Кавказ в сердце России

Рубрика в газете: История, № 2000 / 28, 14.07.2000, автор: Вадим ДЕМЕНТЬЕВ

Несколько лет идёт самая настоящая война на Кавказе. Все эти годы мы черпаем информацию из теле- и радиопередач, со страниц газет. Пишется и говорится много, высказываются различные мнения, но, когда речь заходит об истории, о прошлом российско-кавказских взаимоотношений, дикторы и публицисты словно немеют, что выдаёт их элементарную некомпетентность. Между тем с “той стороны” появился целый вал фальсификаций, извращающих тысячелетнюю историю Кавказа. Суть этих “изысканий” (они выходят большими тиражами в Ярославле, Майкопе, на Украине и раньше в Грозном) сводится к противопоставлению, откровеннее всего выраженному в названии одной из статей книги Зелимхана Яндарбиева “Чечения – путь к свободе”: “Мы и они”.

Всё это привело нас с доктором исторических наук В.Десятериком к идее составить сборник документов и свидетельств, который бы объективно рассмотрел весь комплекс вопросов российско-кавказских взаимосвязей. Работа в хранилище Российской государственной библиотеки показала, что на эту тему существует огромный пласт литературы, востребуемой лишь узкими специалистами. Между тем он представляет очевидный интерес для широкого круга читателей, особенно в наше время.

Так родилась книга “Кавказ в сердце России”, выходящая в издательстве “Пашков Дом” при содействии Фонда имени И.Д. Сытина. Она составлена в популярной форме вопросов и ответов. Ответы в большинстве своём почерпнуты нами из редких источников, хранящихся в фондах главной библиотеки страны.

В сборнике отражена картина развития межнационального сотрудничества наших народов, их совместная многовековая борьба с иноземными завоевателями, помощь и поддержка русского народа в освоении природных богатств края и в культурном строительстве. Не обошли мы молчанием и трагические страницы нашей истории.

Для “Литературной России”, объективно рассказывающей о событиях на Северном Кавказе, мы отобрали наиболее интересные фрагменты нашего издания.

 

Почему чеченцы избрали своим символом волка? И чем он напоминает повадки абрека?

Чеченцы, как мужчины, так и женщины, наружностью чрезвычайно красивый народ. Они высоки ростом, очень стройны, физиономии их, в особенности глаза, выразительны; в движениях чеченцы проворны, ловки; по характеру они все очень впечатлительны, веселы и остроумны, за что их называют “французами Кавказа”, но в то же время подозрительны, вспыльчивы, вероломны, коварны, мстительны. Когда они стремятся к своей цели, для них хороши все средства. Вместе с тем чеченцы неукротимы, необыкновенно выносливы, храбры в нападении, защите и в преследовании. Это – хищники, каких не много среди горных рыцарей Кавказа; да и сами они не скрывают этого, избирая среди царства животных своим идеалом волка.

Всех зверей сильнее лев,
Птиц сильнее всех орёл.
Кто ж, слабейших одолев,
В них добычи б не нашёл?
Слабый волк на тех идёт,
Кто его порой сильней,
И его победа ждёт,
Если ж смерть – то, встретясь с ней,
Волк безропотно умрёт!

Так превозносят чеченские песни отвратительнейшего из хищников животного царства.

Неукротимость, своеволие и не дикость, а хищные инстинкты породили среди чеченцев на почве кровомщения абречество. “Абрек – это нечто… дико-безумное по самому своему существу, это – человек, принявший на себя обряд долгой кровавой мести и отчуждения от общества под влиянием какого-либо сильного горя, обиды, потери или несчастия…” Что такое абрек, лучше всего видно из клятвы, которую давал чеченец, вступая в число абреков:

“Я, сын такого-то, сын честного и славного джигита, клянусь святым, почитаемым мною местом, на котором стою, принять столько-то летний подвиг абречества, – и во дни этих годов не щадить ни своей крови, ни крови всех людей, истребляя их, как зверей хищных. Клянусь отнимать у людей всё, что дорого их сердцу, их совести, их храбрости. Отниму грудного младенца у матери, сожгу дом бедняка и там, где радость, принесу горе. Если же я не исполню клятвы моей, если сердце моё забьётся для кого-нибудь любовью или жалостью, пусть не увижу гробов предков моих, пусть родная земля не примет меня, пусть вода не утолит моей жажды, хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольётся кровь нечистого животного”.

Встреча с абреком – несчастье, и вот как описывает её один из путешественников.

“Если вы, – говорит он, – завидели в горах наездника с мутным, окровавленным и безумно блуждающим взором, бегите от него. Это абрек. Дитя ли, женщина ли, дряхлый ли, бессильный старик – ему всё равно, была бы жертва, была бы жизнь, которую он может отнять, хотя бы с опасностью потерять свою собственную. Жизнь, которою наслаждаются, для него смертельная обида. Любимые дело и удаль абрека – надвинувши на глаза кабардинку, проскакать под сотнею ружейных или винтовочных стволов и врезаться в самую середину врага”.

Слово “абрек” значит “заклятый”. И никакое слово так резко не высказывает назначение человека, разорвавшего узы дружбы, кровного родства, отказавшегося от любви, чести, совести, сострадания, словом – от всех чувств, которые могут отличить человека от зверя. И абрек поистине есть самый страшный зверь гор, опасный для своих и чужих: кровь – его стихия, кинжал – неразлучный спутник, сам он – верный и неизменный слуга шайтана. Абреки нередко составляли небольшие партии или шли во главе партий, перенося всю силу своей ненависти на русских. И встреча с ними войск неизбежно вела за собою кровопролитные схватки. Абреков можно было перебить, но не взять живыми.

