ДЕЛО ПОДЛЕЦОВ
РЕВОЛЮЦИЯ КАК СЛОМ ТРАДИЦИИ
Рубрика в газете: Стержень цивилизации, № 2018 / 26, 13.07.2018, автор: Дмитрий ВОЛОДИХИН
Ныне половина России вспоминает о катастрофических событиях столетней давности и скорбит, а другая половина хихикает в кулачок: «Так их и надо было! И этим, нынешним, тоже ещё покажем!» Идея революции это древняя отрава, первой жертвой её и первым же распространителем стал ангел лучезарный, восставший и падший. Древность этой отравы и тёмная мистика её делает воздействие злого «зелья» на общество долгим, разрушительным, трудноисцелимым.
Но с нами Бог, он нас не отдаст в пасть бесу, если сами не попросимся. А чтобы ещё раз не попроситься всем социумом туда, именно туда, меж грязных зубов в смердящую глотку, надобно ценить прежний урок, обдумывать его, чистить душу свою, вспоминая, как предки оскоромились…
…На перегруженный пароход внесли молодого офицера-казака. Он был тяжело ранен, весь в бинтах. Его сопровождала юная жена-казачка и младший брат.
Скоро пароход направился в море. А рядом с ним – слева, справа, спереди и сзади – плыли десятки других кораблей, битком набитых людьми. Сто пятьдесят тысяч человек покидали Россию.
В отдалении громыхали артиллерийские орудия, шли последние бои за Крым. Но для тех, кто попал на корабли, война уже закончилась.
Раненый офицер взглянул за корму. Вдаль уходил Севастополь. Красивые белые колонны и широкая каменная лестница Графской пристани были уже едва видны. В море прыгали боевые кони, брошенные своими хозяевами, плыли за пароходами и тонули в волнах.
«Вот так и мы, как эти кони… плывём неизвестно куда», – думал офицер. Слёзы подступали к горлу. Но он не позволял себе плакать. Молча, сжав зубы, он смотрел на удаляющийся берег Родины.
В груди его, у самого сердца, рождались горькие стихи:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня.
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою…
Офицеру недавно исполнился двадцать один год. Всю свою молодость он провёл в дыму и пламени сражений. Теперь он глядел на исчезающий Крым и ещё не знал, что в Россию никогда не вернётся. Его звали Николай Туроверов.
За три года до Великого Исхода из Крыма Россия, говоря библейским языком, разделилась надвое в доме своём, и одна часть громадного дома сцепилась со второй. Революция расколола страну. Никто не желал мира, никто не желал согласия. Брат пошёл на брата с оружием в руках. Погибли миллионы людей. Россия истекла кровью… Победили «красные». Крым стал предпоследним оплотом белого дела. «Красные» взяли его штурмом осенью 1920 года. Ещё на Дальнем Востоке небольшая область продержалась до 1922 года под властью «белых», но и её в конце концов раздавят. Пришлось «белым» бежать из родной страны, чтобы найти спасение на чужбине.
Всё это звучит как прописные истины, как повторение всем известных фактов. Именно поэтому автор этих строк считает бесполезным в тысячный раз приводить цифры русских потерь: убитые, умершие от голода, холода, тифа, «испанки», от расстрельного свинца, навсегда ушедшие за рубеж… сколько их? Цена революции непредставимо громадна. О чём бы ни мечтали те, кто её затеял, такую цену нельзя платить ни за какое «светлое будущее». Но вот парадокс: какое количество жертв ни назови, а души современного человека этим не тронешь. Очерствело русское сердце. Столь много вынесло, что покрылось защитной коростой…
Горе войны, вызванной революцией 1917 года, да звучит в судьбе одного человека: одному человеку можно переживать, один человек для души значит больше, чем миллионы людей.
Николай Туроверов воевал на стороне «белых», и ему досталась тяжёлая судьба. В ноябре 1920 года его, как и всех русских беженцев, доставили на кораблях в Турцию. Затем он, бывший офицер, работал лесорубом в Сербии, грузчиком во Франции. Не отказывался от самого тяжёлого туда. Но не утратил воли и надежды на лучшую долю. В конце концов Туроверов выпутался из нищеты. Всё это время он размышлял о своей судьбе, об Отечестве. Из его размышлений рождались стихи. Первая книга стихов Николая Туроверова появилась в 1928 году и называлась «Путь». Впоследствии он станет знаменитым поэтом.
