантомас”, “Снова Анискин”, “Инженер Прончатов”. Хорошие романы и фильмы.
Возможно, Вы да я – единственные, кто ещё помнит Липатова, как прозаика… Да, “Деревенский детектив” ещё показывают по телеканалам, а вот “Инженера Прончатова” – уже нет. Другое время, другие герои, другие проблемы, которые уже не интересны нынешнему зрителю. Не говоря уже о читателе, помимо историков литературы…
1.На чём воспитывался “Эрудит” “в белом пальто”: “бегал увидеть ..романтичного Дугласа Фэрбенкса – Д’Артаньяна и инфернального Конрада Вейда – Люцифера в смокинге,..”, “…Вальтера Скотта, «Мельмот скиталец» Мэтьюрена, «Лицо во мраке» Уоллеса, разрозненных томов «Рокамболя» Понсон дю Террайля,”…”, Ни одной ссылки на хотя бы параллельное прочтение русской исторической и классики литературы, хотя бы 19-го и начала 20-го веков – Нет.
2. “Авторша” дарит комплименты в адрес кумира: 2.1. “в интересе и любви к женщинам Нагибин становился одновременно соглядатаем и провидцем.” – и эгоистом-эгоцентристом. 2.2. “Писал и после бурных возлияний..”, “Сюжет закручивал с подспудной долей эротики” – (по Фрейду (?). Да, техникой написания по любому сюжету владел.
3. «Дневник» – это безжалостный разговор с самим собой, снявшим белое пальто”. А для чего этот эпатаж??? “Документ огромной эпохи с признанием в собственной трусости на войне, в приспособленчестве и эгоизме, немереном сексуальном аппетите и давившем его тщеславии”.
4. Заметим, что и “Гении” бывают злодеи по результатам своей эгоистической жизни и “немеренном сексуальном аппетите”. В общем нарисован поклонницей Ю.Наг. – портрет Казановы без моральных тормозов.
Обратите внимание: все говорят о кинофильмах по повестям Виля Липатова…
Интересно другое. Почему-то каждый писатель мечтает задержаться на книжной полке как минимум лет на сто. Однако задерживаются единицы, об остальных общество забывает даже раньше, чем эти остальные уйдут в мир иной. При этом мера таланта практически не играет большой роли. И Амлинский, и Липатов, и Ажаев, и Басаргин, и… и… и… Все они обладали примерно равным талантом, а кто их помнит сейчас? И снова вопрос: а собственно, почему их должны помнить? Да, талантливо, да, художественно верно… Но увы! Пришла другая эпоха, которой прежние герои не нужны. И как бы сейчас критики не старались (гипотетически) воскресить Липатова и пр., читать их уже не будут. Диалектика…
Думаю, не столько диалектика, сколько наличие того факта, что раньше писали о человеческих взаимоотношениях, а теперь люди превратились в вещи, о вещах и пишут – об обладании, манипуляции, использовании. Люди стали функциональны, это не просто вещи, это – товар. Нормальные отношения в лучшем случае ограничиваются близким кругом, там человечность еще теплится, а дальше, в социальном плане угасла.
1.На чём воспитывался “Эрудит” “в белом пальто”: “бегал увидеть ..романтичного Дугласа Фэрбенкса – Д’Артаньяна и инфернального Конрада Вейда – Люцифера в смокинге,..”, “…Вальтера Скотта, «Мельмот скиталец» Мэтьюрена, «Лицо во мраке» Уоллеса, разрозненных томов «Рокамболя» Понсон дю Террайля,”…”, Ни одной ссылки на параллельное прочтение русской исторической и классики литературы, хотя бы 19-го и начала 20-го веков – Нет. 2. “Авторша” дарит комплименты в адрес кумира: 2.1. “в интересе и любви к женщинам Нагибин становился одновременно соглядатаем и провидцем.” – и эгоистом-эгоцентристом. 2.2. “Писал и после бурных возлияний..”, “Сюжет закручивал с подспудной долей эротики” – (по Фрейду (?). Да, техникой написания по любому сюжету владел. 3. «Дневник» – это безжалостный разговор с самим собой, снявшим белое пальто”. А для чего этот эпатаж? “Документ огромной эпохи с признанием в собственной трусости на войне, в приспособленчестве и эгоизме, немереном сексуальном аппетите и давившем его тщеславии”. 4. Заметим, что и “Гении” бывают злодеи по результатам ….. эгоизма и “немеренном сексуальном аппетите”. В общем нарисован поклонницей Ю.Наг. – портрет Казановы без моральных тормозов.
