История в лицах

Рубрика в газете: Коллекция ИД Максима Бурдина: Выдающиеся писатели России и русского зарубежья, № 2025 / 2, 17.01.2025, автор: Тамара ВИНЭР

Профессиональный филолог, талантливый публицист и прозаик Тамара Винэр создаёт череду живых литературных портретов, с помощью которых возрождает атмосферу минувших эпох, словно приближая прошлое к дню сегодняшнему.

Родившаяся в Латвии в русско-латышской семье, Тамара Винэр больше двадцати лет живёт в Австрии, где преподаёт в международных школах русскую словесность. Первые публикации автора состоялись в альманахе «Современные записки» в 2021 г. и были отмечены орденом «Долг и честь» Российского Фонда мира.

Член Международной гильдии писателей (Германия) и Интернационального Союза писателей (Россия). Финалист национальных премий «Неформат» и «Писатель года», кавалер Звезды «Наследие», номинант на звезду высшей категории. Награждена памятной медалью к 225-летию А.С.Пушкина «за особые заслуги в укреплении дружбы и взаимопонимания между народами, за плодотворную деятельность по сближению и взаимообогащению культур». Автор «Антологии русской прозы» за 2023 г. Российским союзом писателей награждена медалью «Михаил Лермонтов 210 лет» за вклад в развитие русской современной литературы, медалью «Николай Гоголь 215 лет» за верность традициям русской литературы. Кавалер Звезды «Наследие» 2-й степени, финалист премии «Наследие» за пропаганду русского языка за рубежом.

Представляемые вниманию читателей миниатюры и фрагменты произведений характеризуют Тамару Винэр как искусного мастера слова и знатока человеческих душ, способного всего несколькими штрихами создать ощущение драмы и передать глубину заложенной в сюжете философской мысли.

Максим БУРДИН,

издатель, писатель, публицист,

общественный деятель

ЖИЛЕЦ

Вспомнишь обильные страстные речи,

Взгляды, так жадно, так робко ловимые,

Первые встречи, последние встречи,

Тихого голоса звуки любимые.

И.С. Тургенев

Игра в покер в этот вечер сопровождалась рассказами Тургенева. Нет, не из его новых книг. Белинскому сегодня приходилось довольствоваться личным восхищением господина писателя этой оперной дивой – мадам Виардо.

– Ах, господа, вообразите! Голова разламывается от боли, и тут входит Полина и своими пальчиками начинает массировать мне виски – и боль исчезает. Ангел! – Тургенев смотрел не в карты, а в своё видение.

– Скорее всего, Иван Сергеевич, одеколоном она вам виски натёрла, вот и полегчало, – пытался приземлить влюблённого Боткин.

Белинский терпеть не мог, когда прерывали игру, сердито в сторону Тургенева:

– Не из-за этого ли ангела матушка лишила вас всяческой материальной поддержки? И, говорят, когда вас знакомили с госпожой Виардо, то представили как богатого русского помещика и как весьма слабого поэта?

– Оставьте, Виссарион Григорьевич! Она не обязана знать мои действительно посредственные стихи. – Тут Тургенев замолчал, а Белинский нарочно бормотал строки уже знаменитого «Утро туманное, утро седое…».

– Да, Иван Сергеевич, дорогой, каково вам принимать в своём имении супруга госпожи Виардо? Вы, говорят, охотитесь вместе? – это Боткин. В голосе его звучала насмешливая жалость, и Тургенев бросил карты.

Не в словах этих дело, а в нём самом. И про матушку, хозяйку завидного поместья, тоже верно. Не нашла другого средства, как отвадить сына от певички. Но и плевалась в сердцах: «Хорошо поёт, проклятая цыганка!» Не раз, когда водил на охоту Полину с её Луи, так хотелось пальнуть в одного из них, а после – в себя! Чтобы покончить раз и навсегда с этим наваждением!

Не покончил.

А когда Полина начинала петь, у Тургенева кровь отливала от лица, он был близок к обмороку. Этот мужчина крупного телосложения терял власть над собой при звуках её голоса. Шептал: «Царица!»

