Как Буквоедка мероприятие слопала
Реальная сказка
№ 2023 / 21, 02.06.2023, автор: Иван КОРОТКОВ (г. Санкт-Петербург)
Жила была в Петербурге сказочная Буквоедка. Но кушала она, как ни странно, не буквы, а знаки денежные. Буковками она торговала. Много у нее их было – маленьких и побольше, старинных и новых.
Продавала их людям, и любили ее петербуржцы, жаловали, нечего сказать. И стала она появляться периодически в разных районах, расти и большеветь.
Но однажды московские начальники решили, что мало денежек Буквоедка им приносит, а много сама лопает. И посадили ее на короткий поводок. И стала она, что ни день – так грустная и уставшая.
А однажды так раздосадавалась, что взяла да и мероприятие целое слопала. Как? А очень просто: было мероприятие и нет. Пришли люди послушать одного буквоводителя, который хотел поведать им про другого буквосоздателя, известного, он ещё сказку о Маленьком Принце написал, может, слышали… Так вот, пришли дяди, тёти, бабушки пришли с дедушками, издалека ехали. Пришли – а нет мероприятия. Съела его Буквоедка. Без предупреждения.
И сидит грустная-прегрустная под хмурым питерским небом. Смотрит на всех безучастно. А сама думает, чтобы ещё ей слопать: уж больно тяжко на московском поводке.
Буквы лопаем с лёта мы —
Нет нектара слаще,
Перекусываем переплётами —
Очи зря не таращим!
Ну и кому нужны эти псевдоэзоповские упражнения? А фельетон конкретный написать – слабо? Очки бликуют?
Улитки, плаваем в сиропе
Стеклянной банки мы внутри,
Эзопа мы переэзопим —
Экзюпери не превзойти!
Фельетон конкретный – это что-то из девяностых…
Девяностые — сами по себе уже фельетон…
Николай ЕРЁМИН, номинант на премию НЕФОРМАТ, учреждённую ЛИТРОССИЕЙ и Издательским домом Максима БУРДИНА
ВОСЕМЬ ДЕВОК, ОДИН Я
РАССКАЗ
В четверг, 8-го сентября, поэт Михаил Злобин, по привычке совершая вечернюю прогулку вдоль желтеющего уже берега реки, забрёл на огонёк в Дом художника, где как раз открывалась юбилейная выставка художника Сергея Филипчука, рисующего красками по шёлку. Картины впечатляли. Яркие пятна, библейские сюжеты. Но, что самое поразительное, открытие происходило не как обычно, казённо-административно, а с выдумкой…
Сначала перед толпой завсегдатаев и журналистов возник ансамбль “Шемаханские царицы”. Восемь танцовщиц в полупрозрачных голубых одеяниях, во главе с факиром, под чарующую музыку стали выделывать на обычном паркетном полу чудеса, от которых Михаил невольно оторопел… Особенно когда одна из них вдруг превратилась в зелёную змею, обвила шею факира, а изо рта у того вырвалось голубое холодное пламя… “Или всё это мне чудится?” — подумал он.
— А сейчас выступит муза художника, — прозвучал откуда-то взволнованный мужской голос, — муза, имя которой “Женщина в белом”!
Потух свет — и в центре выставочного зала в отблесках голубого пламени возникло и стало кружиться юное привидение, а мужской голос запел:
“Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!..”
Танец закончился, включили свет, и материализовавшийся ведущий с голосом певца Щуфутинского, улыбаясь, воскликнул: — Вот такая муза у нашего замечательного художника Сергея Филипчука, поприветствуем юбиляра!-
Михаил, находясь в радостном возбуждении, наблюдал, как юбиляру дарят ценные подарки, как осыпают его великолепными осенними цветами…
— К сожалению, я не могу так же отблагодарить ценным подарком каждого пришедшего в этот праздничный зал, — смущённо произнёс художник. — Но всё же я могу осчастливить своей картиной хотя бы одного из вас. Посмотрите на номерочки, которые вам вручили при входе и сосредоточьтесь! Я приглашаю свою дочку Катеньку подойти сюда и вытянуть из вот этой хрустальной вазы один номер, внимание! —
И к вазе подошла та самая “Женщина в белом”
— Катенька вытягивает! Это номер двадцать семь! Прощу счастливчика получить картину! –
Михаил пошарил в кармане пиджака и достал свой номерок. — Двадцать седьмой — мой! — вырвалось у него в рифму. И публика радостно захлопала в ладоши.
