Кому сегодня нужен Герцен?
№ 2022 / 9, 11.03.2022, автор: Сергей КУЧИН (пос. Рамонь, Воронежская область)
Давно не думал о Герцене. Ушёл он не то чтоб на периферию, а совсем из моего сознания. Редкие ссылки на него в статьях не вызывали отклика. Прочитанные на заре моей туманной юности его повести и пространные записки под названием «Былое и думы», до предела насыщенные именами, конечно, и русских деятелей в первую очередь, но больше всякими итальянскими, французскими, немецкими, английскими и «особенно милыми» русскому слуху польскими, ничего уже не значащими для нас, ныне живущих, и даже по звучанию имён не вызывающих никаких впечатлений, кроме, может быть, князя Ю. Понятовского, командира польского корпуса, шедшего вместе с Наполеоном завоёвывать Россию и утонувшего при побеге из неё, – никак не связывались те иностранные имена с нашими интересами в шестидесятые годы. Кроме художественного я предпринял попытку дочитать до конца его популяризаторские труды по истории и социологии, и на том моё знакомство с Герценом закончилось. Конечно, что-то запомнилось о месте Александра Ивановича в ряду имён и явлений, где кто-то кого-то разбудил, и побудка та привела к таким потрясениям, что толчки от них до сих пор ощущаются. Кипучая его жизнь с переездами по городам Европы представлялась вполне благополучной. Его внешний облик запомнился по фотографии сидящего в кресле и опирающегося локтем правой руки на какую-то подставку здорового мужчины, склонившего на ладонь голову. У него спокойное, умное выражение лица. Никакой в глазах тревоги.
Это всё запомнившееся о нём. Такие они, неблагодарные потомки!
И вот, случайно, рассматривая альбом цветных репродукций русских портретов XIX века, я обратил внимание на изображение Герцена художником Н.Н. Ге в феврале 1867 года. На меня с портрета смотрел подавленный, растерянный, чем-то угнетённый старик. В глазах застыло выражение то ли покорности, то ли какого-то недуга. Да Герцен ли это?! При его обеспеченной жизни (сравнительно с другими людьми даже его круга) такой тревожный художественный образ – почему?
Несколько недель изредка тот портрет всплывал в памяти. Я посмотрел на него ещё раз. Что же так могло повлиять на благополучного по экономическим меркам пятидесяти пятилетнего мужчину? Ответ могут подсказать его письма, решил я. Почитаем. Много уныния встречается в них; выписываю:
В Женеве отвратительно. Это город сплетен, ссор и гадостей.
Есть особенно горькое чувство, сознание, что жизнь уходит. Это может довести до отчаяния – меня доводит до озлобленного бездействия.
Я просто устаю и тупею – и тут никакая теория о свободе и несвободе воли не поможет. Я вижу одно: мы несчастны в частной жизни.
В какую тяжёлую серую массу боли и ужаса, внутренней тревоги перешла моя жизнь…
Измениться внутренне можно только пониманием и самообузданием в силу понимания условий жизни.
(Так вот и хочется мне «чужую беду развести»: – Александр Иванович, поменяйте серую массу на небольшой клочок земли и выращивайте на нём, например, цветы, тогда тревога может исчезнуть. Попробуйте).
Горе выходящим – без сил, а только с мыслями из обыкновенной колеи жизни.
Да, такое – близко к отчаянию!
Попробуем проследить коротко его выход из «обыкновенной колеи жизни». Ясно, что начало этому выходу положено отъездом Александра Ивановича из России. Можно оправдывать этот шаг невыносимыми условиями царского режима. Не будем вдаваться в подробности той жизни. Приведём его объяснение причины добровольного изгнания из Родины. Он писал друзьям, что остаётся здесь их представителем, чтобы знакомить Европу с Русью, рассказывать о народе, не утратившем общинного начала, сохранившем «живой ум и широкий разгул богатой натуры». Но – жестокий он просветитель, оказывается. В статье «После грозы» Герцен, получается, оправдывает бессудные расстрелы в Париже 1848 года, разгул бешенства в нём, так как это ведёт к гибели мира, мешающего водвориться прекрасному будущему, «а потому – да здравствует хаос и разрушение! «Vive la mort!» И да водружится будущее!» Какое будущее он собирается водрузить? Ответом на этот вопрос может служить цитата из его письма к сыну в 1855 году: «Мы не строим, мы ломаем, мы не возвещаем нового откровения, а устраняем старую ложь».