Его жизнь похожа на судьбу многих русских людей, уехавших из России. Они бедствовали, жили очень скудно, порой просто умирали от голода, брались за любую работу. Бывшие генералы и адмиралы водили такси, бывшие офицеры трудились садовниками или чернорабочими. Самые крепкие из них выжили в этих тяжёлых условиях и устроили свою жизнь хорошо. Беженцы из России очень тосковали по Родине. Но мало кто из них вернулся, потому что примириться с новой властью они не могли.
Почему?
Почему?
Почему – что угодно, только не назад?
Больно, страшно, тоскливо,
но назад – нельзя!
Почему?
Неужели дело только в том, что тех, кто остался в Крыму, поверив в обещанную большевиками амнистию, расстреляли? Только ли из-за страха? Нет, нет, думаю, в другом дело.
Революция выглядела как одно огромное бесчестье. Всякому человеку, не попавшему в число её вождей, приходилось жить при власти нового, революционного правительства, донельзя опустив внутри себя планку нравственного чувства и согнув спину.
Страх – это понятно. Массовая расстрельщина придумана была не при Сталине. Она началась в России ещё с 1918 года. Правительство большевиков добавило к ней своё монопольное право распоряжаться хлебом, и всякий оппозиционер должен был, поднимая голос протеста, решить для себя два вопроса. Первый: «Хочу ли я жить?» Второй: «Хочу ли я жить впроголодь?»
Судя по воспоминаниям и литературным произведениям эмигрантов, бежавших в годы Гражданской войны или же вскоре после неё, их слишком часто посещало чувство брезгливости в отношении Светской России – как бы не испачкаться всей этой новой революционной реальностью, как бы не увидели нормальные люди, что платье твое измарано согласием с нею! – и это чувство очень мешало красной пропаганде завлекать эмигрантов на путь возвращения.
Брезгливость эмигрантов, думается, источником своим имеет адекватную оценку самой сущности революции. Конечно, революция не была как-нибудь, прости, Господи, лозунговым «экспрессом развития». Не являлась она также простым способом захватить власть и поменять государственный строй. Она – нечто в принципе другое.
Суть революции – слом Традиции, уничтожение основ традиционного общества, ликвидация традиционной общественной нормы и замена её на новую, антитрадиционную. Таким образом, для того, чтобы в духовном смысле остаться нормальным человеком, следовало сторониться революции, а лучше – противостоять ей.
Традиционное общество подчиняется некой сверхценности, которая освящает весь жизненный уклад социума. У нас, русских, эта сверхценность – православие. Традиция (не традиции, а именно Традиция) представляет собой невидимую, но исключительно прочную связь между нематериальной сверхценностью и вполне материальным «телом» социума. Наличие Традиции означает способность людей, населяющих цивилизацию, к созидательному труду, творчеству во имя сверхценности, а если понадобится, то и к самопожертвованию ради неё. Отсутствие Традиции означает отсутствие цивилизации. Или, в крайнем случае, её скорую гибель. Ведь Традиция – внутренний стержень любой цивилизации, её хребет, каркас, киль и шпангоуты. А разрушение Традиции для общества означает бытие в жалкой бесхребетности…
В рамках Традиции главная роль русской монархии состояла в том, чтобы служить Богу. А это значит: защищать Церковь, способствовать проповеди христианских истин на возможно большем пространстве и создавать подданным наилучшие условия для спасения души; уничтожать в обществе всякие ростки беззакония и оборонять его от ударов извне.
Что же касается подданных православного монарха, то для них традиционное устройство социума обещало нормальную жизнь, и, при возможности, возвышение, если они будут честно работать, честно строить свои отношения с близкими, честно воевать за веру и Отечество, когда это потребуется. Иными словами, соблюдение традиционной нормы («игра по правилам») открывало прямой путь человека, крепко встроенного в общественный организм, уважаемого, следующего своему предназначению.