Итак: талантлив эротической лексикой, писал как хотел и что хотел, но это не значит, что имел право впаривать свои хотелки в сознание читателей, которые имели и имеют традиционное мировоззрение.
“И как бы сейчас критики НИ старались…”
По-русски пишут вот так, “Отдел кадров”.
А в целом – верно.
«Дневник» – это безжалостный разговор с самим собой, снявшим белое пальто. Документ огромной эпохи с признанием в собственной трусости на войне, в приспособленчестве и эгоизме, немереном сексуальном аппетите и давившем его тщеславии”.
Конец цитаты.
Коллеги! А вы знаете, я Нагибину не верю. Нет, про трусость и непомерный сексуальный “аппетит” – очень даже верю. Не верю в безжалостность разговора с самим собой. Ни на секунду. Давайте представим себе ситуацию, много раз обкатанную в многочисленных современных романах про “попаданцев”; предположим, что Нагибин после своей смерти (точнее – его разум) вернулся в его же тело, только – более молодое. Сам в себя, так сказать, только с багажом опыта 74-летнего человека. Как вы думаете, что-то изменится в поведении Нагибина – того, молодого? Он мгновенно станет смелым на войне, перестанет быть приспособленцем и откажется от сексуальных удовольствий с красивыми девушками?
Не думаю. Убеждён – всё станет еще хуже (чтобы впоследствии снова каяться, но – еще сильнее), а приспосабливаться будет ещё лучше, с учетом богатого жизненного опыта.
Ибо такова человеческая природа.
Накосячить по молодости, чтобы было о чем покаяться в старости. И быть беспощадным к самому себе – когда тебе за 70 – это обязательно! А друг ТАМ есть Бог и ОН спросит за грехи молодости по полной?
К Нагибину меня – огромное уважение. Пахарь. Труженик, успешный литератор. Но хочу провести всего одну параллель. С Диего Марадоной. Диего тоже каялся за свой гол, забитый сборной Англии рукой в полуфинале чемпионата мира по футболу. Сначала называл свой финт “рукой Бога”, а через десятилетия – каялся. Так мол и так….. Бес попутал. Вот если бы сейчас…. Но ему никто не поверил. Все отлично понимали. что если бы он снова оказался в точно такой же ситуации, где на кону стояла путевка в финал ЧМ, он снова, не сомневаясь, ударил бы по футбольном мячу кулаком.
Ибо такова человеческая природа.
Вот поэтому и я не верю в беспощадность Нагибина к самому себе. Дайте ему вторую жизнь – и ничего не измениться.
В каком смысле другая эпоха пришла? Другие читатели или другие критики? Или другие потребности в человеческом обществе. Вот бы охарактеризовать эту другую эпоху более рельефно. Она более напряжённее предыдущей? Более жёстче относится к творчеству? Больше требует от авторов? Тянет ли наше послевоенное поколение этот ускоренный ритм? Какое тенденции в творчестве выходят вперед? Какие становятся архаичными? От вопросов взрывается сознание. В чём всё же преемственность поколений: в патриотичности, в новаторстве? В чём качественно новое: в компьютеризации, в обострении всех глобальных проблем до предела?
Очень ценный материал!.. Таких бы с полсотни о творческих людях широкого социального спектра да с общим анализом и картина полутора веков как на ладони… как могучие таланты и страна прошли и проходят мимо себя, сами того не замечая… Из-за отсутствия связи с предназначением… Которое методически выбивается из сознания… Если Наталья Селиванова эту полусотню напишет, ее читать будут и через тыщу лет – дабы узнать, что же, и как произошли в 20 – 21 веках такие – перемены… Только об участии в письме 42-х не забывать, как и у следующих их некоторые характерные дела… Успехов!