Такие «ломовики» нам известны!
Самая кипучая энергия Герцена проявилась в издании газеты «Колокол». Оставим упоминания о «многострадальной» Польше, напомним о том, что в «Колоколе» говорилось о России. Сообщалось о готовых казематах Петропавловской крепости в 1860 году для двенадцати студентов Харьковского и Киевского университетов. Та молодёжь обвинялась в революционном образе мыслей. (Вон где корни-то! Это я про мысли.) Вот так действовали: по мыслям – казематом!
Писали о телесных наказаниях по всей Руси великой, и об отношении начальственной неруси к народу.
А вот о двух явно тяжких преступлениях чуть подробнее вспомним. Первое произошло в Тираспольском уезде: помещица Власова три дня секла мать сбежавшей горничной, требуя указать, где находится дочь. На третий день засечённая женщина повесилась.
Второе: орловский помещик доктор Гутцейт насиловал тринадцатилетнюю девочку и сёк её за сопротивление. Дошло дело до губернатора и девушку от греха подальше сослали на поселение. А доктор Гутцейт не успокоился: двенадцатилетняя девочка пряталась от его насилия (сёк её беспощадно) в церковной печке, и барыня из ревности ещё секла. «Девочку освидетельствовали. нашли её растленной и истерзанной». Началось следствие, решили опросить соседей. Крючкотвор Зубов поставил вопрос: «Что вы знаете доказательного» о поведении Гутцейта? По-человечески те ответить побоялись и Гутцейта оправдали.
Для истории нашей страны материалы «Колокола» являются важным источником. Но редакторов подвела их безмерная любовь к полякам – после польского восстания публика в России к газете охладела. 26 февраля 1867 года (десятилетний юбилей издания) Герцен пишет Огарёву о том, что в Петербурге и Москве решительно никто их газету не читает, что прежде разные книгопродавцы тайком хоть продавали, а теперь пожимают плечами, никто мол не требует. На этом и закончилось издание лучшей нашей газеты за рубежом. В конце того года Александр Иванович запишет: «Двадцать лет тому назад я был в полной силе развития. Я нёсся, слегка ударяя в волны, с безумным легкомыслием, с безграничной самонадеятельностью, на всех парусах, и все их одни за одними пришлось подвязать!..»
А с молодой порослью революционеров, прибывших из России в Европу у Герцена отношения не сложились. Не получилось совместной издательской деятельности. Молодёжь упрекала знаменитого революционера за письма Александру II, за склонность к либерализму. Серно-Соловьёвич издал брошюру «Наши домашние дела», в которой резко упрекал Герцена за риторические фразы, большей частью пошлые остроты. «Вы не политический деятель и ещё меньше теоретик, основатель учения… Вы захотели сделаться Чернышевским, и с этих-то пор и началось ваше падение», – высказывал свой приговор ученик Николая Гавриловича, пропагандиста свободных людских отношений.
Когда-то Герцен писал Прудону о России и Польше, сочувствуя бедным, «угнетённым царизмом» полякам, стремящимся к свободе, а у русских выделял стремление к праву на землю без выкупа, общинному устройство, разделу земли и промысловым объединениям. Он жалел, что может не увидеть больше «наших крестьян, которых я вспоминаю с любовью». Но в раздражении мог написать и такое: «Отчего же ни на одного русского положиться нельзя, и отчего слово «долг», «обязанность» только тогда существуют, когда есть возле палка?»
А надо бы не спешить с обобщениями, а подумать, почему же его понимание долга и обязанности не совпадает с пониманием русского народа. Да потому, возможно, что русский народ «видал» ваши долг и обязанности, благодетели непрошенные! А вас много было на его шею…
«Нам кажется, что Польша и Россия могут рука об руку идти одной дорогой к новой, свободной («За вашу и нашу свободу!») социальной жизни. Да что же это за вера в «рука об руку» с теми, кто таким образом только берёт? Это какая-то бацилла жертвенности разъедает наш народ. Жертвоприношения другим трезвым расчётливым народам. Французам помогать солдатами, – да всегда пожалуйста; австрияков спасать то от соседей, то от революции, – да обязательно поможем; избавить болгар от турецкого ига, – это наш славянский братский долг, хотя, осталась ли там хоть капля славянской крови? А потом некоторые из этих спасённых оскаливались на Россию. А мы оправдывали таких, мол это не народ тех стран, а какие-то плохие мальчишки вытворяли на Руси, что хотели. А что они сейчас хотят? Недавно представители некоторых освобождённых кровью наших солдат от фашизма стран долго аплодировали угрозам президента одной «родной» нам страны припугнуть нас атомной бомбой! Умойся, Россия, в очередной раз!
