Читая звёзды перед сном

Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2025 / 8, 26.02.2025, автор: Денис БАЛИН (пос. Мга, Ленинградская обл. )

 

 

 

7 ОКТЯБРЯ

 

Эпоха-Пелевин.

Время-Прилепин.

 

 

МЕЛЬТЕШЕНИЯ

 

В Telegram публикуешь стишок,

сочиняешь короткий кружок,

находясь то в реальности снов,

то в иллюзиях из облаков,

в мельтешениях этих: да/нет.

Хочешь сильным быть, словно Донецк,

но ты слабый, как будто Москва

зарифмована снова с «Москва»

(эта рифма не знает о том,

есть ли жизнь за Садовым кольцом).

 

На словах ты Пелевин В(э). О.,

а на деле ты сам из чего

состоишь? Из молекул каких?

Из каких заблуждений людских?

Хочешь быть на кого-то похож,

но судьба – одиночный поход

(ты не купишь бессмертье за кэш,

это понял ещё Гильгамеш).

 

Мелочь дней просто так раздавай,

словно это бесплатный вайфай,

получай за морщины рубли,

на фрагменты себя разруби –

будет трудно обратно собрать,

как обломки Луны-25.

 

В «Википедии» скажут: был/жил

он, бесценных метафор транжир,

не жалея слова-позвонки

до последней строки.

 

 

* * *

Петербург в России –

больше,

чем Москва

 

 

* * *

Молчание рифмуется с тишиной,

И рождается пауза,

Где говорят стихотворения.

 

 

* * *

Дерево тянулось

к Солнцу,

пило землю,

а про него

не было написано

ни одного стихотворения.

 

Сколько всего

с ним связано,

скольких оно уберегло

и убережёт

от осенней тоски,

скольким помогло

и поможет

узнать нужный подъезд,

скольких запомнит

ещё детьми.

 

Оно долго шумело

листьями

в мелкотемье заката,

в многозадачности рассвета,

в монополии дня,

во внутренней Монголии ночи,

а никто до сих пор

даже не вырезал

на нём свои инициалы

или признания в любви.

 

Вот и растёт себе,

вглядывается в окна,

играет в прятки,

встречает и провожает,

прохожих.

 

Вот и сейчас,

когда ты дочитываешь,

дерево продолжает

заниматься своими

делами и хранить

секреты,

не зная, что стало

поэзией.

 

 

* * *

Сегодня заметил, что листья,

собранные ЖЭКом в кучки,

похожи на могильные холмики

воспоминаний о прошлом лете.

 

Люди проходят мимо,

не обращая никакого внимания.

 

Люди проходят мимо.

 

 

* * *

Нырнуть в новый день,

А вынырнуть в старом

До того, как

 

 

* * *

Небольшой городок,

Где среди знаменитостей

Продавщицы магазинов.

 

 

ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ

 

1

 

Пришёл незваный ливень,

звенит в звонок двора.

В его небесной ксиве –

вода, вода, вода.

 

А я смотрю и вижу

в сырой глазок окна,

как лужа лужу лижет

и вся дрожит она,

 

как ветер веткой машет,

деревьев рвёт тома,

как туча тучу мажет

в холодные тона.

 

Но дверь я не открою,

на улице пока

лирических героев

унылая пора.

 

2

 

Под вечер зимняя тоска

обнимет хмурый день,

крупа фонарного песка

рассыплется везде.

 

Пройдёт лирический герой,

закутавшись в себя,

бубня лирической строкой,

к ней рифму не найдя.

 

Опять останется один

холодный снежный двор,

из левитановских картин

прольётся волшебство.

 

Непримечательно для глаз

промчится время-МиГ,

домов и улиц пересказ

переродится в миф,

 

и, обернувшись темнотой

потухшего окна,

уснёт лирический герой

лирического сна.

 

3

 

Живёт на свете человек-

лирический герой

и носит мысли в голове

о жизни стиховой.

 

Его когда-то сочинил

лирический поэт

и неслучайно поселил

в лирический сюжет.

 

Придумал для него миры,

дал стулья, стол, кровать,

а тот завёл календари

и начал рифмовать,

 

биноклем слов смотреть в окно,

где горизонт-строка,

читая звёзды перед сном,

листая облака.

 

Ему, конечно, невдомёк

среди какой фигни

живёт поэт, смотря ТикТок,

тик-так, считая дни.