— Ай, да Миша, ай, да молодец! — поздравил его юбиляр и добавил погромче: — Картина уходит к замечательному поэту, лауреату Пушкинской премии, наследнику пушкинских традиций, Михаилу Злобину! Михаил, тебе слово!
И все информационные телевизионные программы — “ИКС”, “АФОНТОВО”, “ПРИМА-ТВ”,”ТВ-6″ — в этот вечер показали, как Сергей Филипчук похлопывает по плечу Михаила Злобина, а тот сожалеет на всю Абаканскую область, что он всего лишь-навсего замечательный поэт, а ему хотелось бы стать ещё и замечательным художником, таким, как его давний друг Сергей Филипчук, но, мол, каждому своё…
Вдосталь насладившись картинами юбиляра, все присутствующие перешли в банкетный зал, где — а-ля фуршет — можно было выпить водки, шампанского, пепси-колы и закусить всё это бутербродами с красной икрой и виноградом…
Когда Михаил Злобин добрался домой, с картиной в багетной рамке подмышкой, жена его Маша с порога потребовала:
— А-ну, дыхни!-
Михаил сделал глубокий вдох.
— Да не вдохни, а выдохни! — возмутилась Маша, — И ведь обещал, слово давал!
— Ну, Машенька, ну, милая, ну, хорошенькая, ну, юбилей у Серёги, ну, как тут было воздержаться? А вот эта картина — тебе. Называется она — “Женщина в белом”. Это его муза, понимаешь?
— Понимаю. Проходи, умывайся, раздевайся и спать ложись, а наутро поговорим.
Всю ночь Михаилу снился гигантский факир, который выпускал изо рта далеко-далеко потоки фиолетового огня, в струях которого кружилась, извиваясь, совершенно белая прозрачная женщина… Потом она всплеснула руками, обняла Михаила, поцеловала — и он проснулся. Было холодное осеннее утро. За окном моросил дождь.
— Вот тебе чашечка кофе, — сказала Маша, — пей и слушай. Сегодня 9-е сентября. В моих руках календарик за прошедший месяц. Каждый день, когда ты приходил слегка или не слегка навеселе, я отметила красным кружочком. Посмотри и подсчитай, сколько дней не обведено?
— Раз, два, три, четыре, пять.
— Вот именно, двадцать пять дней в месяц ты находился в нетрезвом состоянии, что прикажешь с тобой делать? Я понимаю, у того юбилей, у того презентация, у того сын родился, у того поминки, а как же нам дальше жить? Смотри, загремишь в психушку с белой горячкой, будет тогда тебе не женщина в белом на картине, а люди в белых халатах на самом деде…
— Всё! — сказал Михаил, — с этого дня начинаю новую жизнь! Тем более, что есть возможность всё повернуть одним махом. Вечером в двухнедельный рейс отходит корабль “Александр Пушкин”, капитан приглашал. Представляешь? Полная изоляция от городских соблазнов. Свежий воздух, режим дня, трёхразовое питание… Что ещё нужно для новой жизни?
— Эх, вздохнула Маша, — плыви, что с тобой поделаешь, только блюди себя, Миша, ты ведь уже не мальчик и не юноша даже…
Но легко сказать — начну новую жизнь, да трудно сделать. Капитан теплохода “Александр Пушкин”, старый речной волк, холостяк Дмитрий Дмитриевич Буртовой разместил поэта в зеркальной одноместной каюте с маленьким рабочим уголком: стол, кресло, лампа, душ — напротив.
— Твори, выдумывай, пробуй, поэт! А мы тебе мешать будем, —захохотал капитан.
— То есть, как это?