Вскоре итоги кипения политических страстей наших революционеров в Европе показали несостоятельность надежд на совместный с поляками рай. Герцен вынужден был признаться в письме М. Бакунину: «Вся наша роль в отношении польского дела была колоссальной ошибкой… С тех пор прибыло убеждение в совершенной неспособности, отсталости, тупости этой доблестной и глупой нации… Нам следовало молчать и выжидать конца». И Огарёву 9 сентября указывал на бесполезно растраченную ими энергию на поляков, на раскольников и на микро-нигилистов.
Интересны замечания в письмах Александра Ивановича о творчестве известным нам доныне писателей.
Тургеневский «Дым» он называл «очень плохим романом». Самому автору Герцен писал: «Твой Потугин мне надоел. Зачем ты не забыл половину его болтанья?» Александр Иванович в нескольких письмах отмечал, что «Дым» ему не нравится, но при том признавал, что Тургенев не такой литератор, чтобы «не знать его сочинений». 7 мая 1868 года он писал Огарёву: «Базаров нравственно – выше последующих базароидов. Он храбр, умён, не вор, не доносчик, не вонючий клоп». (Больно зацепили Герцена выпады против него Серно-Соловьёвича!) А вот ещё о Базарове: «Это слишком натянутый, школьный, взвинченный тип, чтоб ему долго удержаться». Не мог Александр Иванович представить себе, что в Базарове некоторые критики уже в двадцать первом веке найдут архетип русского народа.
О романе Чернышевского Герцен отзывался в общем отрицательно, упрекая автора «Что делать» в плохом слоге, кривлянии. Считал, что роман этот может принести вред немалый. «Это удивительная комментария ко всему, что было в 60-70 годах и зачатки зла также будут».
Так что же делать? Этот роман комментирует этап развития России или является руководством к действию? Получилось второе. Один тончайший ценитель художественной литературы и успешный государственный строитель зачитывался этим эпохальным произведением.
В письмах встречаются и нелицеприятные оценки поведения Некрасова и Каткова.
А теперь подведём итог тому, что очень коротко вспомнили, поставим вопросы Александру Ивановичу, тени его. Что же привело Вас, великий революционер, к растерянности, как мне показалось, на картине художника Н.Н. Ге? Не от того ли она, что Ваше эмоциональное кипение мешало рациональному взгляду на взаимоотношения в обществе? Возможно, к тому Вашему состоянию привели не только семейно-бытовые неурядицы, а и осознание Вами несоответствия громких слов чересчур скромным делам. Сам ведь Вы произнесли громко много горячих слов! Вы уж совсем очумевши провозгласили «Да здравствует смерть!» Это ради нового мира? В борьбе за «свободу» Вы задумывались ли над тем, что такое «свобода»? Нет, правда, без подначки спрашиваю. Свобода ведь величина непостоянная. Красиво, привлекательно болтать о ней можно сколько угодно, а реальные изменения этой величины, особенно резкие изменения, приводят к непредсказуемой потере некоторых её степеней. В статье «После грозы» (июнь 1848 года) Вы утверждали: «Не будет миру свободы, пока всё религиозное, политическое не превратится в человеческое, простое, подлежащее критике и отрицанию». Ну, простите, и куда девать эту Вашу завлекательную тарабарщину?
Может быть энергию, расходуемою на словесную борьбу за свободу направить бы на совершенствование правовых отношений (что, по-моему. требуется и теперешнему нашему времени)? Свободу, равенство, братство оставить бы для диссертаций, не мороча головы прекрасным будущим и не отвлекая человечество от конкретных дел по налаживанию добрососедских отношений. Почему бы тогда прогрессивно мыслящим помещикам не барские эксплуататорские экономии укреплять, а создавать со своими крестьянами хозяйства на принципах артели из равноправных членов. Да, да, заняться такой маниловщиной, и не проигрывать в карты оброк своих крестьян, о которых, между прочим, обязаны были заботиться.
