Картинки из прошлого
(думы о былом)
Рубрика в газете: Коллекция ИД Максима Бурдина: Выдающиеся писатели России и русского зарубежья, № 2024 / 44, 15.11.2024, автор: Лариса МИРОНОВА
Красноречивое свидетельство эпохи
Наряду со всем разнообразием литературных жанров своё особое место занимает автобиографическая проза, сочетающая в себе фактологическую насыщенность мемуаристики с изяществом художественного слога. Такие произведения – долговечная печать времени, живое свидетельство очевидца. Талантливая московская писательница, автор более ста книг, переведённых на европейские языки и отмеченных престижными наградами за весомый вклад в литературу, Лариса Миронова на этот раз представляет вниманию читателей собственные воспоминания, превращая их в увлекательное повествование, неразрывно связанное с судьбой целой страны.
Максим Бурдин,
издатель, писатель, публицист,
общественный деятель
КАРТИНКИ ИЗ ПРОШЛОГО
(думы о былом)
Однажды наступает момент, когда автору вдруг становится жутко интересно своё собственное прошлое, не только описательно, что и без того всегда есть в его книгах, а нечто ранее незамеченное, так сказать, размыслительное. Отчасти оценочное. Толчком к этому послужило предложение от редакции еженедельника «Литературная Россия» опубликовать какой-нибудь свой текст на её легендарных страницах. А ведь мне эта газета нечужая. Стала писать, чувствую, получится книга, далее публикуется отрывок из этой будущей книги.
С «Литературной Россией» у меня связано много добрых воспоминаний, вообще-то ЛР ‒ это мой счастливый билет в литературное будущее. В 1987 году 14 августа ЛР неожиданно очень оперативно опубликовала первую рецензию на моё первое литературное творение ‒ журнальный вариант. Всенародно любимый писатель Владислав Крапивин не пожалел восторженных слов, чтобы эта небольшая повесть сразу же попала в центр читательского и самого благосклонного критического внимания. Потом последовала моя первая книга «Детский дом» и затем коллективный двухтомный сборник знаменитостей, написавших произведения о детском доме, который выпускался в издательстве МГ под редакцией Альберта Лиханова (в начале первого тома «Педагогическая поэма» Макаренко, с которым меня потом всё время будут сопоставлять и противопоставлять, ‒ типа он блистательно показал становление системы, а я ‒ её распад, затем шли Астафьев, Приставкин, Харюзов, сам Лиханов со своими «Благими намерениями», ещё кто-то, а замыкала парад знаменитостей моя первая проба пера в прозе ‒ повесть «Детский дом»).
Позже было ещё одно отдельное издание книгой с открытым тиражом в сотни тысяч экземпляров, распроданных за несколько месяцев, «Детский дом и его обитатели» (расширенное за счёт включения более подробных биографий моих воспитанников). Это событие вызвало поток рецензий во всех ведущих СМИ, затем был первый выход на телевидение… И так до 1997 года, когда я уже в качестве спецкора ЛР еду в США, чтобы еженедельно публиковать оттуда репортажи и очерки, пересылаемые мною в редакцию ЛР по факсу из супермаркета, которые печатались в интригующей рубрике «Наш человек передаёт из Нью-Йорка», как будто я какой-то нелегальный шпион, что очень меня веселило. Но, действительно, многое из того, что было тогда мною опубликовано в ЛР, довольно точно предсказывало и события 11 сентября 2001 года, и Трампгейт, и многое другое. В жизни США уже шли тектонические сдвиги, и на свежий взгляд вся эта движуха была тогда очень заметна.
Третий раунд взаимодействия с ЛР ‒ публикация моих журналистских расследований ‒ о первой концессии при ещё действующем законодательстве СССР, когда работали ещё законы СССР, запрещающие передавать недра, принадлежащие народу, в частные руки. В подготовке и создании этой концессии (на Архангельском алмазном месторождении) в своё время принимала самое активное участие Раиса Горбачёва, высоко ценившая драгоценности, производимые из этих алмазов. Шум был страшный. Я тогда получила премию ЛГ ‒ как раз под Новый год за лучшую публикацию года. Аж 200 рублей, и это было очень кстати.
Затем пошло ещё одно шумное расследование – «Жёлтый дьявол в легальном обличье», но уже в газете «Правда» ‒ о махинациях с золотыми слитками и другими фондами Гохрана, но это уже был чистый детектив, я до сих пор не понимаю, как так я тогда попала в самую точку. Начальник Гохрана Бычков ворвался в мою арбатскую квартиру за полночь, спешил прочесть свежий номер, а он у меня уже был, хотя тираж поступит в киоски и к подписчикам только на следующее утро. Бычков с рвущимся из груди сердцем, весь мокрый от пота жадно перечитывал мой текст и только после третьего раза перевёл дух и тут же вручил мне памятную медаль Гохрана, которую привёз с собой. Его честь и жизнь были спасены. Он не смел противиться воле генсека и его популярной супруги Раисы Максимовны, но сделал всё, чтобы этот факт стал известен общественности. После чего последовало приглашение на экскурсию в подвалы Гохрана личным экскурсоводом по подземным залам, где в витринах были разложены несметные сокровища СССР, был сам Бычков. Я, в полном обалдении, тогда едва не потеряла зрение от блеска этих сокровищ… Как они там сейчас? Или все приватизировали «своими силами»?
Как прошлое прорастает в будущее, можно отчётливо разглядеть, сравнивая былые свои думы, запечатлённые в текстах, изданных или всё ещё томящихся «в столе», с текущей жизнью. Я знала уже в 15 лет, что буду писателем, хотя меня никто об этом не просил, просто внутренний голос зудел и зудел в моё внутреннее ухо: давай уже, начинай, наконец, писать…
И я начала писать свой дневник, такие дневники были у каждой девочки. Через год перечитала ‒ что-то смешное, что-то глупое, но в целом ничто не предвещало, как говорится, хоть какого-то литературного будущего. Меня взяла досада. Раз мне это как-то не очень, а я в литературе, возможно, разбираюсь, уже перечитываю по второму кругу всю русскую и мировую классику, так что могу отличить зёрна от плевел. Мой вердикт: «перо» моё пока никуда не годится. А внутренний голос всё зудел и зудел…
Картинка МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Тогда я, подумав хорошенько, сказала ему так: «Послушай меня внимательно – я ещё не прониклась всем своим нутром столь грандиозной задачей и пока не чувствую сильной склонности к этому делу, так что отстань, пожалуйста. Когда буду готова, сама начну. Без понуканий. Нужен хороший повод, пока такого нет, ни в моей жизни, ни вообще. Всё, что происходит вокруг, и без меня уже сто раз описали маститые и знаменитые. И потом, я тут прикинула, что писать мне всё-таки придётся обо всём на свете, почему-то так мне кажется. Но не сразу после школы. Так что извини-подвинься и больше меня в левый бок не толкай. Я сначала хочу получать лучшее в нашей стране образование по всем мыслительным и жизненно важным научным областям, чтобы ясно понимать, как устроен физический мир, человек ведь тоже часть этого мира, и законы для всего универса должны быть по крайней мере схожие. Начну, пожалуй, с физфака МГУ, с отделения астрономии, потому что это сразу три области знания – физика, астрономия и высшая математика. Дальше будет факультет психологи, потому что там изучаются сразу шесть важных областей знания (это я в справочнике для поступающих в МГУ прочла) – психология, нейрофизиология, анатомия, биология, антропология и медицина с практикумом медвуза. Дальше скорректируем. Последним будет Литературный институт, там есть дневные двухгодичные высшие литкурсы для писателей, уже имеющих высшее образование.
Предвижу каверзный вопрос – а хватит ли всей моей жизни на это обучение? Отвечаю с присущей мне в таких случаях наглостью: «Буду учиться и параллельно работать. А жить намереваюсь столько, сколько понадобится для этой моей цели. Уволить из жизни невозможно, а всё прочее – в руках судьбы, если я ей нужна – спасение придёт даже в самый отчаянный момент. Так и передай всем моим внутренностям. Пусть готовятся к худшему – возможен в какой-то момент и жёсткий экстрим».