Но честный труд и честное несение тягот войны – дело, запрягающее человека в состояние долга, определённого на всю жизнь. Лёгкости и простоты названный путь не обещает. Вдвойне тяжело всё это при двух обстоятельствах: во-первых, когда война затянулась и народ устал от постоянных жертв на её алтарь. Во-вторых, когда в обществе существует паразитарный слой, имеющий значительные привилегии, не обязанный служить, но на служебной стезе получающий значительные бонусы по одному только праву рождения. Между тем, родовое дворянство русское всё это имело, однако фрондировало против монархии, строило заговоры, удалялось от веры то в нигилизм, то в цинизм, то в масонство, то в какие-нибудь «восточные искания» эзотерического свойства.
Значительная часть этого слоя, составлявшая мощный сегмент военной, политической и культурной элиты, вовсе не стремилась во всей полноте выполнять свой долг, но искала заработков на казённый счёт, высоких постов не по способностям и возможностей невозбранно критиковать власть и веру. Огромному количеству людей, составляющему этот слой, революция, навязываемая извне, показалась отличным способом облегчить себе жизнь.
Ну а народу такое поведение дворянской элиты подсказывало: отчего бы и нам, внизу, не облегчить жизнь? Не отправимся на фронт, а там, глядишь, в революционной смуте приобретем то, чего сейчас не имеем.
Итак, революционная агитация привела огромные массы людей к выводу: хорошо бы перестать жить честно, тогда жить станет легче; а если для этого потребуется дезертировать из армии и немного пострелять в тылу, уничтожая представителей «прогнившего строя», что ж, цена невелика, цена приемлема… Ведь это «всего-навсего» подлость, измена и бесчестье.
И революцию сделали, таким образом, нравственно нечистоплотные люди. Проще говоря, революция – дело подлецов.
Вглядываясь в начало XX века, видишь, прежде всего, как борются между собой два начала: корыстное озлобление, разрушительное, беспощадное, и жертвенное милосердие, идущее от веры и от Традиции. Войны, революции, много жестокости, много смертей, много духовного разврата… Но порой всеобщее оскотинивание побеждалось милосердием и любовью. А корыстолюбие отступало перед героизмом отважных личностей.
Ведь не только ужасами отмечено это время, но и картинами высокой душевной красоты.
В феврале 1905 года в московской тюрьме сидел особо опасный узник – террорист Иван Каляев. Он подорвал бомбой великого князя Сергея Александровича, дядю самого царя Николая II, и ждал теперь смертного приговора.
Вдруг Каляеву сообщили, что с ним желает встретиться вдова убитого им человека, Елизавета Фёдоровна.
Несчастная женщина сказала террористу, что прощает его как добрая христианка, благословляет и даже попросит царя о помиловании. Она подарила Каляеву иконку. Каляев считал себя «народным мстителем». Он сказал Елизавете Фёдоровне, что убил её мужа, поскольку тот – «вредный политический деятель».
Елизавета Фёдоровна очень любила своего мужа и отзывалась о нём так: «Он был настоящим ангелом доброты». А её супруг после десяти лет брака говорил о жене: «Господи, за что мне такое счастье?» Их брак сложился счастливо… и после смерти мужа горе её было огромно. Но Елизавета Фёдоровна не поддалась гневу и унынию. Можно ли злобу победить злобой? Вряд ли. Не лучше ли добавить добра и милосердия в мир, где так много жестокости?
Елизавета Фёдоровна продала свои драгоценности, особняк в Санкт-Петербурге, собрала пожертвования от родни и купила в Москве усадьбу с обширным садом. Здесь великая княгиня в 1909 году основала Марфо-Мариинскую обитель милосердия. Главная идея Елизаветы Фёдоровны состояла в том, чтобы соединить молитвенное сосредоточение монастыря с помощью простым людям. Сестры этой обители заботились о больных, помогали сиротам, учили детей. При обители возникла бесплатная столовая и больница, где также лечили, не требуя денег.
Основательница монастыря оставила в прошлом роскошные наряды и облачилась в скромные монашеские одеяния. Она лично ухаживала за тяжелобольными. Когда больной тяжело страдал и нуждался в помощи, она просиживала у его постели всю ночь до рассвета.
Елизавета Фёдоровна бродила по улицам, где жили бедняки, отыскивала детей из самых нищих семей и помогала им устроиться в жизни. Таких детей кормили за счёт обители и учили хорошим профессиям.