 

 

КОНТРАБАНДА

 

Мне дали примерно четыре часа:

до польской столицы и дальше в леса.

Был вечер албанский у самых ворот,

таможенник косовский знал наперёд,

что в белом контейнере, рядом со мной,

спит сердце – обёрнуто тьмой –

 

в холодном растворе, искусственном льде,

а бывший владелец в земле и воде.

Он много был должен серьёзным парням

и ловко скрывался по разным краям,

поскольку, случайно попавшись хоть раз,

не будет уже среди нас.

 

Есть в Приштине тайное место одно,

там пленные люди, там очень темно,

и если включается в камерах свет,

то органы вырежет старый ланцет.

Хирург, исполняя тяжёлый заказ,

не видел грустнее их глаз.

 

Я помню изнанки больших городов,

в немытых квартирах жуков и клопов,

богатые виллы, подвалы, дома,

где белые простыни, словно зима.

В них жили бандиты, торговцы, врачи,

встречая рассветы ничьи.

 

Работа такая, не хуже других.

Мы часто бывали в замесах крутых,

мы прятали семьи, растили детей,

на хлеб добывая работой своей.

И вновь отправляясь на новый маршрут,

мы верили – близкие ждут.

 

Когда приземлился в ночи самолёт,

я понял, что этот клиент не умрёт:

он снова продолжит дурить Интерпол,

по Евросоюзу возить обезбол,

фальшивые деньги, чужие авто,

его не поймает никто.

 

Был воздух прохладным. О чём-то бубня,

втроём дожидались у трапа меня, –

обычные лица, таких легион,

не скажешь по ним, что не любят закон.

Здоровались сухо. Я сел в мерседес

и в тёмном салоне исчез.

 

Варшава осталась гореть позади,

а после в повязке не видел пути.

Приехали быстро, но я был не рад,

меня отнесли на заброшенный склад,

и сверху, за всем наблюдая без сил,

невидимый призрак кружил.

 

 

НОВИ-САД

 

Я ходил по бывшему югославскому городу,

чьи здания были разрушены во время бомбардировок

авиацией НАТО; я смотрел на восстановленный Варадинский мост,

соединяющий берега Дуная; ходил по «Набережной жертв рейда»;

общался с местными жителями, изрядно поседевшими и морщинистыми,

чьи языки ещё помнили русский из школьных уроков;

мне было неловко, потому что внутри прорастало ощущение

стыда за нашу нерешительность, нашу слабость,

перемешанную с чёрствыми хлебными корками девяностых.

Я чувствовал личную ответственность, хотя в 1999 году

был ещё ребёнком и вряд ли понимал что-то про

«Разворот над Атлантикой» и Приштинский бросок,

в чьих тенях невозможно спрятаться от солнца.

 

Каждое утро я спускался из гостиничного номера на завтрак

в футболке с изображением Путина и российского триколора,

собирая коллекцию удивлённых взглядов западных поэтов

(нас было около 30), а после выходил на улицу,

расположенную рядом с площадью Свободы, где шумел

славянскими голосами небольшой рынок для туристов,

а над всем возвышалась католическая Церковь Имени Марии.

Прохожие с интересом рассматривали меня и мою футболку, улыбались,

махали руками, напоминая детей на экскурсионном

автобусе. Думаю, что мне хотелось таким образом сказать им:

я – русский поэт, беру ответственность за все наши промахи и неудачи,

за все наши слабости и ошибки; мы тут, мы с вами, мы вместе.

 

Я общался с болгарской поэтессой Ёлкой Няголовой

и македонским поэтом Ристо Василевским (за что благодарю их,

пользуясь случаем). Ещё был польский поэт (его имя я не запомнил),

говоривший на русском, но об этом он сказал случайно в последний

день фестиваля, поскольку, по его словам, нам не о чем разговаривать.

Я фотографировался с американским поэтом Ленсом Хенсоном

и венгерским поэтом Габором Г. Гьюкичем в знак победы

культуры над политикой.

 

В один из вечеров мы всё выступали на европейском литературном фестивале,

где звучал оригинальный текст, а затем перевод. Я не помню

какие выбрал стихотворения, но после прочтения ко мне подбежал

двухметровый серб, пожал руку и крепко обнял. Следом тоже подходили

какие-то люди, жали руку и улыбались, а меня переполняло

ощущение родства с ними.