Мой внутренний голос, подавленный столь нахальными планами, надолго замолчал и впал в меланхолию. Понял, видно, правильно: контроль над моей сущностью утрачен надолго, если не навсегда, раз у меня уже есть и программа, и план действий на многие годы вперёд.
Окончив среднюю школу, будучи воспитанницей Светлогорской школы-интерната, с золотой медалью, единственной на тот момент в этом молодом Полесском городе (его начали строить 10 лет назад) на знаменитой реке Березине, в которой Наполеон зимой купался, я радостно устремилась в Москву, на Ленинские горы (тогда они назывались Воробьёвыми).
В моё поступление в МГУ никто не верил, потому мне и дали с собой 25 рублей – это на плацкартный билет из Москвы (билет туда был куплен заранее, без даты, т. к. предварительно купленные билеты можно было прокомпостировать за час до отъезда уже на вокзале) и 5 рублей на пропитание ‒ 2-3 дня уйдёт на сдачу документов и первого экзамена, который я, конечно, с треском провалю и смиренно вернусь домой. Но это отдельная история – позже к этому моменту своей биографии я, возможно, вернусь, пока же резюме: экзамены сдала, конечно, с приключениями, однако прошла по конкурсу с двумя запасными баллами, а конкурс был высокий – 13 человек на место.
Тут надо несколько слов сказать об этом чудесном месте – МГУ, мечты о котором столько лет согревали мою детскую душу. Я бесконечное число раз представляла себе это волшебное здание, которое я видела в детстве на картинке в журнале «Огонёк», оно выглядело, как некий заколдованный замок. Значит, там всё просто чудесно и невероятно интересно.
Так получилось, что на физфаке МГУ, особенно на отделении астрономии, лириков среди физиков в ту пору развелось едва ли не больше, чем конкретно физиков, и админы МГУ этому никак не препятствуют. Создаётся впечатление, что это им даже как бы нравилось. Вот и отлично! Такие были времена и такие широкие взгляды. Порой уходящие за горизонт очевидного. Для начала отдадим дань легендам.
Бессмертные легенды физфака МГУ – это Ландау, Хрущёв, барды и стройотряды.
Физический факультет как никакой другой богат на легенды, мифы и анекдоты, этого не отнять. Главный праздник у студентов физфака – условный день рождения Архимеда, отмечается показом в ДК МГУ самодеятельной оперы, с обязательным коллективным исполнением в конце спектакля гимна физфака ‒ «Дубинушки». Весь зал поёт стоя: это происходило в середине сентября, когда первокурсники прошли уже двухнедельное боевое крещение на картофельных полях, близко познакомились друг с другом, а в полевых условиях это всё быстро получается, и вернулись в альма матер.
В МГУ работало множество выдающихся людей, пожалуй, самый известный в студенческой среде ‒ академик Ландау. Но звали там и политиков. Существуют апокрифы, как на выпускной вечер прямо на физфак однажды заехал сам Никита Сергеевич Хрущёв. Все встают и поют свой гимн про то, что только в физике соль, остальное всё ноль, а филолог и химик – дубина… Картина – «Не ждали»… Но Хрущёв не стушевался и даже стал подпевать, затем, конечно же, направился к трибуне, тем вечером он вознамерился установить всемирный рекорд по длительности выступления. Говорливый генсек провёл за трибуной около трёх с половиной часов, время от времени произнося: «Ну, я уже заканчиваю…», ‒ и снова пускался в пространные рассуждения.
Конечно, оратору трудно было постоянно поддерживать тонус для того, чтобы складно излагать накопившийся короб мыслей, поэтому иногда он для паузы и немного шутил. Например, замахивался рукой на единственного присутствующего перед трибуной фотографа, слишком близко подошедшего к выступающему, громко крича что-либо вроде: «Он меня с утра преследует, надоел хуже хрена с редькой!»
После такого неосторожного заявления все присутствующие почувствовали нестерпимое чувство голода. Хрущёву дали знак, что народ сейчас начнёт разбегаться в поисках еды, всех присутствующих надо срочно накормить, иначе они сами разбегутся по буфетам. И Хрущёва под аплодисменты увели из зала. Ошеломлённые выпускники и преподаватели сразу после отбытия кортежа генсека продолжили вечер: часть студентов ещё не прошли процедуру вручения дипломов, их вручали уже прямо в зале столовой в зоне «Б» главного здания, куда и сегодня ходят обедать студенты физфака. Там висел огромный транспарант, как раз над стойкой раздачи:
«Физики в революции – большая сила!»
И в этом уже никто не сомневался ‒ раз сам Хрущёв заехал поздравить именно выпускников Физфака.
Так что на самом тогда знаменитом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова никогда не было недостатка в известных и легендарных личностях. Некоторые студенты, например, поступали на физфак только для того, чтобы своими глазами увидеть Ландау, хотя сам Ландау довольно редко появлялся собственно на физфаке. Большую часть времени он проводил в «Капишнике». Так в то время называли Институт физпроблем (сейчас МФТИ). Его председателем был знаменитый П.Л. Капица, но «руководил балом» именно Лев Ландау. Студенты физфака после лекций (а иногда и вместо них) неорганизованной гурьбой перемещались в «Капишник», где заполняли все свободные стулья и проходы – а как же иначе, если семинар вёл знаменитый Ландау. Вот интересный случай, произошедший как-то на этом семинаре.
Обычно здесь выслушивались разные доклады, после которых Ландау выступал со своим резюме, которое никто не оспаривал. Но однажды один из присутствующих осмелился сделать небольшое замечание самому Ландау. Тот мгновенно парировал, но собеседник не унимался и снова возражал. Так они пререкались несколько минут, после чего Ландау вдруг резко сказал: «Хорошо. Вы правы, переходим к следующему докладу».
Назавтра эта новость ходила по всей научной Москве: сам Ландау сказал: «Вы правы»!!! Оппонентом великого физика был молодой аспирант Института химфизики, в будущем трижды Герой труда и трижды Лауреат самых престижных премий в СССР (Сталинской и Ленинской), впоследствии выдающийся физик Яков Борисович Зельдович (по прозвищу Зельда) который, как известно, «университетов не кончал», начав свою карьеру сразу после школы в должности лаборанта и тихой сапой доработавшись до академика. А разве такое возможно? ‒ спросите вы. Да, конечно, для начала надо научиться возражать даже самым заклятым авторитетам. Не хамить, а корректно оппонировать, да так, что в ответ остаётся сказать только одно: «Вы правы».
Ещё один случай. Как-то раз после семинара у Капицы группа студентов завалилась в троллейбус, в который, как они заметили, с передней площадки в последнюю секунду заскочил и Ландау. Троллейбус тронулся, а Ландау, обернувшись, стал радостно улыбаться и делать рукой приветственные знаки. Студенты с переполненными радостью сердцами начали в ответ кланяться и тоже размахивать руками. Каков же был конфуз, когда обнаружили, что в конце троллейбуса у задней двери стояла красивая молодая женщина, которой и были адресованы все знаки внимания Льва Давидовича. Женщину на посадке студенты пропустили вперёд, а Ландау они не разглядели, что ли, и тот протиснулся-таки в битком набитый салон троллейбуса, но уже с передней площадки.
Студенты физфака МГУ – свои люди и на Соловках. Знаменитые студенческие стройотряды в 1950–80-е годы лихо колесили по всей стране. (Я лично после первого курса строила коровник в совхозе в 30 км от Смоленска.) Это сейчас заставить студентов построить что-нибудь своими руками крайне трудно, а тогда оказаться в стройотряде порой было не так-то и просто, тем более, если он отправлялся хотя бы на Соловки (или на Сахалин), чтобы там реставрировать древний монастырь, и делали это именно студенты физфака МГУ.