— А так! Администрация объявила “Дни культуры”, вот мы и везём по прибрежным городам и деревням “на севера” танцевально-вокально-инструментальный ансамбль имени Бурденко. Слыхал? Была такая знаменитость. В честь его ансамбль и назван. Восемьдесят баб и десять мужиков! Так что готовься петь “Восемь девок, один я…” Ресторанная подсобка забита доверху винами и закусками, а что там конкретно — увидим и отведаем на торжественном ужине в честь мероприятия…
И заиграло корабельное радио “Камаринскую”, и высыпали на верхнюю палубу задорные девушки в цветастых сарафанах и задиристые юноши в красных рубашках, с балалайками в руках, и начали на потеху собравшейся у речного вокзала толпы выделывать кренделя и замысловатые коленца, да так, что зашаталась, заходила палуба ходуном от необузданной силы молодецкой…
Капитан Буртовой, в парадном костюме, стоял на мостике и командовал:
— На баке! Отдать швартовы… На корме!.. –
Только отзвучала “Камаринская”, как раздались звуки традиционного при отходе марша “Прощание славянки” — и новая жизнь началась.
Одна из танцующих девушек показалась Михаилу ужасно знакомой. “Кто бы это мог быть?” — напряженно думал он, — Ба! Да это же муза с картины Филипчука! Неужели с неё писал картину? Надо будет спросить.”
Муза категорически отрицала знакомство с художником. У неё было экзотическое имя Бэлла. “Если хотите, зовите меня просто Белка, меня так все в ансамбле зовут…”
Плавание на корабле, начавшись торжественным ужином, продолжилось ежедневными торжественными завтраками и обедами. Река журчала за бортом — день, другой, третий… Свежий воздух пьянил, вино из ресторанной подсобки лилось рекой… Что поделать, ансамбль — люди молодые, столько энергии, танцуя по сельским клубам, тратят, как-то и возмещать надо… Волей-неволей пришлось чокаться за столом и поэту, начавшему новую жизнь, и капитану.
— А ты не боишься, Дима, — спрашивал капитана разомлевший поэт, — что мы, злоупотребляя, так сказать, на мель сядем или ещё что? Как это поётся? “Однажды в полёте, однажды в полёте, однажды в полёте мотор отказал…”
— Да ты что? Да типун тебе на язык! С моим-то опытом? Да я на реке каждый камушек, каждый островок знаю! Веришь, вот сейчас, когда
корабль пойдёт через Осиновский порог, так я его проведу с завязанными глазами!
— Верю, верю, но от этого эксперимента, будь добр, меня избавь!
Но в капитана точно бес вселился.
— А-ну, пойдём со мной в рубку!
И встал он у рулевого колеса, и приказал первому штурману завязать свои глаза нарукавной красной вахтенной повязкой, и стал вращать колесо влево-вправо, комментируя каждый поворот.
С ужасом смотрел Михаил, как пенится за бортом, свиваясь в водовороты вокруг незримых валунов, холодная осенняя стихия, с содроганием отмечал, как заваливается корабль то вправо, то влево…
И похолодел сам, когда услышал, как заскрежетало днище по камням, как загрохотал сброшенный якорь, как накренился теплоход, рванулся и замер в гробовой тишине.
Капитан сорвал с лица повязку и схватился за сердце.
— Ох, что это со мной? — Лицо его было бледным. На лбу выступили крупные капли пота. Первый штурман схватил телефонную трубку внутренней связи.
— Судовой врач! Срочно поднимитесь на мостик!
Судовой врач Вера Ивановна Судачкова не заставила себя ждать. Тридцать лет проплавала она на судах Абаканского речного пароходства без единого происшествия. Пробу на камбузе снять, проверить санитарное состояние судна, медицинские книжки у плавсостава, переправить захворавшего пассажира на берег — это без проблем. Остальное время — читай медицинскую литературу, совершенствуйся: чёрная магия, белая магия, хатка-йога, агни-йога, НЛО, контакты с внеземными цивилизациями, парапсихология, трансцедентальная медитация…
— Так, — увидев побледневшего капитана, сказала она, — открыть двери в рубке, всем выйти, проветрить помещение! Вы — останьтесь, — сказала она Михаилу, — будете мне помогать! –
Все вышли из рубки и прильнули снаружи к стеклам.
— Положите его на пол и подложите что-нибудь под голову! Что вас беспокоит, Дмитрий Дмитриевич?
— Сердце заклинило, болит, сжалось и не разжимается, — бледными губами прошептал капитан.
— Может, укол сделать? — спросил Михаил.
— Никаких уколов! И никаких советов! — возразила Вера Ивановна, — Кто из нас врач? Только мануальная терапия! Только энергия космоса, переданная от перцепиента к рецепиенту! —
И вскинула она белые — в медицинском халате — руки над поверженным капитаном, и что-то зашептала, забормотала…
“Опять — “Женщина в белом”, — подумал Михаил, — неужели она поможет ему своими пассами?”