И последовал за супругами Виардо во Францию, жил в их имении под Парижем. Теперь в салонах Петербурга и Москвы его знакомые зачитывали вслух письма от писателя, желчно комментируя полкурицы, из которой ему готовили обед на несколько дней. Вот уж царская роскошь! И это наш Иван Сергеевич, подолгу выбиравший вина для ужина с друзьями, знавший толк и в свежей стерляди, и в налимьей ухе! Да его завтраки в имении были поболе целого меню парижского ресторана! И недоумённо переглядывались, если автор восторгался mon ami Viardo после описания мансарды, которую ему отвели в доме. Теперь уже Лев Толстой с сожалением говаривал: «Тургенев жалок ужасно. И страдает так, как только человек с его воображением. Не думал, что он способен любить».

Лев Николаевич имел все основания так говорить после мимолётной связи Тургенева с его сестрой Марией. Сначала во всеуслышание громко восхищался: «Это одно из привлекательнейших существ на этой земле!» Сколь громко, столь быстро увлечение прошло, а разбитое сердце Марии не находило покоя до сих пор…

Луи, интеллигентный человек, бывший директор театра, стал переводить его романы на французский. И именно Луи утешал Тургенева, когда у Полины случился роман с принцем Баденским. Писатель плакал под чужим небом:

– Но как же так, мон ами? Меня можно втоптать в грязь, я сам этого хочу, чтобы мне на горло каблуком наступали! Но вы, вы, Луи, а дети!

– Не берите в голову, Иван Сергеич! Вы всё равно ничего не поймёте. – Обманутый муж похлопал по плечу жильца. Ему самому некогда было углубляться в эскапады своей супруги. Ведь её карьере романы не мешают, и их дом считается центром европейской музыкальной жизни.

Луи давно понял, что его жене необходимо было чувствовать себя роковой женщиной, пережить бурные срасти. Сколь бурные, столь и быстротечные, страсти гасли, и Полина возвращалась к мужу, как после удачных гастролей. Господин Тургенев с его стихами в прозе подобных эмоций у певицы не вызывал. Нечто мистическое было между ними. Нечто зовущее и завораживающее таскало мужчину за голосом Полины в Берлин, Лондон, в Италию…

Луи, переводивший романы Тургенева, подумал, что эта летняя прозрачная темнота в саду, эта беседка, о перила которой всем своим мощным телом опирается обессиленный от любовных страданий герой, – это декорации уже к другим романам. Только сюжет ещё не додуман автором, да и не Иван Сергеевич автор этой истории. И одним-двумя словами не назовёшь. Луи поймал себя на том, что ищет подходящее название трагедии российского писателя. Пожалуй, «У чужого очага». Нет, «Чужое гнездо»!

…Ещё когда гостили в имении под Орлом, наслышан был от других гостей о пикантной истории молодого барина с белошвейкой, о дочери внебрачной. Типично русское её имя Луи не мог запомнить. Подобные «шалости» были не редкостью во многих дворянских семьях, да и не только… Не Луи судить! Но и не ожидал он от своей рассудительной супруги, что согласится сиротку эту во Францию привезти. «Он же за всё заплатит», – слова Полин подразумевали не только материальное содержание со стороны русского.

С каким энтузиазмом Тургенев составлял программы концертов своей «царицы»! Как сердечно встречал её гостей и лично рассаживал! Эмиль Золя не узнал в суетливом, грузном мужчине в шубе, который поздоровался с ним и повёл к креслу, русского писателя. Они встречались несколько раз то литературным кружком в ресторане, то в имении Флобера под Руаном, и господин Тургенев слыл среди них щёголем и франтом. Зачем ему шуба?.. А его шутки, искренний смех в их компании разве можно сравнить с этой виноватой улыбкой на постаревшем лице? Запела Полин Виардо – и лицо Тургенева бледнело до состояния болезненной маски, будто жизнь улетала из тела вслед божественному голосу…

Уже было получено наследство после смерти матери, уже доходы от его работ в Европе позволяли зажить давно ожидаемым своим домом. И Тургенев нашёл своё пристанище: в мансарде в особняке Виардо. Рассудительная хозяйка крепко держала в своих руках состояние их жильца, и топить мансарду считала расточительством, ведь внизу располагалась гостиная с камином. Оттого и не расставался жилец со своей шубой. Эту же шубу бросал писатель на пол и ложился на неё, когда в гостиной Полин давала уроки вокала. В полу была проведена труба, переговорное устройство – Иван Сергеевич ходил с трудом. Но вскакивал и падал у трубы и шептал: «Царица!»