«Реставрация на Соловках» – было крупно написано на стенде около комитета комсомола физического факультета МГУ, где вечно толпились студенты, донимая счастливчиков, уже попавших в списки отряда. Эти слова волшебной музыкой притягивали к себе всех романтиков, а иных здесь не было, ведь это означало, что комсомол комплектует студенческий отряд, который отправится на острова заниматься интереснейшим делом – реставрацией старинного монастыря!
Отбор был жёсткий – сначала надо доказать, стоя перед квалифицированной комиссией, что ты хоть что-то понимаешь в реставрационных работах и хотя бы раз держал в своей руке рабочие инструменты. Среди студентов физфака МГУ, конечно, таковых было очень немного, однако остальные компенсировали этот недостаток искусным ораторским мастерством, пламенно убеждая членов комиссии в своей абсолютной профпригодности. Отряд комплектовался не только студентами физфака – нередко там оказывались такие же красноречивые романтики с мехмата, исторического и филологического факультетов и даже студенты других вузов. Тогда формализма было куда меньше, всё решал человеческий фактор. Люди полагались больше на здравый смысл и смекалку, а не на тупые, а порой и бессмысленные регламенты.
По приезде на Соловки, однако, молодецкого пылу как-то сразу поубавилось – оказалось, что романтика романтикой, но, помимо этого, предстоит действительно тяжелейшая работа по реставрации и строительству новых монастырских зданий. Причём объём работы был рассчитан на количество рабочих рук примерно в пять раз больший, чем было в наличке. Почему так мало народу набрали, непонятно. Может быть, понимали, что большая часть этих романтиков после первых дней тяжёлой работы всё равно уедет обратно, потому и выбирали самых стойких, а их всегда меньше, чем горячих и говорливых. По воспоминаниям выпускников физфака, никто ни разу не жаловался. Девушки работали на расчистке леса, а ребята выполняли по две нормы на лесопилке. Были и свои открытия, когда обнаружили, к примеру, замурованное бог весть когда окно трапезной, каким оно было полтысячи лет назад. Теперь туда водят экскурсии и рассказывают, что своим вторым рождением окно это обязано московским студентам.
Поющие физики – это тоже бренд физфака. Вспомним первых «физических» бардов ‒ Сухинин, Клячкин, Крылов, самые знаменитые посейчас Татьяна (Садыкова) и Сергей Никитины ‒ это наши предшественники. Татьяна Садыкова, красивая девушка, ещё до того, как она познакомилась с аспирантом физфака Сергеем Никитиным, второкурсница пока что, даже успела записаться на пластинку «Кругозора» в 1966 году.
А началось с того, что все четыре обитательницы крайней комнаты корпуса № 1 «младшего» студенческого общежития на Мичуринском, недалеко от Китайского посольства, оказались голосистыми певицами. Каждый вечер они пели в своей комнате. Надо сказать, что всё физфаковское общежитие пело по вечерам – но только собирались в гостиной в центре этажа и пели просто «от души», а эти четверо держались особняком, видно, уже имели в виду карьеру певиц. И у них получилось. Они и одевались всегда модно – шили в ателье себе костюмчики, а тонкие перчатки, белые или в тон костюму, носили даже летом.
А вот совсем наши уже, из одного выпуска, выдающиеся личности, но их теперь мало кто знает, они не поют, а просто пишут книги – это Недорезов Володя, Валера Пирогов, Коля Нестеров, Володя Шамаев…
А ещё есть у нас иностранный писатель и поэт Луиза Бодри. В девичестве Цветкова, она была старостой группы, вышла замуж за нашего одногруппника венгра Берталана Бодри и уехала с ним на родину мужа, сразу после окончания 6 курса, это вторая женатая пара в нашей группе, после БочкаКарицких (Коля Бочкарёв + Женя Карицкая). Ещё одна книга вышла у Луизы на венгерском языке не так давно, в 2023 году, так очередной писатель появился в наших физических рядах.
Зачем я так подробно об этом рассказываю? Всегда интересно посмотреть на свою (и нашу общую) жизнь глазами другого человека. А тут целое поколение, причём самое счастливое, ведь расцвет его пришёлся на самые интересные годы нашей страны ‒ СССР. Но и самое несчастное ‒ на наших глазах обрушили Советский Союз, и как тяжело это всё пережить, особенно если мы ‒ дети съезда строителей коммунизма? Как раз к выпускным экзаменам заучивали пламенные клятвы верности стране и кодекс строителей нового счастливого будущего.
«Всё это было…» ‒ так называется книга о нашей замечательной группе, содержащей множество фотографий, снятых фотоаппаратом на чёрно-белую плёнку, а не на телефон, моего сокурсника и одногруппника Володи Шамаева, ныне доктора физмат наук, директора департамента физики и астрономии РАН, ибо «Плохая запись лучше хорошей памяти» ‒ заповедь врача, но пригодиться может каждому.
ISBN 978-5-900242-55-2
Картинка ПО СТОПАМ КОЛУМБА
Итак, «Боинг 767» плавно набирал высоту, массив московских строений образца 1997 уже едва различим, сердце бьётся о грудную клетку, вот-вот разломает её. Вот и свершилось! Времена такие настали – каждый день всё меняется, вот и местоположение меняется с небывалой частотой. И есть чему удивляться! В 1973 году я впервые познакомилась с живыми американцами, здесь, у нас, в Москве. За год до этого я получила диплом физфака МГУ, порядком помоталась в поисках жилья (работу мне предлагали, и очень настойчиво, в лаборатории К.П. Станюковича, в знакомом уже коллективе физиков-теоретиков, специализирующихся на гравитации и космологии, где я была своим человеком, исправно посещавшим все заседания семинара с первого курса, а с четвёртого уже обреталась там на правах штатного сотрудника (старшего лаборанта) с окладом 90 руб., без записи в трудовой книжке, разумеется, т. к. это позволяло сохранять полностью ещё и стипендию. Получалось прилично – за вычетом налога около 130 рублей, это равно зарплате старшего инженера в НИИ), и теперь я относительно легко могла жить со своими дочками (1968 и 1969 г. р.), которые уже посещали ясли недалеко от главного здания МГУ, особо никого не напрягая.
Больше всего мне хотелось тогда уехать на остров Шикотан, но служба цунами, где был сбалансированный коллектив советских учёных – все парные, – решили уберечь от внезапного вторжения такого существа, как я, да ещё с двумя крошками. И как я ни уверяла, что работать буду хорошо, даже отлично, и дети мне нисколько не помешают, мне отказали. Тогда я нашла биологическую станцию на том же берегу Тихого океана, которая занималась учётом морских котиков, работа не бей лежачего: сидишь целый день на вышке и учитываешь котиков – сколько их и какие они, чем занимаются. Вся забота – залезть на вышку раньше, чем котики залягут на берегу на отдых. Но и здесь отказали, так как решили, что дети мои недостаточно приготовлены к такому времяпровождению. Был ещё отчаянный заход отправиться в Африку – учитывать львов, но там меня даже слушать не стали.
Короче, моё стремление уединиться вместе с детьми в обществе полосатых и усатых не увенчалось успехом. И всё вернулось на круги своя, в ту же гравитационную лабораторию в московском ВНИИФТРИ. С мужем мы расстались сразу же после рождения второго ребёнка, он честно признался, что не потянет такую ношу, а на аборт я ни под каким видом не соглашалась. Нас развели быстро, но он упросил мня, чтобы официальный развод состоялся после того, как его распределят в Москву как отца двоих детей, а не оправят в армию, и я согласилась без всяких условий ‒ никаких претензий к нему не имела, моё желание было непоколебимо – уехать отсюда как можно дальше и всю дальнейшую жизнь провести в научных занятиях и желательно исключительно в обществе диких животных. Но не суждено мне было покинуть Москву. В результате я оказалась на Арбате, в академической коммуналке, комнату в которой по ходатайству К.П. Станюковича и коллег мне любезно предоставил жилищный фонд АН СССР. Правда, на ходатайстве профессора Станюковича стояла также скромная виза Промыслова, тогдашнего председателя Моссовета. Но это отдельная история.