Началась Первая Мировая война – время скорби. Вся страна напрягала силы ради победы. Армия вела тяжелые бои: то двигалась вперёд, то оборонялась от ударов неприятеля, то вновь переходила к наступлению. Тысячи смелых мальчишек бежали тогда на фронт, воевать с врагом. В Омске учащиеся обратились к своему начальству с просьбой отпустить их на войну: «Мы готовы помочь Родине. У нас нет ничего того, чем мы могли бы помочь ей, кроме собственной жизни, и мы готовы пожертвовать ею».
Конечно, большинство мальчиков попадались по дороге на передовую. Их снимали с поездов, отправляли домой. Но некоторым всё-таки удавалось достигнуть фронта. Иногда их благородный порыв встречал понимание у взрослых, и мальчишки оставались в войсках. Особенно часто это происходило с сыновьями казаков. В их семьях искусство воевать по традиции передавалось из поколения в поколение, дети получали боевые навыки с малых лет.
Порой самые храбрые дети становились героями и получали государственные награды.
Например, в начале войны в действующую армию попал 12-летний уроженец Харькова Андрей Мироненко. Отправившись как-то в разведку, он заблудился. Ночью Мироненко оказался на позициях немцев. Увидев неприятельские орудия, разведчик прокрался мимо спящего часового и отвинтил замки у двух пушек. К утру он вышел к своим. Юный герой был удостоен Георгиевского креста, которым награждали только настоящих храбрецов.
13-летний доброволец Константин Липатов получил Георгиевскую медаль, за то, что под огнём неприятеля соединил провода телефона и обеспечил связь.
Юный казак, 15-летний Илья Трофимов получил ранение и был дважды награждён Георгиевскими крестами за мужественное поведение в боях. Такими отличиями мог похвастаться мало кто из взрослых воинов.
С фронтов приходили вагоны с ранеными и контуженными воинами. Требовались тысячи рук, чтобы перевязать их, дать лекарства, подготовить к операции на столе хирурга.
И тогда женщины царствующего дома Романовых решили, что они должны быть со своим народом. Народ трудится на полях боёв и страдает в госпиталях, значит, следует разделить с ним и труды, и страдания.
В Марфо-Мариинской обители открылся лазарет на 50 человек. Елизавета Фёдоровна лично ухаживала за ранеными, делала перевязки, выполняла самую тяжёлую сестринскую работу. Многие сёстры из её обители отправились работать в полевые госпиталя, на фронт.
Младшая сестра Елизаветы Фёдоровны, российская императрица Александра Фёдоровна, прошла медицинские курсы. После этого она отправилась служить раненым в лазарет как сестра милосердия. Так в старину называли медсестёр.
Императрица перевязывала простых солдат, стирала, мыла инструменты, помогала при операциях. Нередко, по просьбе офицеров и солдат, держала их за руку во время операции, гладила по голове, чтобы облегчить мучения.
Вместе с нею тяжко трудились в госпиталях две дочери – великие княжны Ольга и Татьяна. Великой княжне Ольге, когда началась война, было 19 лет, а Татьяне – всего лишь 17. На протяжении нескольких лет эти молодые девушки постоянно ухаживали за простыми воинами, пострадавшими от войны, видели кровь и смерть, но не отступались. Перевязка тяжелораненых стала для них обычным делом.
Родная сестра царя Николая II, великая княгиня Ольга Александровна пошла, как доброволец, в прифронтовой госпиталь. Там она провела всю войну.
Мальчишки вели себя нравственнее взрослых мужчин, уступивших революционной пропаганде. Императорское семейство вело себя соответственно своему долгу и предназначению, даже когда подданные утратили желание оставаться верными присяге.
В 1917 году в России была свергнута монархия. Елизавета Фёдоровна и её сестра Александра Фёдоровна со всеми дочерьми оказались под арестом. Летом 1918 года был убит последний русский царь Николай II: революционное правительство большевиков боялось, что его превратят в живое знамя для восстановления монархии. В то же время, большевики горячо желали уничтожить ещё одну опору традиционного общества, и в их действиях виден далеко не только страх, в их действиях видно иное намерение: сделать восстановление традиционного общества и традиционной нормы невозможными. Снести монархию, похоронить Церковь, закопать в землю христианство, унизить и ослабить русский народ, создавший великую государственность, – всё это не имело ситуативного оттенка, не являлось экстренными ответами на вызовы со стороны реальности, нет, всё это входило в ядро их программы, в ядро их мировоззрения.