Полин редко поднималась на чердак к жильцу: холодно и мусорно. Но этот визит в четверть часа приносил прибыль в виде нового рассказа, который её Луи живо переводил на французский. Провести рукой по седой шевелюре, посмотреть в виноватые глаза, похвалить что-то из набросков на столе, сказать, что она ждёт с нетерпением новой талантливой книги. Непременно напеть какой-то русский романс и уходить, пока писатель пребывает в трансе.

Последний визит не принёс Полин ничего, кроме досады. Русский писатель лежал в постели, накрывшись неизменной шубой, но и она уже не могла согреть уснувшего навсегда. Полина присела за письменный стол и написала записку.

Когда Луи начал было отдавать распоряжения по поводу похорон, жена остановила его: «Я попросила российское посольство забрать их писателя».

ПРИХОДИТ ВРЕМЯ

(Вена, 1945 год)

Медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны – с этими наградами подходил майор Янис Балтc, или, по-русски, Иван Августович, к Вене. То ли молитвы жены берегли его, то ли ожесточённость, от которой и смертельная пуля отскакивала. Как все, ненавидел фашистов, столько горя несущих. Но и зрела в сердце злая безысходность: после победы где его место? Не давал Янису его командир забыть ни арест, ни «не наше происхождение». Получая за успешно проведённые операции ордена и повышение в званиях, начальник штаба Сомов не забывал и о прямом авторе всех операций: налаживаниe переправ, а в Кёнигсберге и строительство узкоколейки для продвижения современной артиллерии. А когда награда и звание доходили до Яниса, Сомов вручал их со словами: «Где бы ты был, Иван Августович, без меня».

Первые три года войны, до Сталинграда, слились для Яниса в сплошной чёрный костёр, сжигавший людей и землю. И освободить эту землю от нечисти, уничтожающей и настоящее, и будущее, было целью, за которую он держался. Как хлеборобы оплакивали погибший урожай, так архитектор в Янисе оплакивал превращённые в руины здания. Как-то в присутствии Сомова утешал себя вслух:

– Эх, будет нам что после победы строить. Такую красоту возведём!

– Ты мне дом ещё должен построить. До войны не успели, а теперь, как сам говоришь, ещё краше возведёшь.

Ни в голосе, ни в глазах командира Янис не нашёл шутки. Стараясь об этой перспективе сейчас не думать, Балтс впредь остерегался в чьём-либо присутствии восхищаться архитектурными достопримечательностями. А их на европейской территории было всё больше, словно учебник по архитектуре листаешь, только изуродованный злой рукой.

В Кёнигсбергской крепости, отвлекая измочаленных боями солдат, не удержался, будто экскурсию по фортификационным средневековым укреплениям провёл. Солдаты заслушались, перевели дух, но когда Иван Августович стал было называть имена каждого форта, а в основном в честь немецких монархов, кто-то злобно перебил: «Ничего, немчуру эту сотрём с лица земли, нашими именами назовём». Янис осёкся, но перевёл речь на русского царя. Молодой Пётр I активно брал на заметку немецкие военно-градостроительные решения, и, по примеру расположения перед речным входом в город крепости Фридрихсбург, впоследствии государь заложил Кронштадт перед новой российской столицей.

Кольцевая система фортов, расположенных на подступах к городу, сохранилась в целости и сыграла свою роль при взятии Кёнигсберга Красной Армией.

После штурма Кёнигсберга в апрельские дни 1945-го солдаты часто просили в минуту передышки рассказать «что-нибудь занятное». Янис Балтс с искренним восхищением пересказывал истории крепостей, городов и мостов, возле которых в тот момент находились (чаще возле их развалин). И довосхищался: командир устроил такой разнос за пропаганду вражеского строя! После официальных клише «саботаж», «провокация», «статья» пошёл русский мат, а в конце припечатал: «Ну гляди у меня, майор Красной Армии Балтс, и награды не спасут – превратишься в заключённого». Впереди была Австрия, Дунай – и без знаний такого инженера, как Янис Балтс, Сомову не видать наград, что и спасло тогда.