…Вот и свершилось! За год до этого, вернувшись из своего второго путешествия по Европе, твёрдо решила: следующая на очереди Америка, пока она ещё не стала Чимерикой, ‒ а всё к тому идёт, ‒ и зудела эта мысль в моей голове так настойчиво, что я уже ни на миг не сомневалась, что там есть что-то такое, что мне непременно надо увидеть собственными глазами, а без этого в хитросплетениях современной политики просто не разобраться. (Однако сразу признаюсь, помимо мировой политики, меня интересовала также ещё одна вещь, которая, может быть, тоже политика, но из материи куда более тонкой и деликатной. Здесь присутствует ещё кое-что очень личное.)
Так что забывать об этом не следует, кто знает, куда всё вырулит в конце концов. Что всё со всем в этом мире связано и ничто не случается просто так, я уже точно знала, просто надо следовать своей интуиции, чего люди стараются как раз и не делать, полагаясь на свой слабый рассудок. Почему же он слабый? – подумают многие? А потому, что интуиция формировалась миллионы лет и находится в глубинах среднего мозга, или гипоталамуса, а разум (ratio) появился совсем недавно, это какая-то невзрачная серая масса, покрывающая очень тонким, а то и совсем скромным слоем наши мозговые полушария.
Короче, мне очень нужно было найти там одного моего старинного знакомого, настоящего американца, спортсмена, к тому же хотя бы потому, что я с 1973 года была почётным членом американской университетской сборной по ватерполо. А раз так, то в первую очередь чтобы я, как Присыпкин из пьесы Маяковского, про себя не ужаснулась в один прекрасный день: «А сколько ж это членских взносов не уплочено?!» Однако об этом я расскажу попозже, в отдельной картинке «Как я стала фанаткой, и к чему это привело?».
Когда в 1997 году мысли об Америке меня совершенно одолели, я стала всерьёз обдумывать, как всё это осуществить. Нет, я не собиралась бежать в США, нет, мне просто надо во всём как следует разобраться. Бедлам в нашей стране продолжается, может, здесь, в центре событий, я не всё вижу, ведь большое видится на расстоянии? Европа – это несложно, платишь за визу в первом попавшемся на глаза офисе со скромной вывеской «Виза за один день» (на тот момент это стоило 200 долл. США), затем покупаешь билет ‒ и поехал. На автобусе совсем просто – загранпаспорт + виза, ну и немного денег, сумма в зависимости от ваших планов. Две недели гуляй не хочу по всем городам Европы – на электричке можно доехать от Берлина до Парижа за одну ночь.
Но Америка – не Европа. Туда надо лететь целый день на самолёте через океан. Жутковато. А прилетишь во вчерашний день, от этого может случиться заворот мозгов. Но я тогда ничего не боялась и нимало не страшилась. Однако американскую визу никакие офисы не продавали, её нужно было получать конкретно в посольстве США за 40 долл., оплата, конечно, до собеседования, если результат собеседования будет положительным.
Поговорив с опытными людьми, я поняла, что самый доступный на тот момент способ – это получение визы по приглашению, которое можно купить в агентстве по трудоустройству в США, а таковых в Москве пруд пруди. Зашла в одно такое, просто спросить, а они сразу контракт подсовывают, мол, если визу не откроют, деньги за бесполезное приглашение я с них требовать не стану. Меня всё это сильно огорчило – с первого шага уже повсюду надо платить, независимо от того, будет или нет оказана услуга. Приглашение стоило 200 баксов (баксами американцы называют сумму в долларах до 1 тысячи, то есть мелочёвку). Ладно, плачу и подписываю. Тогда ещё не так много мошенников было всюду, как сейчас, так что пока мне везло – через две недели позвонили, мол, приходите за приглашением.
Я еду в гости к некой Валентине К., но адрес стоял фиктивный. Об этом меня предупредили, проверять не будут, но и искать эту Валентину К. тоже никто не будет. Договорнячок простенький, но обе стороны вполне удовлетворены. Эта бумажка нужна только консульству, больше никому. В агентстве разъяснили: как только визу откроют (самая короткая на полгода), куплю билет в Америку и обратно, приду к ним за информацией на дальнейшее. А в Нью-Йорке меня встретят и отвезут на точку, работа, скорее всего, в качестве бебиситера в какую-нибудь русскоязычную семью, их там полно. С 80-х годов украинцев поток нескончаемый туда направился, а теперь вот и из России толпами уезжают в США на ПМЖ.
За эту услугу я два месяца буду работать бесплатно – деньги пойдут в фонд агентства по трудоустройству. А если я самотёком поеду, явлюсь, как девушка без адреса, то всё равно ту же сумму придётся платить – но уже агентству в Нью-Йорке, без этого ни на какую работу не устроишься. С улицы никого не берут. Сурово, но я согласилась ‒ как говорится, охота пуще неволи.
Чтобы получить визу в США, требовалось ещё представить 6 документов: о том, что ежемесячный заработок не меньше 600 долл., о том, что есть валютный счёт (там должно лежать хотя бы 5 долл.), что есть в собственности русская недвижимость (не в смысле – вечно лежащий на диване муж, а буквально). Ну это сколько угодно – в 1991 году купила под дачу в Мордовии за 1 тыс. советских рублей деревянный дом на фундаменте и рубленую баню. Предъявить приглашение (оно уже есть, и неважно, что липовое, печати и подписи, а также сам бланк вполне себе настоящие), документ о том, что есть работа в Москве и подходящая для Америки цель (сказала, что хочу написать книгу о коренных американцах и мигрантах, имея в виду первую волну мигрантов из России и их потомков, а таковые там в 1997 году были). Всё это должно было убедить посольского клерка, что я не собираюсь оседать в Америке.
Дело было в феврале, а у меня за январь гонорар 600 долл. США (в рублях это 3 млн руб.) – за повесть, опубликованную в прошлом месяце. Пусть будет как среднегодовой заработок. Это был последний год, когда газеты и журналы ещё платили гонорар. Подумала, что если мне туда и правда надо, то всё получится, а если нет, то и бог с ней, с Америкой. Короче, полагаясь на судьбу, я пошла в посольство на апойтмент (собеседование), вся во власти предопределения, и опоздала на вход. Без десяти минут десять, полицейского на входе нет ‒ всё, пускают в помещение только до десяти. Наверное, ушёл раньше, все претенденты уже, конечно же, там.
Но тут появился полицейский и пропустил меня на второй этаж. Однако пошлину я ещё не уплатила, касса в другом помещении, бегу туда, плачу, несусь обратно, а меня уже по громкой связи объявляют – к такому-то окошечку, плиз. Разволновалась и забыла, к какому окошку подойти, пришлось ждать ещё час – повторного вызова, и за это спасибо. Подаю в окошко документы, приглашение возвращают, говорят, оно вовсе не нужно. Нужна переписка с приглашающим, подтверждающая давнюю дружбу.
Всё кончено. Мечта упорхнула из-под носа, да ещё так подло. Это меня сразу успокоило, смело говорю: приглашение вообще липовое, нет у меня никаких давних знакомых в США, еду туда просто потому, что хочу написать книгу об Америке. Ну и ещё хотелось бы выяснить, чем там занимаются мигранты из России, в частности. Сказала это просто из вежливости, потому что всегда отвечаю на вопросы обстоятельно и честно, по-пионерски.
Поворачиваюсь, чтобы уйти. Однако клерк кричит, я думаю – опять попалась, потому что на самом деле знакомый, причём давний, в Америке у меня есть, и переписка есть, подтверждающая давнюю дружбу, только открытки эти были не из Америки, а из Лондона и других столиц мира. Из Америки мне мои американские друзья почему-то не отправляли открыток. Чтобы их не обвинили в связях с «красными» ‒ наверное, так, только друзья мои не знают, что я туда еду, чтобы разыскать одного из них. А клерк снова кричит ‒ кам хиа плиз, и я иду к окну, раз он хочет, чтобы я вернулась и разговор продолжился. Однако мне уже всё равно – Америка, гуд бай! Судьба этого не желает, я уже понимаю.