 

Теперь я пишу это стихотворение и вспоминаю, как

ходил по сербскому городу, где впервые заявил о себе

двадцать первый век, а человечество посмотрело в его заспанные

красные глаза; по сербскому городу, где эпоха разворачивалась

тяжело, как бомбовоз.

 

 

ПЕНТАПТИХ

 

1

 

Они

Придумывали для поэтов

Лагеря и властвовали,

Но пространство поэзии

Не увеличивалось.

 

2

 

Они

Думали,

Что их поэзия,

Более настоящая поэзия,

Чем любая другая поэзия.

 

3

 

Они

Растили своих критиков,

Создавали свои литературные

Журналы и гордились

Независимостью от читателя.

 

4

 

Они

Признавали

Только те литературные премии,

Которые получали

Сами.

 

5

 

Они

Любили себя

В поэзии,

а не поэзию.

 

 

* * *

Осень приходит неожиданно

Она словно выстрел на соседней улице

Или тестирование громкоговорителей на случай ЧC

Администрацией муниципалитета

Или премьера очередного сезона

Популярного сериала

Или незваные гости

С проверкой газового оборудования в квартире

 

Осень приходит когда

Поэты начинают петь гимны увяданию природы

Плохие мужья и жёны

Менеджеры журналисты и преподаватели

Алкоголики самоубийцы и наркоманы

Филологи и литературоведы

Знающие толк в желтеющих листьях

Серости неба и дождях

Учат чувствам и жизни

Выдуманных ими читателей

 

Никто не верит поэтам кроме самих поэтов

Никто не читает поэтов кроме самих поэтов

Впрочем поэты тоже не верят друг другу

И не читают друг друга

Но обязательно расскажут как нужно любить поэзию

Какими они увидели сентябрь октябрь ноябрь

 

Им снится Болдинская осень

В которой черновики лесов и парков

Ржавеющие поля и поздние рассветы

Неспешные прогулки и заморозки

Доступные женщины и распутные мужчины

Не об этом ли всем они мечтают

На встречах в своих литературных объединениях

Прячась за книгами библиотек

Чьи посетители существуют только в отчётах

Перед Министерством Культуры

Или на заседаниях писательских союзов полных надежд

На государственные гранты

Или в барах с напитками

 

Осень приходит когда

Начинает казаться что не было зелёного взрыва весны

Ожидания третьей грозы

Этого лета с солнцезащитными очками

Июньского очарования

Июльской прохлады водоёмов и поздних закатов

Августовской ностальгии по сбывшимся ожиданиям

 

Осень приходит когда

Школьники открывают хрестоматии

Выпущенные по новым стандартам Министерства Образования

Когда в продажу поступают новые модели смартфонов

А до рождества ещё далеко

Когда выдох начинает превращаться в туман

А птицы предательски улетают

Когда поэтам становится грустно

 

 

* * *

мужская

танкетка

 

 

* * *

Смотрю на первый снег за окном,

как на разносчика квитанций;

 

смотрю на безоблачное небо,

похожее на летний день;

 

смотрю на дерево

в осенних листьях;

 

ничто не рифмуется.

 

 

* * *

Вот мы и проснулись на белоснежных страницах января,

став его повествованием, в котором надежда смешана с тревогой,

словно китайский виски с казахстанской кока-колой,

Новогодние фейерверки внимательно всматривались в наши окна.

Что они видели в них? Сугробы оливье и алкогольные нарративы?

Или людей, объединившихся с самыми близкими, чтобы

сказать друг другу о самом главном? Людей, объединившихся

за одним столом, чтобы признаться в любви друг к другу;

чтобы напомнить о незаменимости друг друга;

людей, переживающих за сильных мужчин и женщин,

находящихся на линии соприкосновения или в тылу;

людей, чьи сердца наполнены солидарностью с Белгородом;

людей огромной страны: от Балтийской косы до острова Ратманова.

Вот мы и проснулись новым утром, а улицы снежные и морозные

смотрят на нас равнодушно, словно верлибр на рифмы.

Что нас ждёт впереди? Новая искренность, которая вовсе

не новая? Новые песни, но с такими знакомыми словами?

Я не знаю. Никто не знает. История дышит нашими лёгкими,

смотрит глазами детей, а написана будет внуками.

Но мы можем попытаться прочитать неразборчивый почерк

настоящего, похожий на рецепт врача, в котором каждому

прописана любовь.