С радостью, с энтузиазмом, как на празднике, убили они всех ближайших родственников царя – жену, сына, дочерей. А Елизавету Фёдоровну и семь её спутников сбросили в шахту старого рудника под городом Алапаевском. Она не погибла сразу. Раненая, Елизавета Фёдоровна ещё успела перевязать голову одному из спутников и только потом умерла.
Такое это было время: очень много жестокости, но героизма и милосердия тоже очень много. Когда света оказывалось слишком мало вокруг, люди находили его в себе…
Что значила эта ритуальная казнь для Русской цивилизации? Тёмная, безбожная власть самозванцев уничтожает законную истинную власть, желая растоптать всё то, по сравнению с чем она неполноценна. Таково страшное чувство коллективного бастарда, убивающего наследника законного, не только потому, что он – конкурент, но и потому, что такова духовная суть бастарда: уничтожать то, что выше его ничтожной души. Так когда-то Венеция, бывшая провинция Константинопольской империи, не раз пользовавшаяся её именем себе во благо, щедро черпавшая от её культуры, «отблагодарила» жестоким разгромом 1204 года. Бастард Империи ненавидел метрополию, поскольку чувствовал её высоту и гневался из-за самого факта её существования.
Уничтожая монархию, большевики разрушали тот общественный институт, который вовсе не являлся чем-то гнилым, отжившим своё, тормозящим общественное развитие. Они резали по живому.
Русская монархия времён Романовых являлась стержнем всего государственного строя, и она обладала значительными преимуществами по сравнению с нарастающим в Европе и Америке республиканством и парламентаризмом.
Прежде всего, русский монарх не испытывал зависимости со стороны политических партий и финансовых домов, оказывающих им поддержку. Так, независимая политика Александра III вывела Империю из тяжёлого финансового кризиса именно благодаря тому, что монарх имел возможность вести её как самостоятельный «игрок».
Монарх мог не опасаться «потерять место» на следующих выборах, даже если он проводил непопулярные, но жизненно необходимые меры. Такие, например, как строительство флота при Петре I, освобождение государственных крестьян при Николае I и частновладельческих при Александре II.
Монарх в большинстве случаев готовился к деятельности у кормила власти с детства. Он получал не только особым образом заостренное образование, но и наставления от членов семьи, давно погружённых в дела большой политики, а также опыт от военной и административной работы. Со второй половины XVIII века на российском престоле не бывало людей необразованных или не подготовленных к трудам правителя. В отличие от наследственной монархии республиканская парламентарная система могла привести на высоту верховной власти человека случайного, не имеющего систематических знаний, злонамеренного демагога, слабовольную марионетку. В силу этого, Империей на протяжении полутора десятилетий никогда не управляли столь слабые по части способностей к государственной работе, сомнительные и даже прямо скандальные люди, как, например, американские президенты Хейс и Гардинг.
Иными словами, монархический государственный строй, взращённый традиционным обществом, был по целому ряду позиций гораздо «эффективнее» того, что пришло ему на смену.
В 1917 году русская монархия была уничтожена в тот момент, когда она уже нащупывала новую социальную базу и могла получить перспективу массовой поддержки.
Столыпинские преобразования создавали слой крупных земельных собственников крестьянского происхождения, и они могли быть продолжены. Отношения государственного промышленного заказа вкупе с протекционистским курсом могли привязать крупных отечественных предпринимателей к высшей светской власти. Таким образом, слабеющее, «разбавленное» русское дворянство передало бы роль главной опоры троны классу предпринимателей. Но в экстремальных условиях войны, давления извне, оказываемого в том числе и путём искусственного раздувания революционного движения, а также подкупа элиты, позитивная перспектива для русской монархии была разрушена.