Все мосты через Дунай в районе Вены были взорваны, кроме Имперского моста (Райхсбрюке). Он связывал немецкую группировку в восточной части Вены с западной. При этом мост был заминирован и подготовлен к взрыву. Уничтожение моста означало остановку продвижения советских войск.

– Наконец, дело тебе по вкусу: не взрывать, а спасать мост. – Не мог не уколоть начштаба Сомов. Но столько прошли вместе, до логова фашистов, можно сказать, довоевали бок о бок, сбавил тон, пожал руку Янису: – Не подведи, Иван Августович.

– Не подведу, Трофим Петрович, – так же взволнованно ответил Янис.

Обнялись впервые за эти годы. Не до лишних слов!..

Волновался он не только по поводу воистину судьбоносной задачи. Операция была крайне сложной – катера с десантом на борту должны были на протяжении нескольких километров прорываться к месту высадки по реке, оба берега которой заняты противником. Фашистские войска находились в укреплённых зданиях и бетонных дотах, c большим количеством танков, артиллерии.

Голову занимала цель и историческая задача по разминированию Райхсбрюке, ответственность за людей, с которыми уже сроднились, а в груди стучало юношеское волнение. Ведь сюда приезжали студентами познакомиться с Отто Вагнером, с инженерами вот этих самых мостов! «Инженерной стороной дела заведовали архитекторы Зигфрид Тайс и Ганс Якш». Янис будто себе экзамен сдавал, вспоминая имена своих кумиров. Сколько же было счастья от востребованности строительства и зданий, и мостов после Первой мировой войны, сколько амбиций бушевало в студентах! Kак не прочувствовать было атмосферу венских кофеен! И австрийское пиво в пивных сравнивали с баварским и латвийским, будто судьбы народов решали! Но главное, архитектура! Как кружилась голова от увиденного, рукотворного до них и сколько виделось возможностей для молодых!

Солдаты, уставшие и сосредоточенные, вертели головами: весна чувствовалась в воздухе над Дунаем, а какие невиданные по берегам здания! Вот освободим и эту столицу и погуляем! Додумать и домечтать не пришлось: с берега накрыл шквальный огонь, ведь продвигались днём.

Очнулся Янис на берегу, огляделся: своих не видно, только голоса то ли далеко, то ли слышит плохо, голова гудит. Куда ползти? Услышал и немецкий язык, детский зовущий голос: «Hilfe!»

Повернул голову: чёрная яма от взрыва. Помотал головой, прогоняя гул в ушах или морок. Где-то была уже в его жизни такая страшная могила, над которой он стоял потерянно. Тогда он никому уже не смог помочь, но оставлять в сердце ещё одну незаживающую воронку Янис не мог. Он видел моментами детскую ручку у края ямы, наверное, ребёнок пытался выбраться. В голове всё перемешалось: его дочь Сподра зовёт на помощь, он обещал вернуться и вернуть семье счастливую жизнь. «Иван Августович!» – звал его кто-то по-русски, а он пополз в другую сторону, где уже не звал на помощь, а тихо плакал ребёнок.

Подполз: внизу, примерно метра полтора глубины, лежит вниз лицом пожилой мужчина, а рядом поскуливает девочка лет пяти-шести. Плакать, видно, сил уже не было. Янис оценил свои силы: что-то с ногой не так, если спрыгнет вниз, не выберется. Позвал девочку, она сразу вскочила на ноги, потянулась руками к спасителю. Янис спросил её имя, чтобы девочка успокоилась, и кто это с ней.

– Я Лиза, а там мой дедушка. Я побежала к Донау, хотела кораблик пустить, дедушка не успевал за мной… Потом стреляли и грохнуло, я обернулась, а деда не было. Я нашла его тут и спрыгнула в яму, чтобы помочь, но он не встаёт. – Бойко тараторила девочка, не выпуская руку деда, а в другой держала измятый бумажный кораблик. «Не добрался до моря кораблик»,– почему-то промелькнуло у Яниса. Красноармейская форма ребёнка не смущала, ведь солдат говорил по-немецки.