Клерк глянул на кучу бумаг в моих руках и спросил: так вы писатель? А что-нибудь написали уже? Перечисляю публикации, с 1985 года начала печататься, уже приличный список. Недавняя – «Заграница» в журнале «Молодая Гвардия». Вижу, заинтересовался. Номер журнала держу перед его носом, зачем-то взяла с собой, и вот пригодился. Он смотрит на журнал, но в руки не берёт. Узнаю эту повадку – они как огня боятся русских книг. Однако вижу, что всерьёз заинтересован. Раскрываю журнал на странице, где начинается моя публикация, он искоса смотрит и торопливо говорит: «Спасибо, идите вниз, визу вам открываем, там получите свой паспорт с отметкой». Точно, ему жутко интересно. Но боязно, печатного русского слова боятся как чёрт ладана – за это их в тюрьму, что ли, сажают?
Голова у меня как в тумане. Внизу спрашиваю у полицейского – где паспорт с визой забрать, он говорит, что после трёх, только надо ещё 20 баксов заплатить. За то, что визу в паспорт пропечатали. Билеты я купила дёшево – потому что туда и обратно; когда летела из Нью-Йорка, порадовалась этому факту, ведь если бы покупала обратный билет там в день вылета или накануне, то стоило бы в два раза дороже. А так два билета всего 580 долл. Другие покупали и за тысячу долл. Брали на фирменные перелёты, но меня и мой родной аэрофлот вполне устраивает. Он самый дешёвый. А лететь я буду на американском «боинге». Фирма, которая продала приглашение, уже успела смыться. Ну и ладно, раз приглашение нужно только консулу. Жалко только 200 баксов. Да и адресок у них на Миусской улице – а это кладбище, никаких головных офисов там нет, а филиалы все разметались, как осенняя листва. Однако сообразила, что нужен мне всё же проезд, а не улица, но рабочий день уже близился к завершению. Нашла-таки этот офис, но сказали, что могут заключить новый договор, опять – за 200 баксов. Я возмутилась – ведь мне нужен только трансфер! Но денег у меня уже нет, спрашиваю, а что если заплачу из зарплаты за третий месяц? Смеются – нет, не пойдёт, там их деньги, а здесь ‒ наши. Никто никому ничего не переводит. Ушла, а что ещё делать? В кармане всего 100 баксов – на всякий случай – вообще без денег я в Америку не могу заявиться. Мало ли что? А дальше ‒ заработаю.
И вот сейчас я уже в самолёте, практически без денег, но язык есть, хотя практики не было с 1973 года. На улице заговаривать надо бегло, а не как здесь, в офисе с клерком. Надеюсь, что среда перенастроит мою разговорную базу в момент ‒ вот такой самонадеянный ветер гулял в моей голове, кода я летела на встречу с волшебной страной. Так виделась мне из Москвы романтическая Америка. И вроде судьба меня в спину толкает – не сомневайся, мол, всё будет ОК.
Какое везение! Я сижу у иллюминатора и потому вскоре высокомерно увижу всю крохотную Европу там, внизу, если не будет облаков. Потом долго-долго буду лететь над океаном. Жуть! Рядом сидит моложавая негритянка, впереди, в среднем ряду – её дочка с младенцем. Дитя кричит непрерывно, юная мать стоически пытается его успокоить, и только бабушка хранит спокойствие, никакого внимания на истерику внука и мучения молодой матери не обращает, она просто листает какой-то журнал. Я сморю на неё с укоризной, она, перехватив мой взгляд, говорит без какого-либо раздражения: «Это её ребёнок, значит, и её забота».
Ладно, раз так – потерплю. Просто буду думать о своём, всей душой желая, чтобы этот несчастный ребёнок уснул наконец. Наверное, у него голова болит или ушки заложило. Так моя грандиозная мечта сбылась – завтра я попаду во вчера, потому что самолёт летит быстрее движения солнца – и летит на запад, так что, когда у нас уже понедельник, в Америке ещё воскресенье. Вот так легко можно попасть из будущего в прошлое, только не в своё, в чужое. Но когда буду лететь обратно в Москву, то пропущу один день – вылечу из Америки в субботу, а в Москву прилечу, когда там будет уже понедельник. Перелёт занимает примерно 10 часов. Можно расслабиться и предаваться мечтаниям и приятным воспоминаниям. Что может быть прекраснее?
Картинка ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
Несколько слов о так называемой «сбыче мечт». Здесь хочу рассказать о том, что мечты сбываются, и не только у Газпрома, надо только очень сильно этого желать. Хотя есть одно «но» – конечно же, всё сбудется, но не сразу. Почему так происходит, не совсем понятно. Возможно, небесная почта тоже зависит от человеческого фактора. Тут, однако, возникает другая проблема – вот оно, свершилось, синица небесная летит к тебе прямо в руки, но за время пути она уже морально устарела, и ты хочешь совсем другого. Пройдёт время, исполнится и это желание, но ты уже хочешь чего-то третьего…
Вот как это было у меня. Явившись на белый свет, бог знает зачем, я начала искать сокровенный смысл этого происшествия. Нет, не с первого дня, а года в четыре, наверное. Родители так и не смогли мне объяснить, когда и откуда я взялась – нет, не в смысле, «в капусте нашли» или «аисты принесли», а кто мои родители на самом деле. Даты рождения разные в свидетельстве о рождении, разброс в два месяца примерно – это ещё что, но место рождения точно вымышленное – город Устюжна, как написано в паспорте, моим местом рождения не является. Меня туда отвезла старшая сестра моей мамы в мае, потому что у сестры моего папы в апреле родился сын, мой кузен, который и стал моим молочным братом. Сами же мои родители прибыли в СССР в марте 1947 года, после того, как мой папа был демобилизован из армии, а свою будущую жену, мою маму, он вызволил из плена ещё в Польше.
В два года, когда я уже не нуждалась в грудном вскармливании, меня вернули с Русского Севера в Ветку, маленький белорусский городок, где жили родители моей мамы, и оставили на попечение теперь уже маминым бабушке и дедушке, у которых внуков пока ещё не было; их младшая дочь, моя тётка, училась в средней школе, поэтому никаких детских игрушек в доме не наблюдалось. Сначала я сидела на печке и играла в игры, которые сама выдумывала, ‒ про то, как в некотором царстве, заморском государстве жила-была заколдованная принцесса, а потом за ней приехал принц и её расколдовал, ну и всё такое… Все персонажи для этой игры были сделаны мною своими руками из носков и чулок, которые лежали в печурке. Это легко, свернуть куколку из подобного материала, ‒ голова и тушка, никаких ног и рук. Куколки различались только размером и цветом, носки шли на изготовление женского рода, а чулки – мужского. Беда была в том, что после того, как бабушка объявляла, что сейчас погасит лампу и мне пора идти спать, надо успеть подвергнуть ликвидации созданное мною царство и запихнуть обратно в печурку все захваченные мною чулки и носки.
Но вот однажды, это было 17 марта, бабушка объявила, что днём мы все пойдём на выборы, а вечером приедут мои мама и папа и привезут мне подарок ко дню рождения. Радости моей не было предела. Во-первых, мне хотелось поскорее обнять своих маму и папу, а во-вторых, увидеть, что же это такое ‒ подарок. Пока ещё никаких подарков я не получала и моих дней рождения никто не праздновал, зато здесь всех поздравляли с именинами. Мои именины пришлись на самое начало апреля. Бабушка тогда испекла пирог с начинкой ‒ размоченными в воде сухофруктами.
С утра мы направились в местный клуб, где проходили выборы, там уже было много народа, все нарядились, как гости на свадьбу, чинно подходили к столу, потом торжественно шли за красную ширму в кабинку, неся в руке какие-то бумажки, через некоторое время выходили оттуда, уже без бумажек, но с таинственным блеском в глазах и плотно сжатыми губами. Для детей избирателей оборудовали специальную комнату, где детей ожидало множество всяких игрушек; комната работала до вечера, и дети были там, пока взрослые посещали буфет, а потом танцевали и пели в актовом зале под духовой оркестр. Всё это было весело и совершенно необычно.