Пошаманив, Вера Ивановна Судачкова приказала перенести больного в амбулаторию.
— Что-то мне всё хуже, Верочка, дай мне валидольчика пососать, раньше помогало…
— Ни в коем случае! Так мы смажем всю симптоматику. Бесконтактный мануальный массаж сердца — вот что сейчас необходимо! — И она опять простёрла свои белые руки над грудью капитана.
Михаил вышел на палубу. Дул осенний прохладный ветер. По берегам жёлтые берёзы осыпали последнюю листву… Мимо корабля проплывала моторная лодка.
— Хорошо сидим? — спрашивал со смехом бородатый рыбак.
— Хо-ро-шо! — облокотившись на поручни, радостным хором отвечали артисты ансамбля имени Бурденко.
Михаил отыскал радиорубку.
— Вызывайте санитарную авиацию! — приказал он молоденькому радисту.
— Самолёт здесь не сядет, тайга, — возразил радист.
— Вертолёт сядет! — возразил Михаил.
Вертолёт прилетел уже тогда, когда пульс у капитана едва прощупывался.
Врач санитарной авиации сделал капитану несколько уколов: кордиамин, кофеин, строфантин с глюкозой — уложил на носилки в винтокрылой машине, и та, зависнув над кораблём и вызвав несколько бурных водоворотов вокруг, исчезли за облаками…
В этих водоворотах теплоход несколько раз качнуло, и он, благополучно сойдя с мели или с камня, тихонько поплыл по течению…
Вскоре заработало машинное отделение, первый штурман принял вахту и развернул корабль в сторону Абаканска.
Наутро пришла радиограмма, что капитан теплохода “Александр Пушкин” Дмитрий Дмитриевич Буртовой скоропостижно скончался в вертолёте, реанимационные мероприятия в больнице скорой медицинской помощи оказались безрезультатными.
Вечером, за ужином, руководитель ансамбля предложил помянуть капитана добрым словом, и все выпили водки, не чокаясь, а потом стали петь печальные песни.
Танцовщица Бэлла, Белка, сидевшая за столом справа от Михаила Злобина, безутешно рыдала и говорила, всхлипывая: — Не могу поверить, не могу поверить, ведь ещё вчера мы с ним… — Она уронила мокрое лицо на грудь Михаила и пробормотала:
— Ну, хоть вы, чурбан бесчувственный, утешьте меня, скажите что-нибудь ласковое!
Ночью поэт очнулся в незнакомой четырёхместной каюте.
На его руке лежала голова танцовщицы Белки. Вокруг — артистический беспорядок: платья, ленты, парики… Он осторожно высвободил руку, ощущая, как по ней бегут, покалывая, мурашки, встал и, осторожно приоткрыв дверь, пошёл по длинному светящемуся коридору искать свою зеркальную каюту. Кое-как нашёл, разделся, принял душ, упал на койку и заснул.
И приснилось ему, что в каюту сквозь приоткрытое окно влетели к нему, держа багетные рамки перед собой, три женщины в белом, три бесплотных привидения.
— Ты кто? — спросил он одну из них. — Я — Катенька, муза художника Филипчука.
— А ты кто?
— Я — Вера Ивановна, муза капитана Буртового.
— А ты?
— А я — твоя Муза!
— Моя? А как тебя зовут?
— Как, как, неужели не узнаёшь? Маша меня зовут, вот как! А-ну, дыхни!
И сделал Михаил глубокий выдох, и вырвалось у него изо рта голубое горячее пламя, и перекинулось на багетные рамки.
А когда вернулся он из плавания, — Знаешь, — сказала ему жена Маша, — а у нас пожар был! Решила я повесить картину твою, то есть мою, то есть, нашу, только гвоздь над кроватью вбила, только шнурок привязала с изнанки, только зажигалкой чиркнула, чтобы кончик шнурка пережечь, ножниц, как назло, поблизости не оказалось, как вдруг загорелась она, да так ярко, так быстро горела, что я даже затушить её не смогла, так и стояла, так и смотрела, пока картина не сгорела дотла…
Николай ЕРЁМИН г. Красноярск.