Вы же сам подвели итог жизни в письме М. Бакунину в апреле 1867 года: «Россия не виновата, что её лучшие люди (и мы в том числе) не имели смысла стать в практические деятели (выделено мною – С.К.), когда это было можно, а были старые студенты и революционных дел мастера». Вот Ваша амбивалентность и привела к разочарованию.
Можно долго и красиво рассуждать об уровне нравственности определённого этапа развития общества, но как желаемый уровень внедрить в межличностное общение? Соединить достояние немногих – научные знания с массами, и тогда не возникал бы разрыв между учёными и остальным человечеством, доводящий до борьбы интересов. А как? Пропустить всех через университеты с обязательной выдачей дипломов? Это затратный и глупый путь.
Взрыв революционного гнева низов против верхов приводит к «разбитым горшкам». Очистив поле деятельности от битой посуды, общество приходит к тому же разделению на верхи и низы по всей вертикали своей. Как недавно негодовали мы по поводу телефонного права, а теперь после совершенствования судебной системы о каких только нарушениях законности в самих судах не пишут в наших газетах!
Для чего может быть теперь востребован Герцен? Мне кажется. что небольшая книжечка избранных высказываний его была бы полезна для всех наших администраций, судов и прокуратуры. Для общего их гуманитарного развития. Л.Н. Толстой говорил, что если бы Герцен действовал в России, он вёл бы молодёжь. Шли бы за ним, а не за Чернышевским, Михайловским. Он совершил круг через гегельянство, революционерство и возвратился к народу, к нравственным требованиям. Русские политики могли бы с него пример брать, «чтобы не повторять той же ошибки увлечения западными формами» (выделено мною – С.К.)
Но пригодится ли Герцен политикам, это, как бы, у них самих спросить надо.
Александр Герцен родился в доме, в котором располагается Литературный институт. Через шесть лет после рождения Александра в этом же доме в этой же комнате(!) родится его будущая первая жена Наталья. Судьба сведёт Александра с Николаем Огарёвым, и они навсегда станут друзьями и даже, в каком-то смысле, “родственниками”: Огарёв будет воспитывать и заботиться о детях Герцена, они станут его “детьми”. В юности они дадут верности своим идеалам и будут верны этой клятве всю жизнь. Огарёв был очень богатым помещиком, но всё своё богатство потратил на бедных и умер в нищете. Гражданской женой Герцена и Огарёва станет супруга больного человека по фамилии Тучков. После смерти Тучкова, Герцена и Огарёва пожилая Тучкова-Огарёва удалится в своё поместье в пензенской губернии. Её домашним доктором станет выпускник медфака московского университета Владимир Каришнев (мой будущий прадед). Однажды Каришнев откажется подписывать акт о “скоропостижной смерти” (в реальности запоротого до смерти урядником) крестьянина. На строптивого доктора ополчится всё уездное начальство. Тогда пожилая помещица Тучкова-Огарёва отправится к вице-губернатору Пензенской губернии и очень “серьёзно с ним поговорит” (она это умела!) о преследовании порядочного доктора. Беседа подействовала, от Каришнева отцепились. Вскоре он переедет в Хвалынск, в котором года три не было врача, так как невежественные жители убили доктора Молчанова во время холеры (врач болезнь напустил!), и никто не решался занять место городского врача. О Тучковой-Огарёвой Каришнев будет вспоминать с большим уважением.
Поздравляю, Сергей Викторович, с возвращением на литературные поля после победы над мерзким тяжёлым ковидом. Главное, что Герцен разбудил не только декабристов, но и Вас после длительного постковидного стресса. Более того, благодаря ему теперь для Вас открылась новая рубрика: “Кому нужен ИМЯРЕК?” А она неисчерпаесма как атом. Вперёд и выше! Удачи. Здоровья! Только не перетрудитесь, ещё и посевная впереди.
“Кому сегодня нужен Герцен”
О Герцене вспоминается только фамилия, которая осталась на слуху со школьной скамьи, не более. С. В. Кучин, автор “Кому сегодня нужен Герцен”, очень интересно рассказал о Герцене и сейчас у меня конечно же в памяти останется не только фамилия Герцен, но и его действия тех времен, а автору С. В. Кучину спасибо за просвещение, кратко и понятно.