– Лиза, похлопай деда по ушам,– придумал Янис.

Девочка восприняла задание как игру и принялась хлопать-щекотать деда в уши. Тот зашевелился, повернул голову, девочка затараторила и про кораблик, и просила простить её, и про спасителя. Пожилой мужчина приподнялся, сел, увидев советского офицера, запоздало прижал к себе внучку.

Янис попросил его не тратить время, а подсадить внучку, а затем пытаться с его помощью выбраться отсюда. Весь в грязи и песке, тот похлопал рукой вокруг себя, вытащил нечто, бывшее шляпой, попытался её на голову надеть, только глаза песком засыпал.

– Дедушка, ну же, вставай, помоги мне,– теребила Лиза растерявшегося деда. Наконец, девочка была вытащена. Янис велел ей не вставать в полный рост, лежать рядом.

– Волфганг Райндорф, – старомодно и абсолютно неуместно представился мужчина, снова приподняв пострадавшую шляпу на голове. Он топтался на дне воронки, не понимая, что ему делать. Янис вместе с Лизой руководили буквально пошагово движениями старика.

– Господин офицер, русские уже заняли Вену, пока мы тут… застряли? – Ещё раз попытался поклониться, но лёжа это получилось комично, спасённый серьёзно смотрел на Яниса. Ответить не успел: взрывы, выстрелы, взметнулось вверх песком и обломками…

После жестокого боя советские войска вышли к мосту, разрезав восточную группировку врага, а сапёры разминировали мост. Этот момент боя стал переломным в штурме Вены. В ночь на 14 апреля Вена была полностью освобождена. В результате мост был переименован в мост Красной Армии (Brücke der Roten Armee).

А майор советской армии Иван Августович Балтс был объявлен пропавшим без вести. «Не доплыл кораблик до моря…»

ПРЕДАННОСТЬ

(Новелла)

Ах, как она бежала! Грива догоняла ветер, цокот звал позади и впереди взглянуть на бежавшую. И головы городских жителей магнитом двигались вслед бежавшей лошади. Автомобили объезжали бегущую бережно, водители оглядывались на редкое явление. Девочка вышла из двора на дорогу, тоже привлечённая красивым и отчего-то печальным бегуном. Лошадь бежала как-то одномерно, на раз-два. Присмотрелась: передние ноги были связаны! Как в безымянном природном танце, выбрасывала одновременно передние ноги и от напряжения пригибала голову, а на следующем выбросе, как пловец на выдохе, вскидывала голову вверх. И бежала.

Девочка замерла от отчаянного сочувствия, а подошедший отец буднично пояснил: «С мясокомбината бежит. Удрала, шустрая!»

И девочка вспомнила виденное утром, как мимо их дома по дороге, ведущей к мясокомбинату, везли на открытом грузовике лошадей. Люди привыкли, дело житейское. Лошади грудились, словно прижимаясь друг к другу в этой последней своей экскурсии, гривы чёрными знамёнами развевались над ними. Значит, вот эта «шустрая» успела выскочить в открытые ворота при разгрузке. Никто не заметил или безразлично было рабочим?..

Лошадь бежала по известной ей дороге. Домой. К людям. К тем, кто отправил её на смерть. Но лошади не понимают предательства.

ПРИТЧА О МЕЧТЕ

Порвали парус! Каюсь, каюсь…

В. Высоцкий

Жила-была Мечта, родом из семьи мечтателей. Мечта не довольствовалась хлебом, рыбой, лодочкой, как вся её семья. Днями работала вместе со всеми, а вечерами, когда все сидели на берегу и мечтали о далёком и красивом, Мечта снова работала. Над своей душой и своей головой. И заработала себе на Парус, такой, над которым смеялась её семья, провожая глазами с берега. Мечта решительно поплыла под своим Парусом в неведомые края. По пути собирала всё, что делало её лучше, а Парус – быстрее. И скоро её Парус стали в большом мире узнавать! Но родные смеялись над непрактичным и марким белым Парусом. Вот кабы его на заплатки или на сети пустить! И Мечта отрезала от своего Паруса столько, сколько просили. Но родные обижались, что им поношенный Парус достаётся. Вот кабы новенький! Мечта забросила свою душу и свой Парус и заработала своей семье на новый. Родные с радостью разрезали белый Парус на сети и заплаты, и ещё осталось про запас!

