Истинный интерес к литературе сегодня питают только маньяки
Рубрика в газете: Разговор о главном, № 2020 / 31, 27.08.2020, автор: Александра НИКОЛАЕНКО
Александра Николаенко по профессии – художник-иллюстратор. Однако в литературу она ворвалась сколь стремительно, столь и уверенно. Первый же её роман – «Убить Бобрыкина» – получил «Русский букер» (2016) и вызвал бурную реакцию критики. Многие сведущие литераторы даже называли эту книгу новым словом в литературе, указывая на удивительный сплав поэтики и сюжетности, гармонию нежности и романтизма с безысходным экзистенциализмом и жёстким реализмом. В таком духе высказывались, например, Пётр Алешковский, Вадим Месяц, Людмила Вязмитинова. Вторая книга – «Небесный почтальон Федя Булкин» – написанная несколько мягче по интонации, и немного иначе по содержанию – поначалу вызвала волну негатива и была буквально разгромлена в отзывах рецензентов премии «Национальный бестселлер», но позже нашла своего вдумчивого читателя – книга в прошлом году попала в число финалистов премии «Ясная Поляна», и критик Валентин Курбатов высоко оценил эту вещь. «ЛР» публиковала его речь на церемонии награждения («Богу о нас», № 39/2019). Лучше и не скажешь:
«Лев Николаевич не церкви сопротивлялся, а искал Бога живого по росту трудно живущему в его час русскому человеку. Я думаю, он улыбнулся бы сегодняшней книге Александры Николаенко «Небесный почтальон Федя Булкин» и, может быть, обнял автора.
…семилетний мальчик Федя Булкин замучил бабушку вопросами к Богу. Раз она говорит, что всё в Его власти, вот пусть она за Него и ответит, почему есть смерть и почему, если Он справедлив, у бабушки можно украсть сумочку с пенсией и почему ему нельзя к папе и маме, которые умерли и живут у Бога в Небесном Граде, и почему Он их не отпустит к Феде, который так тоскует по ним».
Так что несмотря на нападки критиков, читатель понял и принял Федю Булкина и его бабушку как своих родных.
Сегодня Александра пишет новую книгу – «Муравьиный Бог». В центре сюжета – снова бабушка и внук, – но всё совсем по-другому. Отрывок из этого романа «ЛР» публикует в этом номере.
А ниже читайте беседу Александры Николаенко с нашим обозревателем Иваном Коротковым – о трудном литературном пути и о трудном пути современной литературы.
– Когда читаешь «Небесный почтальон Федя Булкин», постоянно ловишь себя на мысли, что возникает один и тот же вопрос – на чём держится повествование? Вроде бы всё настолько просто – нет какой-либо остросюжетности, поворотных точек и прочего…
– «Федя…» держится на любви. Один мой приятель-писатель считает, что когда создаёшь литературный мир, прежде всего нужно обязательно построить сюжет; обязательно знать, что ты делаешь, зачем – и только тогда уже сознательно садиться за стол. Он искренне не понимает, как можно написать, ничего не зная заранее. А я пишу – ничего не зная. Понятия не имею, как ко мне приходят слова и истории. Вообще я пишу в основном тяжёлые вещи, да. «Федя», можно сказать, исключение. Начинала я с небольших историй, которые потом собрались в книгу «Светофор, шушера и другие граждане», – там много всего такого, жуткого – о чертях и ангелах в нас. Эти истории я писала так. Приходит человек, имя, затем – образ и ситуация. Всё. Но когда я сажусь за стол, я не знаю, что меня ждёт.
– С «Небесным почтальоном…» дело было также?
– Да. Федя Булкин родился из «Повестей Булкина». Это были короткие рассказы о человеке, который умирал и пытался исправить свою жизнь. А потом – совершенно случайно появился мальчик – из этих многих и многих коротеньких рассказов.
– В книге много удивительной детскости, лёгкости мировосприятия, неожиданного взгляда на вещи. Я понимаю, что «поэзия – это езда в незнаемое», но всё-таки – откуда это? Из твоего детства?
– Не знаю, честно говоря. У меня никогда не было такой бабушки, которая что-то подобное мне бы говорила. Моя бабушка была очень простая, добрая, славная. Но ничего такого, что описано в книге. Никогда меня ни в какую церковь она не водила. Если же говорить о Феде, то, на самом деле, это мой папа. Он умирал – тяжело умирал – и задавался всеми этими вопросами, основными вопросами, возникающими у всякого живого человека, – а я писала. Конечно, нельзя эту книгу воспринимать только буквально – как историю о мальчике и его бабушке.