Вечером приехали мои родители и положили мне на печку большую продолговатую коробку, перевязанную алой лентой. Открыв коробку, я замерла в священном ужасе – там лежал, как мне показалось, маленький живой человечек невероятной красоты – в атласном платьице и кожаных туфельках.
Я взяла сказочное существо в руки и стала качать его, оно сказало ‒ «Вова». Тут я поняла, что это существо уже умеет говорить, но сколько я ни трясла его, никаких других слов оно не произносило. Я положила куклу на место, в коробку, и стала ждать, когда она окончательно оживёт и заговорит. Когда я трогала куклу, мне казалось, что её тельце становится всё теплее и теплее, но говорить она так и не научилась ‒ «Вова» было единственным словом, которое она говорила. Через год меня ненадолго отдали в детский сад, я там видела много других кукол, но это были простые пластмассовые толстушки в ситцевых платьицах. Моя же кукла, как есть, немецкая, как мне потом сказала моя младшая тётка, которая тоже не прочь была поиграть с ней.
Решив, что просто так отдать младшей тётке свою немецкую куклу будет слишком расточительно, я предложила ей бартер: тётка научит меня читать, а я ей за это буду давать свою куклу на целый вечер. Дело было в том, что на печке, постоянном месте моего пребывания в холодное время года, между стенкой и трубой было пространство, сплошь заваленное старыми тёткиными учебниками. Бабушка использовала листы из этих книг для растопки. В книгах было много интересных картинок, но о чём эти книги, я не понимала, а хотелось.
Тётка оказалась лентяйкой в качестве учительницы чтения. Она пошла по простейшему пути – написала на внутренней стороне крышки от коробки для домино два слова, я спросила, что она написала, она ответила ‒ «ЛОРКА-КОРКА» и велела мне повторить. Я повторила, хоть мне это не очень понравилось, и она сказала: «Ну вот, ты уже умеешь читать, давай сюда куклу!»
В этой дразнилке я насчитала пять букв в различных комбинациях и запомнила их, просить о большем вредную младшую тётку я не решилась, ведь она мне заплетала косички и мыла очень горячей водой мне голову в бане, всё это получалось очень больно, особенно когда у неё плохое настроение. Тогда я решила привлечь к ликбезу свою бабушку, хотя она сама была неграмотной. Однако названия всех магазинов и других учреждений в городе Ветка она, конечно же, знала. Когда мы шли с ней куда-то вместе, я невзначай спрашивала: «Что это? А это что за дом?» Бабушка говорила: «Это магазин «Хлеб», а это «Универмаг».
Так, запомнив все вывески в Ветке, я более-менее поняла принцип чтения. Заминка вышла лишь с одной вывеской, про которую мне бабушка сказала, что это «Совбез». Такое слово я уже знала. Потому что мой дедушка, когда приходил с работы, сидел на кухне и читал газеты вслух, время от времени спрашивая у меня, в каком классе я учусь. Я отвечала, что ещё не хожу в школу, но он тут же забывал об этом и в следующий раз снова спрашивал одно и то же.
Однажды я спросила у него, что такое «Совбез», потому что он это слово повторил несколько раз, и он сказал, что это сокращенно «Совет безопасности», который нужен, чтобы не было войны. Так вот, когда бабушка сказала мне, что в доме, который через переулок от нас, находится «Совбез», я преисполнилась гордости за наш маленький городок Ветку. Однако, увидав, что оттуда выходят не солдаты с оружием в руках, а какие-то старушки и старички, я всё же решила уточнить, что это за безопасность такая престарелая. Бабушка объяснила, что эти старички ходят сюда за пенсией. Разглядев вывеску получше, я увидела, что там написано не «Совбез», а «Отдел сообес»; теперь вопрос был адресован дедушке, и он мне объяснил, что это сокращение означает «социальное обеспечение».
Дедушке я обязана также и своим младшим политическим образованием: ещё до того, как я прочла учебники моей тётки, лежащие за трубой, я прослушала и приняла близко к сердцу полный курс политграмоты по передовицам всех центральных и районных газет. Так, в пять лет мне даже приснился политэкономический сон. Будто пошли мы с бабушкой на колхозный рынок покупать вишни на варенье, возвращаемся – на нашем крыльце стоит сам Владимир Ильич Ленин, в чёрном костюме с галстуком в горох, и очень сердито кричит на нас: «Я же сказал, на базар не ходить!»
В пять лет я сама записалась в местную библиотеку и к семи годам, когда надо было идти в школу в городе Гомеле, где жили мои мама и папа, я уже прочла все детские книги, которые там имелись. Жизнь в Гомеле мне показалась очень скучной по сравнению с Веткой. Здесь не было ни воли, ни свободы, на счастье, совсем рядом был аэродром, где работали мой папа и его близкий друг, тоже лётчик. Папа уже окончил к тому времени биофак в ЛГУ и теперь поливал со своего «кукурузника» вредителей на колхозных полях. Я ходила к нему на работу в обед, в это время он всегда играл в бильярд со своим другом на втором этаже здания администрации аэродрома. Меня пускали даже на поле поглазеть на американский «Дуглас», похожий на зелёную стрекозу. А ещё мы вместе ходили запускать чёрные и белые шары, надутые тёплым газом. Так замеряли направление и скорость ветра. Там было гораздо интереснее, чем в школе, где учили писать палочки и крючки, а также складывать слоги в слова. Мне было непонятно, зачем для этого надо ходить в школу. В результате моя учительница заподозрила во мне скрытого врага народа. Борьба началась уже со второй четверти.
Ситуация усложнялась тем, что в нашем классе образовывались сразу три отличницы – Элла Кобяк, Лера Райхман и я. Третий – лишний. Потому что отличник должен занимать и соответствующий пост, а подходящих постов было только два – в перспективе один отличник станет председателем совета дружины, а другой – председателем совета отряда. Быть звеньевой отличнику не положено, это пост для хорошистов. Так я сделалась «вечным часовым».
Как только в класс входила учительница и говорила: «Здравствуйте, дети, садитесь!» ‒ все садились, кроме меня. Потому что я уже знала ‒ далее последует неумолимое: «А Миронова – под часы». Попасть в часовые для меня проще простого: залез мой сосед под парту и цопнул меня за коленку, я, конечно, заорала на весь класс от щекотки. Мой сосед сделал вид, что просто искал на полу упавшие ручку или ластик, в результате ему хоть бы что, а я – опять под часы. Так, почти весь первый год, не считая первой четверти, я простояла под часами. Часы висели на задней стене, их видела только учительница. Я смотрела на класс, корпевший над тетрадками, видела всех этих бедолаг со спины и думала о смысле своего стояния.
Осуждать учительницу я не смела, мне бы такое даже в голову не пришло, я по-прежнему старательно по вечерам вышивала для неё салфеточки, вырезанные из кусков старых простыней ко всем праздникам, которые она потом показывала всему классу и говорила: «Посмотрите, что эта Миронова подсунула мне опять в почтовый ящик». Конечно, выглядели они, мои самодельные подарки, неважно, но зато были изготовлены от чистого сердца. И я продолжала их вышивать до окончания четвёртого класса, т. к. наша школа была начальной, а потом мы уже будем ходить в пятый класс школы № 24, где впервые будет преподаваться английский язык. В остальных школах по-прежнему все ещё учили немецкий.
Размышляя обо всём этом, пока дети старательно выводили палочки и крючки, я научилась думать: таким образом, моя первая учительница научила меня главному – медитировать и рефлексировать, и за это я помню её всю свою жизнь. И всё же первый класс, как и все последующие, несмотря на регулярное стояние «на часах», я окончила на круглые пятёрки, потому что сбить меня с толку было просто невозможно, раз уж этот толк уже каким-то образом вбит в меня. Курс школьной программы мною был пройден ещё на бабушкиной печке, хотя и всё по верхам. Да и в учебниках моей младшей тётки часто не хватало половины страниц (бабушка рвала их на растопку).