(Из кн.: Покорённый Кавказ. Очерки исторического прошлого и современного положения Кавказа. СПб., 1904.)

 

Как проводились “зачистки” немирных чеченских сёл в прошлом веке?

Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предложил выгнать их с земель Аксаевских, которые занимали они, сначала по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли. При атаке сих деревень, лежащих в твёрдых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если оных не удалят прежде жён своих, детей и имущество которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жён может один только пример ужаса.

В сем намерении приказал я (…) генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружён был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жён своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.

Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, ибо кроме офицеров простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырёхсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили как уже оставшися без всякой защиты и просивших помилования (но гораздо большее число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников и без их участия, как ближайших к линии, почти ни одно воровство и грабёж не происходили; большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания.

(Из кн.: Записки А.П. Ермолова. 1798 – 1826. М., 1991.)

 

Какие думы занимали ум русского офицера после пленения Шамиля?

Сколько разнородных дум теснилось в голове в этот день, когда, после таких тревог и такого сильного возбуждения, и люди, и природа успокоились в ночной темноте, покрывшей собою все окрестности.

Вчера и сегодня – гром и треск, теперь – лагерная, почти домашняя жизнь.

Вчера Шамиль – имам, сегодня – пленник, простой горец, и не более того.

Так зачастую бывает в жизни, так зачастую судьба играет человеком, указывая ему на всё ничтожество наружных знаков, приводя его к убеждению о мгновенных превратностях житейской сцены.

Был неприязненный народ, была целая неприятельская армия, держалась она шестьдесят лет, падала, возникала, колебалась, и торжествовала, и была поражаема, – и вдруг, что же осталось

От сильных, славных сих мужей?
Разом –
Их поколенье миновалось,
И с ним исчез кровавый след
Усилий, бедствий и побед…

Сорок – пятьдесят человек от десятков тысяч! И это в один день!

Какая злая насмешка над людским постоянством, над человеческими заботами и треволнениями! Какая поучительная эпопея!

Шамиль, гордый имам, не знавший преград своему властолюбию и честолюбию, неограниченный деспот громадного населения, умный, опытный вождь, в несколько минут принижен, придавлен, лишился даже дара слова, тогда как этим словом, будто раскалённым железом, ещё так недавно насквозь пронизывал сердца и двигал массы народа!

Люди, учитесь, поучайтесь!

Вот единственный, разумный вывод, который рисовался воображению в заключение всех этих дум, тяжёлым напором давивших голову.

Война кончилась, кровь более не польётся, сразу стало так тихо…

Но отчего в то же время что-то будто сжимало сердце? Отчего не радость, не веселье охватывали грудь, а смесь каких-то разнородных, необъяснимых чувств? Будто и весело, а между тем – скучно, пасмурно.

Отчего это?

Странно! Оттого, что жаль прошлого.

Так ли? Действительно так.

Как не сказать, что презабавно устроена человеческая натура.

Это прошлое было такое тяжёлое, кровавое, трудное; много пустило оно по миру вдов и сирот, много испортило и надорвало могучих, сильных, здравомыслящих и здоровых людей; много оно сделало несчастных, нищих – а всё его жаль: оно составляло нашу гордость, и отсюда истекает вся забота о нем; оно ввелось нам в плоть и в кровь, оно стало нашею привычкою, и, имея за собою много бедственного, злого, дурного, оно в то же время имело и свою прелесть. Что может сравниться с минутами, когда человек сознательно, спокойно стоит под градом пуль, под дулами десятков и сотен винтовок; когда постепенно загорается в груди его какой-то пламень, вызывающий в нём сознание своего высокого значения, толкающий его на подвиг, от которого иногда зависит участь сотни, даже тысячи людей?.. Разве такие минуты не опьяняют человека, разве они забываются в жизни, разве это не прелесть?

Они уже более не возвратятся – эти минуты. Оттого-то и жаль прошлого.

Неизбежно, что с покорением Кавказа понемногу затих, хотя и не угас, тот особый дух среди воинов, который витал над ними шестьдесят лет, одушевляя деятелей, обучая их наследников и преемников, дух славы, связанный с честною службою, с умственным развитием единицы, обращавший в одну семью, крепкую, плотную, сто тысяч человек. Великое дело – всякая дружная и хорошая семья, но ещё важнее и знаменательнее, почтеннее такая обширная, стотысячная семья. Кто её не станет уважать? Кто перед нею не преклонится?..

И преклонялись перед нею, и чествовали её, и уважали её шестьдесят лет – из далёких стран, из-за морей.

Разве нельзя пожалеть о таких золотых днях?

Правда, не будут многие из нас томиться в неприятельских мрачных и зловонных темницах, пасти стада с оковами на руках и на ногах, тонуть в грязи и в снегу, падать от изнеможения во время усиленных движений, задыхаясь от жары и жажды… Но кто из всех перенёсших эти беды, получивших потом успокоение и облегчение, вспоминал о таких явлениях с ужасом, с негодованием? Никто.

Эти все беды забывались так быстро, и в итоге оставалось лишь сожаление, что не испытаешь более ничего жгучего, что не увидишь то грандиозной, то ласкающей природы, которая так очаровательна, так заманчива в своей девственной простоте.

Словом, начиная от самых важных многозначащих явлений и испытаний и кончая пустяками – жаль прошлого, потому что оно слилось с существом нашим, как ближайшее родное, как неотъемлемое.

Прощай, старый, дикий Кавказ, быстро перерождающийся в цивилизованное царство! Прощайте и вы, старые кавказцы, которых с каждым днём остаётся всё меньше и меньше!

(Из воспоминаний: Волконский Н.А. Окончательное покорение Кавказа (1859 год) // Кавказский сборник. Т. IV. Тифлис, 1879.)