– Безусловно, в ней есть другой пласт. Особенно в, так скажем, богоборческой части книги, где Федя сооружает «Богомёт», пытаясь достучаться до Бога, и даже бросить ему некий вызов; или например – где Федя вопрошает: «Зачем ты забрал моих родителей?». На мой взгляд, это уже не Федя, а всё человечество через него говорит…
– Можно и так прочесть. Но для меня этот мальчик – это мой папа. Я по-другому не могу воспринимать. Когда папа болел, я описывала свой страх. А страх был постоянный – и каждый день я садилась за ноутбук, а бабушка с Федей начинали говорить. Ко мне приходили зачастую какие-то открытия: вот, например, когда Федя дует на ладошку – и понимает, что это и есть душа. Такое не придумаешь специально. И как только я что-то эдакое нащупывала, я сразу бежала к папе, читала ему. Папа был физик-атомщик, семья у него атеистическая, но тем не менее, папа всегда искал Бога. Буквально за день до смерти он моего «Федю…» слушал-слушал – а потом говорит мне: «Ты знаешь, что Бог есть?». И рассказал, что накануне ему приснился странный сон, будто он подслушал разговор двух людей или существ каких-то, из которого ему стало абсолютно ясно, что Бог есть. А Михаил Стрельцов, мой близкий друг, редактор «Небесного почтальона…», тоже уже покойный, к сожалению, сказал позже: «Эта книга лучше, чем «Убить Бобрыкина». Ты здесь нашла Бога. Здесь есть живой Бог».
– Рецензенты «Нацбеста» в своё время не увидели этого второго пласта, о котором мы говорим? Почему они так рьяно атаковали «Федю…», как вы для себя определили причину нападок?
– Не знаю. Может, они читали слишком быстро. «Федю» нельзя так читать – за один-два дня. Эта книга совсем другая, нежели «Убить Бобрыкина», например… А на «Нацбесте» эта пишуще-оценочная братия буквально распинала «Федю». Это было для меня и больно, и удивительно – книга светлая, добрая – в отличие от «Бобрыкина», опять же – и тут такие ушаты грязи выливают – зачем?
– Возможно, тематически чужда книга им оказалась. У нас вообще критика всё больше сползает в обсуждение темы произведения, личности автора, а не его литературных произведений и таланта.
– Извините, я опять буду говорить о своём творчестве – параллельно с отзывами на «Нацбесте», совершенно убивающими меня, я прочла тогда статью Сергея Белякова, лауреата «Большой книги», великолепного историка, о чём я узнала много позднее, и настоящего критика, о чём узнала, прочтя его отзыв, в котором он ни слова не сказал про меня, только о книге – разбирал исключительно литературное произведение. Я стала смотреть, как он пишет о других, и стало понятно – любую книгу, за которую он берётся, он критикует профессиональным языком, без всяческих ужимок. И я прямо-таки возрадовалась – значит, критика ещё не умерла.
– Последнее время всё активнее идут разговоры о том, что смерть литературы – и критики, в первую очередь, – или уже наступила, или очень близка…
– Нет никакой смерти литературы и не будет. Есть только талант и посредственность – а в этом смысле ничего не поменялось. Талант – он светится. У меня, к примеру, это из области чувств – берёшь книгу и с первой страницы понимаешь – талантливо или нет. Я же как иллюстратор прочла целую гору текстов и знаю, о чём говорю. При этом, кстати, сам человек может быть даже подлецом, сволочью, дураком, гадом, но одновременно создавать гениальную литературу. Просто дан человеку дар и всё.
– Ну если не смерть, то многие говорят о некоем переходе в «метажанры» – мол, литература будет чем-то между кино, видеоигрой и аудиоспектаклем. А классической литературы в нашем понимании не будет. Так или нет? Или, наоборот, следует ждать возврата к традиции, расцвета, возрождения?
– Ни то, ни другое. Кто из современников Достоевского читал его произведения? Очень немногие. Знать о нём не знали. Да и вообще, великих на век – пять человек. Вот и сейчас то, что на поверхности, никак не характеризует литературу. Пройдёт время, и выкристаллизуется настоящее. И потом – объявлять о смерти литературы, говорить о том, что больше не о чем писать – это всё равно как сказать: вот живут люди, а зачем дальше кому-то ещё жить? Всё же одно и то же. Ан-нет! Каждый новый человек – это новая судьба, новая любовь. А обновление – это жизнь.
По поводу критики сложнее сказать однозначно – что сейчас с ней происходит – конечно, истинный интерес к литературе сейчас питают только маньяки, в хорошем смысле слова. Такие как Вязмитинова, Алешковский, Слаповский, Вадим Месяц и Даня Орлов, и что самое обнадёживающее – молодые не отстают. Такие как вы, Иван… Нет, не маньяки, – влюблённые в Литературу люди. А Даня сейчас подустал. И это понятно. Сложно совмещать критику и работу редактором, когда ты перелопачиваешь тонны рукописей, оцениваешь их постоянно – а это, в основном, полная хрень собачья. От такого устаёшь очень. Это нормально.
Но в целом, критика настоящая – есть. Существует и ни в зуб ногой, как говорится.
– Литература для писателя – дар или проклятие?
– Трудный вопрос. Для меня это дар, это способ думать, задавать себе вопросы и иногда получать ответы на них. Возможно неверные, но и их надо пытаться осмыслить. Когда я писала «Федю», был у меня самый страшный, и, наверное, самый главный вопрос: «Зачем любить и жить, если всё равно всё потеряешь?» Любить – это риск потерять любимого, жить – риск потерять саму жизнь, и не просто риск, но наша реальность. Ответ на этот страшный вопрос простой. Простой по Фединому. Жить ради любимых. Так жил папа, этому научила меня Федина бабушка. В моменты самых страшных потерь – найти существо, нуждающееся в помощи и любви больше тебя. И всё. Спасение его станет смыслом. Ну а насчёт Литературы… Литература – это ещё и терапия, лекарство, спасение. Куда мы без неё!
Беседовал Иван КОРОТКОВ
Добавить комментарий