Когда мне исполнилось десять лет, сбылось моё второе большое желание – пригласить гостей на день рождения. И вот 17 марта почтальон приносит нам перевод на 300 рублей от моих бабушки и дедушки из Устюжны, это по тем временам, на мой взгляд, была громадная сумма. На переводе было написано, что это «Для Лорушки в день рождения». Я сказала маме, что хочу пригласить гостей. Мама согласилась на удивление легко и без условий, только попросила, чтобы после четырёх часов дня всё было закончено, а дом прибран.
На угощение мне выдали 10 рублей, на которые я купила разных сладостей (арахис в сахаре, разноцветные фруктовые конфеты «подушечки», мятные пряники) и одну селёдку. Зачем мне эта селёдка, я не знала, но видела, что для гостей взрослые всегда ставят на стол селёдку. Гости пришли в количестве восьми человек, мы ели сладости и бесились, как могли, а селёдка так и осталась лежать на тарелке с весьма унылым видом. Родителей дома не было. Когда они вернулись с пакетами, я узнала, что вечером мы пойдём в гости к папиному другу.
В одном из пакетов была пижама. Это подарок для меня, купленный в «Детском мире», в других пакетах была всяческая еда и бутылки, которые мы взяли с собой, когда пошли в гости. Стол был завален едой и питьём. Взрослые веселились до полуночи, а я сквозь дрёму думала, на что потратить остальные устюженские деньги. Однако думать было поздно, на обратном пути мама сказала мне, что все деньги потратили на вот это скучное веселье для взрослых. И вообще мне подарили пижаму…
Когда я оканчивала школу, у меня на стене висела картинка из «Огонька» ‒ поленовский «Московский дворик», которая мне очень нравилась. Так случилось, что после окончания университета я, мечтая поехать на остров Шикотан, на нашу службу цунами, получила отказ; отказали мне также и в моем желании сидеть на вышке и учитывать морских котиков, лежащих на берегу Тихого океана, и всё по причине, что у меня двое маленьких детей, а с мужем я уже в разводе. Уговаривали остаться в Москве, специальность-то редкая – гравитационные поля и волны, а также группы движения Ли и прочая экзотика… Кое-как согласилась. Из фонда Академии наук мне дали жилплощадь, ордер даже не стала смотреть, просто поехала по указанному адресу. И каково же было моё удивление, когда я оказалась прямиком в Московском дворике Поленова. Это было замечательно, но теперь я мечтала уже о другом – как укротить цунами. А для этого надо ехать на остров Шикотан – там, слыхала, есть специальная служба, которая этим как раз занимается.
Потом и ещё были странные совпадения: когда-то в 70-е годы я увлеклась театром и кино, мечтая жить где-нибудь рядом с Домом кино, чтобы не торчать по ночам в очереди за билетами на фестивальное кино. И вот в 2002 году, волей ГУП ЛИКОМ, я оказалась в квартире рядом с Домом кино, однако в то время я уже мечтала о даче и жарком климате в Подмосковье, чтобы можно было сидеть часами в речке и выращивать на даче арбузы. Свершилось и это. В 2010 году в Москве стояла аномальная жара, и так было несколько лет подряд. Сказали в СМИ, что началось глобальное потепление (Господи, прости). О чём я теперь мечтаю, даже боюсь сказать. Что, если опять свершится, а я уже мечтаю о другом.
Открытие Америки
Самолёт тем временем перелетел океан, и вдали уже виднеется статуя Свободы со своим факелом. На сердце стало немного тревожно – а что, как именно сейчас, в аэропорту Кеннеди и наступит момент истины? Ладно, что без денег и трансфера, так ещё и без какого-либо надёжного адреса! Из Москвы всё как-то виделось легко и просто. Но по мере того, как статуя Свободы увеличила свои размеры, ужас всё сильнее сдавливал моё сердце. Совет: «Зайди в любую церковь, и тебе помогут» ‒ уже не казался мне чем-то реальным. Кроме того, здесь тоже могут завернуть обратно – если не смогу убедить строгих проверяльщиков, что приехала по делу, нужному не только мне, но и полезному самой Америке. К тому же по мере приближения к аэропорту вокруг него всё больше собирались клубы дыма. Потом я узнала, что реально горел шестой терминал.
Аэропорт Кеннеди. Сверху это гигантское сооружение напоминает некую совхозную ферму, длинные прямоугольные сооружения под линейку, трубы… Множество терминалов… У меня очень большая сумка и ещё огромный чемодан – в нём рукописи, журналы, книги, кое-что из вещей, ведь еду на зимовку, кто знает, какая нынче будет погода? Длиннющая очередь к специалисту, который проверяет паспорта. Я, не зная, что и как лучше говорить, решила уже и дальше говорить голую правду, независимо от того, насколько она приятна и самой мне полезна. Иначе можно просто запутаться. И тогда всему конец: американцы, я это уже знала, больше всего не любят, когда их пытаются обмануть. Еду по фиктивному приглашению, надеюсь найти подработку, чтобы жить независимо, любую, а цель – написать книгу об Америке.
И опять вежливый клерк сказал мне «спасибо» (как если бы был уверен, что книга будет состоять из сплошных комплиментов), спросил, сколько времени мне на это дело понадобится, я говорю, что за три-четыре месяца справлюсь, наверное, он улыбается и ставит мне срок пребывания в США ‒ полгода. И потом уже безразлично выкрикивает в окошечко – НЕКСТ!
Опять удача?! Я снова приободрилась. На время забываю и про отсутствующий трансфер, и про то, что, кроме 100 баксов, в кармане нет ни цента, ну и про то, что нет у меня ни одного надёжного адреса. На выходе из аэропорта вижу – продают телефонные карты. Надежда на то, что, кроме 100 баксов, всё же есть в моём кармане ещё кой-какая мелочь, не оправдалась. Купила карту за 5 баксов, звоню прямо из аэропорта в редакцию «Нового русского слова», телефонный номер главреда у меня был, было и отпечатанное на машинке интервью с академиком Моисеевым, самым главным в 1997 году глашатаем правды, которого поддерживал недавно созданный Газпром.
В ночь перед вылетом я его отстучала на своей новой электрической машинке «Ятрань», а самого Моисеева нашла в реанимации – как назло, накануне с ним случился сердечный приступ, но всё, к счастью, обошлось. Как меня пропустили к нему, сама не понимаю, но пропустили же! Редактор говорит – привозите, посмотрим. Потом долго рассказывает, какая именно тематика их интересует, потом советует, как лучше проехать, наконец сообщает, что работают они до 5 часов. А времени уже третий час. И мне ещё надо как-то выбраться из этой аэропортовской промзоны. Так и проговорила все 5 баксов.
Камеры хранения для прибывших не было, значит, буду таскать за собой весь свой багаж, пока не найду пристанище. Сначала хотела в гостинице на сутки остановиться – спросила, сколько стоит самый дешёвый номер в гостинице «Кеннеди», сказали – 90 баксов. Значит, у меня в итоге останется всего 5 баксов – ровно на ещё одну телефонную карту. Может, автобусом в Нью-Йорк поехать – это стоит 60 баксов, а вещи куда? Тогда за хранение багажа нужно будет заплатить сколько-то. Да и возьмёт ли гостиница только багаж, без комнаты? Вряд ли.