 

 

* * *

Извлекаю из глаз потёртые джинсы неба;

фрагменты прохожих; грязные носки

сугробов и ледяные булыжники улиц;

пустые бутылки из-под новостей;

белое худи с принтом Русской равнины;

сырость оттепели; искусственный свет

похолодания; ветер дней; сюжеты

прочитанных книг; слова стихотворений,

испачканные снегом, и наступает весна.

 

 

* * *

Так долго вместе прожили,

Что соседи по этажу,

Кажется, сменились дважды.

 

 

* * *

Вот женщина, а вот её мужчина,

их голые, горячие тела –

вот мы с тобой, нам целый мир чужбина,

куда бы нас судьба не привела.

Представим, что квартира наша – бункер,

наш двор – бумажный лист черновика,

где хмурый день, как Пушкин камер-юнкер,

где в небе друг на друге облака.

Я лучше бы не смог придумать оды:

вот мы одни, и крутится земля,

на ней шумят любые непогоды,

прогнозы врут и вырос курс рубля,

а мы лежим – прекрасны и едины,

не ведая стыда; мы в том кино,

где сны любые неисповедимы,

где мы стихотворение одно.

 

 

ТЕНЕВОЙ ФЛОТ

 

Солнечная пыль осыпается на ладони континента;

женщины набирают тёплые ванны,

напоминающие объятья любовников;

холодильники европейских столиц

наполняются мясом мигрантов; ветер гуляет

от границы до границы,

пока сердце эпохи перекачивает

полезные ископаемые,

а на обнажённом теле планеты

прячется теневой флот,

словно татуировка.

 

Суда, покрытые ржавчиной и солью,

несут истории, ожидающие своего часа,

чтобы быть рассказанными,

чтобы напомнить о том,

что даже в безмолвии

можно услышать

собственный голос.

 

В уютных бухтах, когда звёзды

начинают поиски себе подобных,

на палубы танкеров выходят

безымянные тени, а волны

шепчут о тайнах,

спрятанных в нейтральных водах,

уже не зная, где кончается правда

и начинается миф.

 

Всем известные маршруты,

флаги чужих стран, купленные

или украденные.

Бесстрашные капитаны,

чьи глаза не раз видели Сириус

и Альтаир,

чьи глаза не раз тонули

в бескрайних просторах,

где каждый день –

это новое испытание,

где каждый шторм –

это очередная возможность.

 

После тяжёлой работы

они опустошают бочки с ромом

за тех, кто осмелился мечтать,

за тех, кто не боится

плыть против течения,

за тех, кто светит в темноте,

показывая путь

к новым горизонтам.

 

 

ПЕСНИ ВЕСНЫ В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ

 

1.

 

Начиналось так…

Небо, полное яблок, падало на землю.

Земля падала на небо, полное яблок.

Ветер облизывал осколок морозной реки.

Редкая трава потянулась к рукам

местных, предчувствуя их тепло.

Долгое ожидание, похожее на попытку записаться

по телефону на приём к терапевту, и вот уже кто-то

из нас произносит слово «весна» постметафорой

признания в любви. Сперва робко и неуверенно,

а потом не стесняясь прохожих и коллег по работе.

Хочется запомнить момент,

когда наши лица

начали тонуть в солнечных лучах,

а мы гуляли по растаявшему снегу,

словно бессмертные.

 

2.

 

В марте уже можно начинать

немного грустить из-за зимы.

Она снова неизбежно приближается,

как следующее утро после дня рождения.

Я заранее представляю будущее лето с лёгкой ностальгией.

Это чувство сопоставимо с тем действием, что уже никогда

не выполнишь, с теми словами, что уже никогда не произнесёшь,

с той жизнью, что уже никогда не проживёшь,

но продолжаешь прокручивать в голове

возможные варианты. Поэтому я обнажаю буквы

перед читателем, удаляю лишние тропы и нарративы,

окунаюсь в неоромантизм весны, чтобы обнаружить глаза

пост/мета/модерна (нужное подчеркнуть);

чтобы уловить движение слов в строке; чтобы осознать

все аллегории и все аллитерации;

чтобы услышать обрывки разговоров

в общественном транспорте,

где наивные рассуждения ребёнка смешиваются

с наивными рассуждениями взрослых

настолько, что неразличимы;

чтобы внутренняя стиховность и говорение

превращались в стихотворение,

а свет рассыпался радугой,

как лучшая в мире раскраска.

 

 

---