Церковь обрела поддержку по целому ряду важных вопросов как при Александре III, так и при Николае II. Собственно, ещё при Николае I начались позитивные процессы, сближающие монархию и Церковь. Из церковного управления был вычищен масонский дух, так много испортивший во второй половине XVIII – начале XIX столетия. Тогда же правительство позволило монастырям приобретать большие участки ненаселённой земли. Николай Павлович – первый русский монарх после Петра I, в царствование которого возобновился устойчивый рост монашества. В годы правления императора Александра III началось настоящее возрождение православия. Все тринадцать лет своего царствования он покровительствовал Церкви и сделал для её блага исключительно много. Архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович) высказался о религиозном чувстве Александровской поры с большой теплотой: «Это что-то новое, новое веяние, какое-то возрождение русского духа, религиозного духа. Надолго ли, не знаю… Чувствовалось, что это новое веяние – нового царствования…» Обнищавшее донельзя православное духовенство получило от правительства вспомошествование, несколько поправившее его дела. Одна за другой выходили «народные книжки», разъяснявшие простым людям христианский этический идеал. Архиереи начали обсуждать церковные проблемы на «окружных соборах». А соборов, надо отметить, не случалось со времён Петра I… Церковь, тяжело переживавшая эпоху нигилизма, воинствующего атеизма, бушевавших у нас в 60-х и 70-х годах XIX века, наконец-то ощутила сочувствие власти на своей стороне, готовность власти помочь, защитить. При том же Александре III велось обширное церковное строительство, на которое щедро выделяла средства казна. В какой-то степени православное возрождение продолжалось и при следующем монархе – Николае II. Правда, это глубинное движение наталкивалось и на мощное противодействие революционных сил, и на буйный оккультизм интеллигенции, и даже на то, что в самом царствующем доме, среди близких родственников императора, стало модным заигрывать с восточной эзотерикой. Но всё же оно не остановилось. При Николае II появилось около 300 новых монастырей. Церковь подступилась к императору с ходатайством о возобновлении патриаршества. Николай II отнесся к нему положительно и позволил открыть «Предсоборное совещание». Ему вменялось в обязанность подготовить большой Поместный собор Русской церкви, где вопрос о возвращении патриаршества решился бы окончательно. Работа предсоборного органа дважды прерывалась, и, в конце концов, накрепко «заперла» её Первая мировая война. Лишь после свержения Николая II с престола, в 1917-м, Поместный собор всё-таки начал свои труды и, среди прочего, восстановил древний патриарший сан. Положа руку на сердце, разве произошло бы это без громадной подготовительной работы, которая совершалась по воле императора?
В начале XVIII века установилась норма: если Церковь считала кого-либо достойным канонизации, то окончательное решение принимал Синод, а утверждал его император. И за всё столетие только две персоны удостоились причисления к лику святых… Николай II унаследовал трон в 1894 году. На протяжении почти целого века – до начала его правления – Церковь смогла провести канонизацию ещё трижды. А за двадцать лет царствования этого благожелательного к православию государя, появилось семь новых святых! Среди них есть личности, о святости которых говорили очень давно, однако «административная проблема» до крайности затрудняла канонизацию. Так, например, в 1908 году восстановилось древнее почитание святой Анны Кашинской, супруги святого Михаила Тверского, пострадавшего за свой народ в Орде. В 1913 году был канонизирован патриарх Гермоген, принявший от польских захватчиков и русских изменников мучения за веру. Порой, при сомнениях и колебаниях Синода, воля монарха ускоряла, а то прямо решала дело. В 1903 году удостоился прославления великий чудотворец Серафим Саровский. Государь проявил горячее желание завершить долгий процесс его канонизации положительно. Более того, он лично присутствовал на священных торжествах, связанных с причислением Серафима Саровского к лику святых. В дневнике императора сохранилась памятная запись о тех днях: «Впечатление было потрясающее, видеть, как народ и в особенности больные, калеки и несчастные относились к крестному ходу. Очень торжественная минута была, когда началось прославление и затем прикладывание к мощам. Ушли из собора после этого, простояв три часа за всенощной». Святой Иоанн Кронштадтский за несколько лет до смерти сказал о Николае II: «Царь у нас праведной и благочестивой жизни. Богом послан ему тяжёлый крест страданий как своему избраннику и любимому чаду». Пророческие слова. Последнему государю российскому ещё предстояло принять вместе с семьёй горчайший крест; Николай II нёс его достойно, как добрый христианин, вплоть до последнего срока…
Слишком краткой была золотая пора Русской церкви. Она подготовила фундаментальный поворот к восстановлению веры в правах главной составляющей всей духовной жизни народа. У монархии и Церкви появилась перспектива доброго со-работничества, как это было в допетровскую эпоху. Но… ресурсов для такого поворота оказалось заготовлено недостаточно. Требовалось переломить страшное духовное закоснение нашего образованного класса, обернуть вспять безбожие, постепенно распространяющееся вниз, в народную толщу, и сделать это в условиях двух гибельно тяжелых войн. И у нашей Церкви, у русского православия, едва-едва начавших оживать от казённого окостенения при двух последних государях, просто не хватило сил. Если бы не Первая мировая, возможно, хватило бы.