А у Мечты не осталось сил поднять свой Парус. Семья посмеялась над никчёмной Мечтой. Сидела бы вместе с нами на берегу!

БАРХАТНАЯ НОВЕЛЛА

Вы потеряли совесть, разум, стыд:

Из золота вы сотворили бога,

Как идола язычество творит,

Его законы соблюдая строго…

Данте «Божественная комедия»

Глава 4

Как ни поднимался Санти под своды церквей и дворцов повыше от людей, греховный дух итальянской знати и пап-меценатов пронизывал само бытие. Продавалось всё: искусство и любовь. Рафаэль не мог не позлорадствовать над безнравственностью общества и оставлял людям Сикстинскую Мадонну, написанную с его Форнарины. Неземной красоты женщина протягивает людям с небес младенца, а земная суть этой Мадонны – распутница.

Его чистая душа, чистое искусство большей частью удовлетворяло самолюбие платёжеспособной знати. Чище и светлее владельцы его картин, фресок, архитектурных трудов не становились. Не становилась честнее его Маргарита, ради которой он брал дорого оплачиваемые заказы. Дорого обходились они и художнику. Все переживания вкупе с физическим истощением забирали жизнь из тридцатисемилетнего гения своей эпохи. Небеса пожалели Санти, и в Страстную пятницу, в день своего рождения он оставил этот мир.

…Маргарита с удовольствием отметила, что чёрный бархат шали оттеняет её красоту, в который раз с досадой топнула ногой – нельзя покрасоваться в достойном платье! Кальве с ночи находился в капелле, молился и разговаривал с ушедшим другом. Маргарита уже решила дать этому праведнику денег на жильё, невозможно терпеть его укоризненное молчание!

Весна будоражила кровь, природа звала к жизни, и так несправедливо было прощаться с молодым, красивым мужчиной, который украшал их жизнь! Похороны Рафаэля Санти были грандиозными, провожали и гения искусства, и доброго друга. Четыре кардинала, одетые в пурпур, несли его тело, а Папа поцеловал со слезами его руку. Присутствующие на похоронах дамы готовы были осыпать поцелуями всё тело любимого мужчины, здесь можно было не скрывать своих горячих слёз. Появившуюся Форнарину осиротевшие женщины в молчаливом сговоре оттолкнули от их Рафаэля. Так же молча, нo чувствительно оттеснили от тела своего учителя эту женщину и ученики Санти. Бархатная шаль упала в толпе, аккуратно уложенные волосы растрепались, толпа словно гудела: «Убийца! Проститутка!». Шествие проследовало к Пантеону, а отвергнутая Форнарина в слезах от унижения вернулась домой.

Слуга, опустив глаза, передал Маргарите письмо. Она усмехнулась: при жизни Санти все заглядывали своей госпоже в глаза, торопясь исполнить её желания. Письмо было от Агoстино Киджи: он предупреждал бывшую любовницу, что семья кардинала Довици готовится выселить куртизанку Форнарину подальше из Рима. Маргарита снова усмехнулась: ещё один мужчина бросил её. Теперь, когда она сама себе хозяйка и на этой вилле она, Форнарина, – полноправная хозяйка!

Любящий её муж позаботился о ней, оставив и состояние, и дом. Она вспомнила этот зимний вечер: Рафаэль остановил бросившуюся к нему игривую Маргариту, молча усадил рядом с собой перед камином, слуги принесли вино и фрукты. Он протянул бумаги и очень серьёзно и тихо сказал: «Когда меня не будет, ты не должна ни в чём нуждаться. А это поможет никогда не забывать меня». Протянул Маргарите маленькую книгу в бархатном переплёте, на оборотной стороне – якорь с обвивающим его дельфином. С этой книгой «Божественная комедия» Данте Алигьери она должна была позировать для «Донны Велата», но, ревнуя своего любовника к натурщицам, в чьих руках уже побывала эта книга, отвергла её… Тогда Маргарита посмеялась и над грустным Рафаэлем, и над его наивным пожеланием вспоминать о нём над книгой…

В дверь снова постучали, не дожидаясь ответа, вбежал Рабио: «Скоро здесь будут ученики Санти. Они поклялись отомстить тебе за смерть учителя. Разбитое сердце требует отмщения!» Маргарита истерично расхохоталась, протянула письмо от Киджи. Быстро прочитал: «Довици потребуется некоторое время для своего плана, а эти юноши горят поквитаться с тобой».

