Катились головы по улице Советской…

Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2025 / 33, 21.08.2025, автор: Владимир ЗАЙЦЕВ (г. Кострома)

 

 

ЯБЛОКИ С МАРСА

(в память о советской фантастике)

 

Казалось, космосу предела нет,

И для людей, казалось, нет предела:

Не единицы, множество ракет

К холодной красной точке улетело.

И сталь гудящая с заглавной буквой «Р»

– Какое слово дерзкое: «Р-р-р-р-ракета» –

Собой явила перемену эр,

И стала ближе красная планета.

О, этот разлинованный закат

Сквозь линзу разряжённой атмосферы!

И волн песка шуршащий самокат,

И пескопад в развёрстые карьеры!

И дремлющий над этим всем Олимп,

Ещё грозящий дымной бурей миру.

И жерло – иссечённый древний лимб –

Бросавшее утёс вверх, словно гирю.

Казалось, точно сбудется! Вот-вот…

Перелетев бескрайние барьеры

Прозрачной каплей с неба упадёт,

Надуется огромной полусферой

Величественный светлый марсоград:

Пятно живое в неживой пустыне.

Земной народ пустыне будет рад

И на барханы с деревцами хлынет,

И корни скрепят рыхлые пески,

И остановится движение песчинок,

Заголубеет дно иссушенной реки,

Зазолотится сотнями икринок.

Быть может, даже чей-то марсоход

Наткнётся на развалины туземцев,

На лбу которых раскрывался рот,

А на спине когда-то билось сердце.

И найденный ковшами колизей

Покажет, как трёхрукий гладиатор

Устроил бунт; и на глазах друзей

Их Царь царей ушёл в телепортатор.

А то, что взял себе большой песок

И утянул в стеклянную воронку,

Луч фонаря пронзит наискосок,

И перестанет рваться там, где тонко.

… А вот и я – с холщовым вещмешком

Стою на выжженном ракетном поле,

Пищит в руке небесный интерком,

И облака дрожат, как альвеолы.

Дрожит на веке яркая слеза:

Я и хочу, и не могу поверить,

Что новенький космический вокзал

И для меня откроет эти двери.

И неизвестно, сколько лет ещё,

Лет десять, двадцать, повезёт – все сорок,

Ручей песчаный в стёклах протечёт,

Как между закрывающихся створок.

 

 

* * *

Ему не снилось ничего.

Лишь тьма его ополонила:

Скатилась сверху, словно с гор,

Как будто в мире нет светила.

 

Он спал, а с губ ползла слюна,

Текла на влажные подушки.

Его не мучила вина.

Его не доставали мушки.

 

Он крепко спал, как дети спят.

Был двойником себе дневному.

Он был укрыт со лба до пят,

И лунный свет блуждал по дому.

 

Он мирно спал, лишь в семь утра

Напялив траурную форму,

Как и всегда, как и вчера,

Он шёл на бойню – делать норму.

 

 

* * *

Тогда класс девятый я только закончил:

Мы, ещё молочные пацаны,

Шли из одной деревни в другую

Летней ночной дорогой.

Тёмные ветви над нами

Сплетались в тугую,

Густую, широкую арку.

Сквозь толщу листвы не видать

Нам было мерцанья

Ни одной мало-мальской звезды.

Наши ноги шуршали в пыли,

Скрипели песком.

Звуки шагов разлетались

По спящей округе.

И где-то вдали равномерно дышала

Чёрная речка

(Теперь, где бы я ни бывал,

Везде есть своя

Чёрная речка.

С байками про утопших,

Про сомов, подгрызающих берег,

И даже –

Про плывущие по волнам

Шутовские картонные маски).

Мы лениво болтали.

Двое нас было…

Да, мы были вдвоём:

Я и Сашка Бессонов.

Мы обсуждали все новости мира,

Который пока что был нам неизвестен,

Ведь дальше своих деревень

Мы ещё не бывали.

Вдруг Бессонов спросил,

Как будто случайно спросил,

Улыбаясь, шутя:

«Чего ты боишься больше всего»?

Впереди разрезала дорогу

Противная Чёрная речка,

Поднимался истоптанный мост,

Который её опоясывал.

Мы приближались к нему.

«Чего ты боишься, скажи»?

И тут же меня за загривок

Как будто схватили,

Волосы дыбом поднялись на тонких руках,

Дрожь проползла по спине.

И вспомнил я всё,

О чём я молчал:

Темноту, поражавшую после просмотра

«Живых мертвецов».

Следы на снегу,

Что однажды признал я за волчьи.

Хулигана, спихнувшего в пруд,

А ведь плавать тогда не умел я

И вдоволь наелся холодной

И грязной воды.

Но ответил Бессонову я:

«<…> боюсь!

(Бояться <…> пацанам не позорно)

Больше всего

Её и боюсь»!

И это казалось правдивым,

Хоть не было правдой.

Признать, что страшнее воды,

Тёмных ночных коридоров,

Местного хулигана –

Нет ничего,

Было нельзя совершенно.