Между Романовыми и Церковью на закате времени, отпущенного династии, возникли принципиально новые отношения. Идеал христианского государя начал возвращаться в политическую реальность. Между монархией и духовенством открылся доброжелательный диалог. Правящие особы повернулись к православию и показали свою преданность ему.
Роль же самого Николая II, последнего монарха из династии Романовых, в судьбах Империи очень хорошо передана в рассуждении историка Г.А. Елисеева: «Ни у кого не вызывает ни протестов, ни сомнения правомочность канонизации сына и дочерей последнего российского императора. Не слышал я возражений и против канонизации государыни Александры Фёдоровны. Даже на архиерейском соборе 2000 года, когда речь зашла о канонизации Царственных мучеников, особое мнение было высказано только относительно самого Государя. Один из архиереев заявил, что император не заслуживает прославления, ибо «он государственный изменник,.. он, можно сказать, санкционировал развал страны». И ясно, что в такой ситуации копья преломляются вовсе не по поводу мученической кончины или христианской жизни императора Николая Александровича. Ни то, ни другое не вызывает сомнения даже у самого оголтелого отрицателя монархии. Его подвиг как страстотерпца вне сомнений. Дело в другом – в подспудной, подсознательной обиде: «Почему государь допустил, что произошла революция? Почему не уберёг Россию?» Или, как чеканно высказался А.И. Солженицын в статье «Размышления над Февральской революцией»: «Слабый царь, он предал нас. Всех нас – на всё последующее». Миф о слабом царе, якобы добровольно сдавшем своё царство, заслоняет его мученический подвиг и затемняет бесовскую жестокость его мучителей. Но что мог сделать Государь в сложившихся обстоятельствах, когда русское общество, как стадо гадаринских свиней, десятилетиями неслось в пропасть? Изучая историю Николаевского царствования, поражаешься не слабостью Государя, не его ошибкам, а тому, как много он ухитрялся сделать в обстановке нагнетаемой ненависти, злобы и клеветы» (Елисеев Г.А. Николай II – оклеветанный мученик // Фома. 2013, Спецвыпуск «Романовы»).
* * *
После всего сказанного остаётся лишь повторить: революция это прежде всего уничтожение Традиции, снос главных опор традиционного общества. А ликвидация Традиции обязательно требует бессовестных, подлых работников. Если бы они действительно были гадаринскими свиньями, одержимыми бесовским отродьем и не управляющими собой! Нет, каждый сознательно делал свой выбор. В этом смысле презрение русских беженцев относительно светского строя понятно: вожди его осознанно творили подлое дело и сознательно это подлое дело обожествляли.
Думаю, их презрение, их брезгливость для нас, нынешних, спасительны. Если нам не хватит ума отказаться от всяких попыток вновь войти в воды революционного безумия и потом выплачивать за него непомерную цену, то, может быть, просто постыдимся быть подлецами?
Дмитрий ВОЛОДИХИН,
доктор исторических наук
Сванидзе, Млечин, Пивоваров, вот ещё Д.Володихин. Все они ненавистники Советской власти, получившие в своё время от неё бесплатное жильё, приличное образование и т.д. Какая, интересно, была тема кандидатской диссертации у Вололдихина? Все эти “историки” разжигают затихшую было ненависть между красными и белыми.
“Суть революции – слом Традиции, уничтожение основ традиционного общества, ликвидация традиционной общественной нормы и замена её на новую, антитрадиционную”. Это абсолютно ложный тезис, господин историк. Не вводите читателей в заблуждение. Не случись Революции 1917 года и её предвещавших, погибла бы страна от очередного нашествия её врагов. Революция спасла Россию, Советская власть, коммунистические идеалы, школьный учитель, учительница спасли мир от фашизма. Не вам судить о прошлом, не вам – пристроенцам, не помнящим родства. Революция продолжается!