Он постоял в дверях, посмотрел на Маргариту, как смотрят, прощаясь: «Я ухожу отсюда. Жить в доме моего друга без него…» Отвернулся, слёзы. Маргарита достала из комода ту самую «Божественную комедию»: «Возьмите на память». И не сдержалась, обняла этого скромного учёного, а оказалось, и её друга.

Кальве воскликнул восхищённо, но не от объятий женщины, а при виде фолианта: «Это же издатель Альба! Это он отливает мелкие шрифты, так называемые «антиква венецианского стиля», и в удобном формате in octavo. А это его издательская марка – якорь с дельфином. Божественно!» К чему относилось последнее слово, оставленная Маргарита не хотела знать.

А дальше покатилась жизнь, но не наверх общества, куда стремилась Маргарита-булочница. Второпях бежала к отцу, и если бы не принесённые деньги, он не пустил бы её в дом. Дурная слава распутницы, сгубившей гения, проникала чумой, и, как от чумной, шарахались от Маргариты и покупатели в пекарне отца, и мужчины. Она не могла принять небывалого положения отвергнутой, но и стать обычной обывательницей не хотела. Избегая людей, стала выходить ночами в город. Увидев заинтересованный взгляд шедшего по парку мужчины, желая проверить свои женские чары, Форнарина оголила свои плечи… И в неё полетели комья земли, но ещё больнее ударяла ругань.

Впервые после слёз унижения и страха на похоронах Рафаэля Маргарита горько разрыдалась.

В монастыре она уверенно подписала бумаги: «Вдова Рафаэля», так же уверенно сменила роскошное платье на льняные грубые камизу и котту. Бархатными и нежными были не ткани, а руки любившего её Рафаэля.

Санти сам при жизни выбрал себе место для последнего приюта в римском Пантеоне. И гробницу нарисовал тоже он сам, а его ученик Лоренцетти вложил всё своё уважение и признательность всех соучеников в трогательную статую святой Девы Марии – «Мадонна дель Сассо». Надпись на мраморном саркофаге Рафаэля гласит: «Здесь лежит тот знаменитый Рафаэль, от которого природа боялась быть покорённой, пока он жил, а когда он умирал, боялась самой смерти».

МОЙ МИЛЫЙ ЯЩИК

– так называла меня государыня, когда пообвыкла и с бородой моей коротко обрезанной, и доверять стала. Мы охраняли государя, а после мать царя, не из-за корысти. Для нас это было честью.

Как мы на повозке-то этой к пристани добирались! Кабы не страшное время, так посмеялись бы, а тут хватились утром: ни автомобиля, ни шофёра. К большевикам утёк, а автомобилем думает больше весу получить. Да он уж давно зубы-то показывал, как и кухарка наша: я, говорит, в люди выйду при нонешней власти.

Стало быть, нам с Кирила Иванычем беречь нашу государыню ото всех. Спокоен я только, когда Её величество с графиней Зинаидой Георгиевной Менгден. Как тяжело нам всем последний год приходилось, хоть и сняли ревкомовцы надзор, а добывать пропитание-то самим. Так графиня попросила горничную свой бриллиант из её фрейлиновской брошки продать, а на брошке-то вензель МФ. Откуда государыня про то прознала – неведомо, а конверт с большой суммой вручила своей фрейлине. Тут графиня рассказала мне, как в 1912 году Её величество предложила ей остаться во дворце на службе, а молоденькая девушка оробела, сможет ли. Отец её служил Александру II. Смогла! Со мной-то откровенничать графиня не станет, я уж знал, что она к тому же крестница самой Марии Фёдоровны и императора Александра II. Не сдержался, когда увидел, как Зинаида Григорьевна чулки штопает да пуговицы пришивает, а графиня рассмеялась: «А это моя швейцарская горничная меня научила, наперегонки, для веселья». Да, не до веселья нам стало.