И тогда спросил я Бессонова,

Чтоб отвести от себя разговор,

Чего же боится он сам?

Мы как раз проходили над медленной речкой,

Старые доски моста

Вздыхали и гнулись под нами,

Синяя рябь трепетала внизу.

Бессонов повис на перилах:

«А я, –

И стал смотреть в реку,

Пытаясь найти в ней своё отраженье –

Боюсь, что рядом со мною

Не тот человек,

Кем он хочет казаться»…

Я не поверил,

Переспросил и отпрянул,

Услышав угрозу в его откровеньях.

Не про меня!.. Про себя ведь он говорил.

Ведь я был собою, всегда был собою!

А он –

Добродушный, весёлый парнишка,

Сейчас говорил о себе!

Его лицо посерело

Как лист старой писчей бумаги.

Морщины на нём отразились,

Как будто помяли газету.

Надвинулась маска из палых

Гниющих желтеющих листьев

На горькие злые глаза.

Захотелось вцепиться в перила,

Захотелось кричать и бежать.

Захотелось, чтоб мама навстречу мне вышла,

И пусть отругает,

Что поздно иду я домой,

И пусть пригрозит, что неделю

Я в комнате буду закрытый,

И даже пусть скажет, что две…

 

Теперь же, спустя много лет,

Я осознал, что Бессонов

Меня заразил сущим страхом:

Любимая! Ты ли со мною?

Не пробьёшь ли ты камнем мой череп,

Когда отвлекусь, отвернусь?

Отчего же, друзья, вас так мало?

Отчего же боюсь сам себя?

 

А тогда мы дошли до деревни

Спокойно, без всяких эксцессов.

И взбучка от матери стала

Моей несомненной наградой.

Но впредь никогда мы с Бессоновым

Вдвоём никуда не ходили.

 

 

 

* * *

«Пойдём, – говорит, – псину дохлую покажу.

Страшно? А ты не бойся».

Идём по мокрой траве к дальнему гаражу.

«На, выпей и успокойся», –

суёт в нос бутылку, зелёную как трава.

Протираю горлышко тыльной стороной ладони.

«Смотри, – говорит, – вон там у неё голова.

Подойди поближе к кустам. Не тронет».

Вижу – в листве запутанное лежит.

Непонятно что… но точно не то, что вижу.

Мятое, будто бы сотней тяжёлых копыт,

словно выпучило из почвы грыжу.

«На вот, палкой в неё потычь», –

суёт мне в руку обрубок усохшей ветки,

а сам поднимает с земли кирпич,

в листву запускает снарядом метким.

«Ну, чего истуканом стоишь»? – говорит.

А она не шевелится и не дышит.

Превращаюсь в столп соляной, в сталагмит.

А небо – всё дальше,

а облака – всё выше.

 

 

ПРОХОДЯ МИМО

 

Квартира безлюдна лет десять –

Гирлянда всё та же в окне,

Что сетью на стёклах развесить

Я смог, но не снял по весне.

 

На лавке – всё те же соседи,

Но нянчат не дочь, а внучат.

Пацанка с четвёртого – леди,

По улице шпильки стучат.

 

Всё те же подъездные двери

И те же кусты под окном.

Как сложно такому не верить,

Не думать сейчас об одном:

 

Быть может, мы там с тобой вместе –

В покинутом порознь месте?

 

 

КАТАСТРОФА

 

Спасибо тебе, что не любишь меня,

иначе уже к окончанию дня

меня задавила бы тонна металла,

душа бы из тела себя вытрясала

как камешек острый из детских сандалий.

Ох… Что бы ещё там тебе рассказали?

Что чёрным туманом плыл дым от колёс,

что кто-то мешок – не носилки – принёс,

с оторванной мордой была иномарка,

металл рассекая визжала болгарка…

И ты бы тогда громче всех зарыдала,

уткнувшись лицом, словно в снег, в покрывало,

без сил бы уснула на чьём-то плече.

И прочее, прочее, в том же ключе…

Но ты мне сказала, улыбкой сверкая:

«Прости, но женой тебе станет другая».

И тут же судьба от беды увильнула,

ведь мне целый день не подняться со стула.

… Как будто ничто не случилось нигде,

как будто вода растворилась в воде.

 

 

 

* * *

хожу мимо одних и тех же хрущёвок

туда-сюда

туда-сюда

 

по одним и тем же улицам

 

здесь

на втором этаже –

окна ещё советские

деревянные

краска давно осыпалась

смешалась с землёй

 

там

на третьем

четвёртом

пятом этажах –

рамы «нулевых»

пластик белеет

словно выставленные напоказ

кости

 

(как много костей!)

 

тут

на первом этаже

за пыльными кустами

прячутся

ещё одни деревянные рамы

но уже экологичные

дорогие:

«Из Сибири с любовью!»