18 июля этого года исполняется сто лет со дня расстрела царской семьи. Да, ужасное преступление. Вместе со всеми скорблю и негодую. Но вот такой вопрос: а почему наша память так подозрительно избирательна? 12 марта 1801 года убили Павла Первого. Согласен, в этом году дата не круглая(217 лет) – но ведь тоже ИМПЕРАТОР! И его заслуги перед Отечеством во много раз превосходят заслуги Николая Второго! Один лишь Манифест о трёхдневной барщине чего стоит! Или военная реформа! Николаю Второму такое и не снились!
Или убийство Александра Второго? Крестьян от крепостного права освободил! Русско-турецкую войну выиграл! Чего не скорбим-то?
Или более ранние: Борис Годунов, Иоанн Александрович? Андрей Боголюбский? Тоже были не самые последние на Руси правители. Чего ж мы на их-то мученические кончины забили большой и толстый?
А причина простая и очевидная: всех вышеперечисленных грохнули или свои, или какие-то непонятные студентики. А Николая с семьёй – БОЛЬШЕВИКИ! Вот в чём причина-то! В большевиках! Понимаю, что вопрос риторический, но всё-таки: а если бы это были не большевики, а скажем, те же колчаковцы, то мы сейчас скорбели бы?
Борису. Вы забыли Диму Киселя и Вофку Соловья. Тоже те ещё… “деятели”!
ШЕДЕВР Николая ТУРОВЕРОВА:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня…
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою!
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою…
Мой денщик стрелял не мимо:
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
1940
Опубликовал Николай ЕРЁМИН
19 июля 2018 г Красноярск
ОТВЕТ АВТОРУ, СТЫДЛИВОМУ МОНАРХИСТУ.
Или: Какой думкой дурный богатеет
Д. Володихин тут замечает – цитирую:
“Судя по воспоминаниям и литературным произведениям эмигрантов, бежавших в годы Гражданской войны или же вскоре после неё, их слишком часто посещало чувство брезгливости в отношении Светской России – как бы не испачкаться всей этой новой революционной реальностью, как бы не увидели нормальные люди, что платье твое измарано согласием с нею!”
И делится наболевшим:
“Думаю, их презрение, их брезгливость для нас, нынешних, спасительны. Если нам не хватит ума отказаться от всяких попыток вновь войти в воды революционного безумия и потом выплачивать за него непомерную цену, то, может быть, просто постыдимся быть подлецами?”
Читатели и писатели!
Слова, которые я приведу в качестве ответа этому недалёкому, хотя и так много знающему из истории, человеку, принадлежат отцу Бориса Лавренёва.
Того самого Бориса Лавренёва, который, ещё не будучи писателем, встретил Февральскую революцию в Москве, до самого Октября прослужил адъютантом коменданта Москвы, генерал-майора Голицынского…
Послушайте, в какой ситуации он оказался – как сам рассказывает в “Короткой повести о себе” (цитирую для экономии времени с сокращениями, так сказать, без подробностей):
“Октябрь на некоторое время выбил меня из колеи. Собственно, не сам Октябрь, а то, что за ним последовало… Я не мог разобраться в политике большевиков… В растерянном душевном состоянии, с трудом и риском я пробрался в сентябре 1918 года в родной Херсон… С полной откровенностью я рассказал отцу о своих сомнениях и колебаниях и спросил: “Что же мне делать, папа?””
Вот он, ответ, что называется, простого русского человека, плоть от плоти трудящихся, заштатного учителя, по профессии:
“Видишь ли, сынок!.. Самое святое, что есть у человека, – это родина и народ. А народ всегда прав. И если тебе даже покажется, что твой народ сошёл с ума и вслепую несётся к пропасти, никогда не подымай руку против народа. Он умнее нас с тобой, умнее всякого. У него глубинная народная мудрость, и он найдёт выход даже на краю пропасти. Иди с народом и за народом до конца!.. А народ сейчас идёт за большевиками. И, видно, другого пути у него сейчас быть не может!”
Так-то, вот!
Кто-то оспорит?!
P.S.
См. Александр Турчин, “Другого пути нет” – “Лит. Россия”, 2016, № 43.
Не в смысле самопиара, а в смысле сАмой сути разговора.