Как тихо стоит Её величество у борта, не отрываясь, глядит, глядит на берег в бинокль, что внучка Ирина держит. Дочка Ксения, да прости мне, ныне великая княгиня Юсупова, тоже на нашем ковчеге. А старшая Ольга Александровна, как вышла замуж за простого офицера Куликовского, разрывалась между матерью и мужем. Её величество не желала видеть простолюдина за своим столом. А полковник Куликовский, большой доброты человек, только улыбался своей супруге: «Ступай, дорогая, твоё место сейчас рядом с матушкой». Вот оно как, не сказка вовсе получилась: женился на принцессе, а ни полцарства в придачу, ни жизни лёгкой. Внука-то Её величество полюбила, лицом светлела, когда брала на руки, как называла, бэби. Но как Врангель Красную Армию на Кавказе разбил, Ольга Александровна за мужем туда подалась, и Её величество попросила меня сопровождать их. Уже на сносях была Великая княжна, вот и остановились мы в моей родной станице Новоминской на Кубани. Сынок младший их Гурий тут и родился.

Всё дальше я от своей станицы, от семьи моей. Покуда в России служил, хоть и редко на побывку ездил, а всё ж сердцем спокойнее было: рядом жена моя Марфа Самсоновна да девять деток. Когда успели мы их народить? Так у нас, у потомственных казаков, и дома строились один к одному, и детки появлялись для хозяйства крепкого. Вроде детская забава – прыгать через тын или наперегонки до леса пробежать, а после ясно становилось, что сызмала нас, казаков, для службы царю готовили. И за лошадьми ухаживать мальчишек учили до школы. Тоже просто забавой казалось приучить коня замертво падать и лежать до команды. А уж с восемнадцати годков серьёзная допризывная подготовка начиналась. Служил я в конвое командующего войсками Кавказского военного округа князя Голицына. Нас, конвойных казаков, помимо джигитовки, стрельбы да ориентирования на местности, ещё и этикету обучали, манерам. За службу мою исправную, да за то, что вызволял сотоварищи князя Голицына из рук похитивших его армян, взял он меня с собой в Петербург. А там вот билось-то моё сердечко, даром что двухметровый детина, устроил он меня в Собственный Его Императорского Величества конвой!

На фото, сделанном в Дании в 1925г., казак в парадном мундире кубанской сотни, при оружии с медалями. Из архива великой княгини Ольги Александровны.

Не долг то был для нас, Второй кубанской сотни, а честь: государю служить!

Мы и охраняли царя и членов царской семьи, и поручения деликатные исполняли. Нас, казаков из конвоя Романовых, вся семья по именам знала! Триста комнат во дворце знали, как родную избу, все парковые тропки нами исхожены. За первый год службы в лейб-гвардии получил я унтер-офицера и был отпущен домой. Тогда-то в станице душеньку отвёл в хозяйстве, детки народились. А через пять лет опять призывают на службу и опять в лейб-гвардию. Рядом с дворцом домик был для жён наших, когда в гости приезжали. Отслужил там пару лет, когда старший брат мой, что тоже там служил, предупредил меня, что императору Николаю Второму понадобился камер-казак и обо мне спрашивали. Устроили смотр казацким сотням лейб-гвардии, да выбрали меня. А мы знали вот какую историю про царя нашего. Военное министерство задумало новую форму для пехотинцев со всем снаряжением. Царь приказал доставить ему полный комплект нового обмундирования, переоделся, взял положенный по норме хлебный паёк да воды и в одиночку совершил 40-километровый марш-бросок. Сорок километров – полный дневной войсковой переход. Царь вернулся, доложил полковому командиру, что новая форма принимается. Тот попросил разрешения у его величества зачислить его солдатом. Воинскую книжку нижнего чина царь заполнял сам и в графе «Срок службы» вписал: «До гробовой доски». Так что же мне, камер-казаку, остаётся, как не служить до конца дней своих!