Взяла такси – по прайсу до 5-й авеню 45 баксов, дешевле, чем автобус. Да и до места довезёт. С вещами. Вот удивительно! Едем. Шофёр – молодой латинос. Из Венесуэлы. Он явно хочет поговорить. Я всячески стараюсь поддержать разговор, но от волнения все слова перепутала. На вопрос: о чём будет книга? – отвечаю: об американских мужчинах (вместо – о людях Америки). Он с интересом поворачивает голову к зеркалу заднего вида и смотрит на меня, я же трепещу от страха, что он, не глядя на дорогу, ещё, чего доброго, врежется в другую машину. И виновата буду я. Потом спрашивает: «А что, американские мужчины стоят того, чтобы о них книгу написали?» Я не знаю, что отвечать, а он смеётся, понимая, что я ошиблась (вместо person употребила слово man). Едем молча. Сморю в оконце авто – вот она, Америка, столица финансового и делового мира – Нью-Йорк. Вежливо говорю: «Красиво!» Он иронично улыбается и отвечает: «А что здесь красивого? Вот Москва – это действительно красивый город!»
Надо же! Нашла в Нью-Йорке фаната Москвы! Латинос! И где? Среди таксистов! Потом он долго критикует архитектуру Америки – слишком всё прагматично, никакой фантазии. Просто скучные постройки. Тут я согласна, но всё же толерантно помалкиваю. Строения здесь и правда какие-то все одинаковые, красно-коричневые, стоят этих домов ровные ряды, окна слепые, без переплётов и форточек, деревьев на улицах почти нет. Каменные джунгли, особенно на Манхеттене.
Через 40 минут мы уже на 5-й авеню, таксист помогает вытащить вещи, ставит перед входом в редакцию, я отдаю ему 45 баксов, он широко улыбается и долго жмёт мне руку. Видно, побаивался, что я вообще без денег. На каждое моё слово говорит «спасибо». Потом машет рукой и уезжает. Времени около половины пятого, вечер пятницы, может, оставят меня как свою коллегу по ремеслу переночевать хотя бы или хоть вещи поставят где-нибудь в закутке под лестницей? А уж с понедельника я, засучив рукава, возьмусь за дело. Пыль эпохи столбом будет стоять.
Вхожу в здание, затащив в дверь-вертушку кое-как свой объёмный багаж. За конторкой сидит симпатичная хохлушка с мягким южным выговором – повеяло далёкой Родиной, по которой я уже начинаю скучать. Звонит секретарше главреда, та спускается через 10 минут, долго смотрит на меня сквозь очки с отражателем. Вопросительно смотрит и молчит. Я радостно выкрикиваю: «Свежие вести из Москвы от академика Моисеева! Вот, держите! Если хотите, можно сразу прямо в номер, без сверки. Только гонорар хотелось бы прямо сейчас». Она в ответ – ушат холодной воды: главред ушёл, будет только в понедельник, материал прочтём дней за десять, может быть, не раньше, так что звоните в следующую пятницу, уточните дату – после этого приходите на апойтмент. Я в шоке. Прошу вещи хотя бы оставить в офисе, какое там! Она даже отвечать не стала, просто уничижительно посмотрела на меня сбоку, будто я вещь ненужная. Ну хоть воды дайте попить! – прошу тихо. А вода вон, в графине, стаканчик разовый, пейте, сколько хотите. И уходит, не прощаясь, но забрав с собой мою рукопись – интервью академика Моисеева. … Упс… Приехали, что называется.
Я опять к конторке, спрашиваю у симпатичной хохлушки, где здесь ближайшая православная церковь. «Меня Мариной зовут», – говорит она и делает мне ксерокопию страницы из справочника – показано расположение всех церквей Нью-Йорка. Обводит карандашом нужную мне – православную (или красную, как здесь говорят) церковь. Говорит, что церковь эту вчера ограбили. Надо же!
Иду по темнеющему городу, людей на тротуарах почти нет, только по дороге едут, причем как-то очень медленно, авто. Мой вид никого не удивляет. Тут все ходят по-всякому – и одеты разномастно, и в руках тащат что попало. И никто ни на кого подолгу не смотрит, что хорошо. Я в шубе, а тут плюс 10. В Европе за эту шубу зелёные активисты просто убили бы прямо на улице – там все ходят только в синтетических куртках или тканевых пальто серовато-коричневого цвета.
Марина мне подсказала, что полезно сразу купить метрокарту за 3 бакса, тогда можно будет бесплатно пересаживаться на автобус. Эта карта на две поездки с пересадкой. В Москве это единый проездной, а здесь такое удобство только этим летом появилось, а до этого только токены (жетоны такие по 2 бакса за штуку) можно было в пропускное устройство опускать. Какой дорогущий здесь общественный транспорт! Придётся ходить пешком.
Вхожу в сабвей (это метро, по большей части наземное), там шумно и грязно, какой-то бродяга пристаёт к пассажирам – денег просит жалобно, на него никто не обращает внимания, здесь нищим, а также беднякам и бродягам уличным никто не сочувствует. Подавать здесь не то чтобы запрещено, но, скорее всего, просто не принято. Однако девушка, сидящая рядом со мной, подаёт ему жестянку с каким-то напитком, на донышке что-то осталось, допьёт ведь, не побрезгует. Вагон грязный, упаковочный мусор валяется прямо на полу. Туда-сюда катаются по полу пустые банки-жестянки… На улицах так же грязно, особенно в переулках. Со стороны фасада ещё ничего, а зайдешь сбоку – просто свалка всякого мусора. На перекрёстке снова сталкиваюсь с побирушкой, машинально спрашиваю, показывая карту местности, по-русски: «Это там?» – «Там!» ‒ кивает он головой, но по-русски говорит чисто. Наш, что ли? Чёрт…
Однако по указанному в справочнике адресу вовсе не церковь стоит, а полицейский участок. Надо зайти, как у них там? Опять замусоренное помещение. Просто просторная комната, в которой стоят сразу около десятка столов. За ними сидят копы. Кто-то звонит по телефону – у входа висит аппарат. Все копы здесь – негры или корейцы, однако все очень вежливы. Это хорошо. Спрашиваю, как найти русскую церковь, которую вчера обокрали? Коп машет рукой – это не здесь, а где-то там. Пишет на бумажке правильный адрес. Телефон и адрес, принадлежащий полиции, напечатала газета, чтобы те, кто имеют полезную информацию, сразу в околоток звонили.
Вежливые эти копы не зря – так положено по службе, если хочешь продвигаться по служебной лестнице. В полицию здесь обращаются абсолютно по любому вопросу, и потому полицейских люди любят и уважают. Никто не нахамит и обязательно хоть как-то поможет. Можно к непослушному ребёнку копа на дом вызвать, он терпеливо всё шкодливому дитяти разъяснит. Завтраки и обеды в школу тоже копы привозят. Если не можешь куда-то дозвониться, тоже иди в участок, копы помогут. И всё это бесплатно. Эти всеобщие няньки мне, одинокому человеку в большом незнакомом городе, уже нравятся.
Адресок опять же не тот – да, это церковь, но католическая. Почему её называют русской? Там, кстати, служили поляки, или их тоже за компанию здесь русскими называют, как всех бывших жителей СССР? А рядом японская церковь, зашла туда. Юноша по имени Стив сидел за конторкой и давал разрешение пожилым дамам родом из Страны восходящего солнца на спуск куда-то вниз, но вот все японские прихожанки благополучно спущены в подземелья, и Стив внимательно смотрит на меня. Я прищурилась и говорю, так и так, надо до понедельника где-то перекантоваться, ибо все агентства закрыты. Он сочувствует, но говорит строго, что можно пропускать только японцев. Однако мой вид таков, что он всё же предлагает мне стаканчик воды и разрешает ненадолго спуститься вниз, в комнату отдыха.
Америка имеет особенность, мало приятную для европейцев: здесь нигде на улицах нет общественных туалетов. В путеводителях написано, что в случае необходимости можно зайти в любой ресторан или отель, хотя вряд ли кто-то из наших решился бы на такой поступок. В России это просто невозможно. Да и как это сделать? Едва переступаешь порог ресторана или отеля, как к тебе тут же подлетает вежливый напомаженный портье и спрашивает, что желаете заказать или приказать? Да и как сказать, этому напомаженному существу, что «мне бы тут туалет посетить и желательно принять душ на халяву…»
Добавить комментарий