 

во дворе дома

в трещинах на асфальтной дорожке

помятой щетиной

торчит трава

 

среди редких деревьев теряется

проржавевший фонарный столб

 

два сосновых ствола

скрепляет между собой

рыжая металлическая труба:

всё ещё притворяется

турником

 

бетонная плита перед подъездом

истёрта подошвами

 

на вогнутой поверхности плиты

дождевая вода скатывается в лужу

никак её не обойти

не перепрыгнуть

 

за годы всё это стало

знакомым до невозможности

до изжоги

до тошноты

 

а я хожу туда-сюда

туда-сюда

как подвижная часть пейзажа

жестяной зайчик в тире

которого тянет за проволочку

спрятанный от глаз

моторчик

 

хожу и жду выстрела:

звонкого «дзинь» по кумполу

жду и жду

 

одинокого выстрела из пневматики

 

жду

 

пока однажды

воскресным утром

сосед по лестничной клетке

(с которым только и говорили

друг другу

сталкиваясь в подъезде:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!)

не просит помочь ему

передвинуть шкаф из одного угла комнаты

в другой

 

впервые оказываюсь в соседской квартире

 

за дверью

которую за годы исщупал глазами

засмотрел до безразличия

до её невидимости

до слияния со стеной

 

впервые вижу

как живёт сосед

 

и надо же…

надо же!

 

никогда не видел таких узоров на обоях!

какая занимательная геометрия

 

какие необычные стулья на кухне!

не советское засиженное старьё

не канувшая в бездну «икея»

 

где взял?

 

неужели на такой махонькой кухоньке

может быть круглый стол?

 

разве можно ставить книжный стеллаж

в коридоре?

и книги на нём какие-то не такие

хотя названия известны

 

и вся эта новизна –

с другой стороны привычной подъездной стены

покрытой позорной зелёной краской

 

словно оказался в другом мире

заглянул за изнанку

перелетел через океан

и брожу по краю земли

по белому пляжу

считаю барашки в набегающей волне…

 

на днях заказал новую входную дверь

выбрал с зеркалом

во всю длину и ширину полотна

 

теперь

каждый раз выходя из квартиры –

падаю в Зазеркалье

 

 

СОСНА

 

реликтовой сосне в национальном парке США

уже пять тысяч лет

но что с этого толку

если ей не понять

 

она уже пробивалась сквозь землю

когда египтяне обтёсывали первый блок

в основании только что выдуманной мастабы

 

она уже была старой

когда Цезарь почувствовал нож в шее

князя Игоря разорвали древляне

Орлеанская дева взошла на костёр

 

что толку с этой новой зелёной иголочки

на хрупкой веточке

ставшей неосознаваемым смыслом

её жизни

ведь ей не понять

 

может быть

 

а собака

которая умирает

 

знает ли

что она умирает?

понимает ли?

 

может быть

 

а человек?

 

Безусловно

 

 

 

БАЛЛАДА О ГОЛОВАХ

(Аллее культуры за Костромской филармонией посвящается)

 

Катились головы по улице Советской,

Бетонные, с отбитыми носами,

И удалью пугали молодецкой,

И облака казались парусами.

 

Катились головы, прохожие глазели

И прятались поспешно за дверями.

Гудели «мерседесы» и «газели»

И ехали опасливо дворами.

 

Катились головы, мигали светофоры,

Затылки краснотою осеняя,

И даже у вокзала поезд скорый

Глядел на них как вор из-за сарая.

 

Они – под бронзовое сделанные глыбы –

Стирали об асфальт немые лица.

Как в кегельбане нас подбить могли бы,

Но не смогла бы их связать полиция.

 

Застыли в сквере у оврага сиротливо

Покинутые траурные бюсты,

И шеи словно трубы без излива

Торчали, а над ними было – пусто.

 

Катились головы Ахматовой и Блока,

Есенина и Пушкина, и даже

Гремел Шаляпин изнутри потока

И пел широким басом о пропаже.

 

Они катились по мостам и переходам,

Себя до мелкой гальки истончая.

Они хотели к середине года,

А лучше бы ещё к началу мая,

 

Стать голышами и упасть на берег моря,

По водной глади проскакать «блинами»,

О шумной вечности с волнами споря,

А не стоять как церберы над нами.

 

 

 

* * *

Просыпаешься в панике: нечем дышать,

словно в море уносит волна,

тонкой льдиной уходит под воду кровать.

Ночь тенями и навью полна.

 

Раскаляются лёгкие медью внутри,

и таращишь глаза в темноту.

Одеяло сжимаешь: дыши, не смотри

на открытую сторону

ту.

 

 

---

 

 

Владимир Зайцев родился в 1984 году в городе Суровикино Волгоградской области. Живёт в Костроме.

В 2020 г. подборка его стихотворений вошла в лонг-лист премии «Лицей». В 2020 и 2022–2024 гг. стал финалистом конкурса «Петроглиф» в прозаической и поэтической номинациях. В 2022 и 2023 гг. – финалист Волошинского конкурса в поэтических номинациях, в 2024 г. – лонг по прозе. В 2023 г. участвовал в выставке, посвящённой современному искусству Костромы в ДК ГЭС-2 (Москва).

Ведёт в соцсети VK сообщество «Поэтическая винилотека», посвящённое оцифровкам пластинок со стихотворениями и литературно-музыкальными композициями.