Корона в огне
№ 2020 / 14, 16.04.2020, автор: Александр Рязанцев
Есть предсказание, что перед концом мира Благодатный огонь не сойдёт.
Три приметы укажут на близость конца.
Одна из них – когда Благодатный огонь не сойдёт на Гроб Господень.
Другая – когда Мамврийский дуб засохнет, тот, под которым патриарх Авраам принимал трёх Ангелов – Святую Троицу.
И третья – когда Иверская икона Божией Матери, сама пришедшая по морю на Афон, уйдёт.
Архимандрит Амвросий (Юрасов)
В первый раз за последние семь лет я смотрю церемонию схождения Благодатного огня по телевидению.
И ничего не узнаю.
Раньше меня окружал запах ладана и людского пота. Сейчас – духота запертой квартиры.
Жена волнуется. Водит холодеющими пальцами по моей ладони. Будто проверяет, точно ли я тут, не уехал ли? Нет, дорогая, никуда я не уехал. Целую твою руку. Должен радоваться – а мне грустно.
Ведь меня не должно быть здесь. Моё место – в Храме.
Смотрю на детей. Паша уставился в экран телевизора, то и дело поправляя сползающие на нос очки. Ксюша что-то усердно пишет в своём дневнике. В меня пошла. Я тоже пишу, всю жизнь посвятил словам.
Моя работа – политическая журналистика с религиозным уклоном, слежу за событиями в духовной жизни общества. Я рано обрёл в своей душе веру и старался наполнить ею каждую свою статью. Часто меня за это критиковали, сначала учителя, затем начальство, но я не отступал, ибо по-другому не мог. Писал о том, что знал, и вкладывал в свой труд то, во что верил. Терпел насмешки, забывал обиды и делал то, что должен. В итоге на меня обратили внимание и сделали предложение, которое я с благодарностью принял.
Каждый год, ровно семь лет подряд я ездил в далёкую страну в составе официальной делегации от Русской Православной Церкви, где вместе с сотнями паломников встречал рождение Благодатного огня. Я видел, как за секунды живительное пламя охватывает тысячи свечей, наполняя Храм благостью и ликованием. Благодатный огонь пробуждал пламя в наших сердцах, наполнял душу светом и мягким чувством джаза. Его частичка хранится и в моём сердце. До сих пор меня греет.
Вновь смотрю на дочь. Вижу, как старательно она выводит ветвистые русские буквы. И чувствую прилив гордости за неё. Если собрать всё, что каждый из нас написал за всю жизнь, то получатся миллиарды томов, толстых или только начатых. И мне было отрадно видеть, что дочь учится любить слово. Начала писать свою книгу.
Вновь смотрю на экран. Вижу Храм, тёмный и непривычно пустой. Он, как и прежде, окружён местной строгой полицией. Я вижу служителей закона, несмотря на жару одетых во всё чёрное. На лицах красуются дорогие медицинские маски. Вид у них серьёзный, как того и требует профессия.
В новостях говорили, что ночью полицейские расставили по всему городу ограждения – но от кого? Жители города сидят по домам, боясь лишний раз сходить в магазин и нарваться на штраф. Ведь, если верить официальной позиции международного сообщества, по улице бродит опасная зараза COVID-19. Коронавирус, порушивший планы 99,99% населения планеты и разогнавший нас по домам. Теперь я убеждён, что разделённым обществом гораздо проще управлять, чем единым.
Вспышка этой хвори началась в Азии и за считанные недели охватила весь цивилизованный мир. Границы закрылись, экономика заглохла, а журналистика вновь обрела могущество. Нашу поездку в Храм отменили, отправили только нескольких священников специальным рейсом в аэропорт – там они дожидаются, когда им принесут Благодатный огонь. С этим огнём они вернутся домой.
Слава Богу, что церемонию не отменили. Но на душе всё равно неспокойно. Решение было принято в 13 марта, в пятницу. Худший день для принятия каких бы то ни было решений.
У меня плохие предчувствия. Я боюсь конца света.
А ведь об этом много толкуют. И есть основание: Храм пуст. Его просторные помещения, где ещё в прошлом году толпились сотни уставших паломников, вымерли. Осталось только несколько представителей разных Поместных Православных Церквей. Камера показывает их длинные бородатые лица, взгляды, устремлённый ввысь, и губы, читающие молитвы. Кажется, что они на пределе; приход – поддержка любого священника, с верой прихожан молитвы батюшки обрктают стократную силу. Без мирян Церкви сложно донести свои мольбы до Господа.
Услышит ли Он нас сегодня?
Я трясу головой. Это всё мои страхи, которые я приписываю незнакомым людям. Надо включить голову… но я представляю бледное лицо Патриарха Нектария, покидающего Кувуклию с пустыми руками, и тревога вонзает в моё сердце свои кривые зубы.
Благодатный огонь сходил к нам потому, что в сей заветный миг все мы были вместе. А теперь сидим по домам, разделённые молчанием и пространством. Как к нам снизойдёт Огонь, если каждый из нас остался наедине с самим собой?
Ответ сразу приходит в голову, и я от страха закрываю глаза. Пытаюсь себя успокоить, но не могу. Слишком много знаков. Слишком много слов и страхов, которые навязывает телевидение. Количество заражённых с каждым днём растёт. Слишком часто стали вспоминать Откровение Иоанна Богослова, полынь и катастрофу в Чернобыльской ГЭС. 30 марта подсчитали, что заражённых стало ровно 666 тысяч человек. А ещё падение Мамврийского дуба в феврале 2019 года. Про Иверскую икону Божией Матери вообще нет вестей, и это настораживает.
Когда ты читаешь об этом в газетах, с лёгкостью находишь все слабые места таких теорий и понимаешь, что они во многом от лукавого. Но когда в обществе копится паника, чьей кровью становится страх и усталость… Когда воздух веет тревогой, и каждый из нас её чувствует… Тогда мы становимся пищей для сомнений и страхов.
– Всё хорошо? – спрашивает жена.
– Да, не волнуйся. Я слишком много думаю, а это вредно.
Я кротко улыбаюсь, подмигиваю детям и смотрю церемонию дальше. Ничего не меняется: горстка священников в огромном зале читает молитвы, свечи горят, а Храм молчит. Сразу вспоминаю, как я там стоял семь лет назад, вместе с другими верующими, и пытался удержаться на ногах после бессонной ночи и томительного ожидания. Я едва мог пошевелить пальцем, и требовалось много минут, сил и нервных извинений шёпотом, чтобы достать бутыль с водой и сделать глоток.
Я был зажат между армянином в красной рубахе и длиннобородым греком, чувствовал запах их грязных тел и пота. И радовался. Ведь я внутри Храма. Прошёл все испытания, которые выпали нашей делегации – переждал долгую ночь, чтобы с восходом солнца приблизиться ко входу, миновал служителей закона и попал внутрь, так ещё и стою рядом с Кувуклией – и буду одним из первых, кто примет Благодатный огонь. Но меня радовали не собственные успехи, а успехи всех верующих, что собрались в Храме и испытывали то же, что и я. Мы все вместе, люди из разных стран и разных обществ, но единые Святым Духом. Храм мне представлялся Центром Вселенной, сосредоточием этого Духа. И порой мне казалось, что я сам проникаюсь общей верой и вижу то, чего прежде не замечал: человеческие души. Я смотрел на стриженую под ёжик голову грека – и, казалось, видел его сущность, словно сквозь рентген: помыслы и сомнения, страхи и надежды, радости и ошибки. Он каялся за свои грехи и молил Бога о прощении. Хоть и в толпе, но он был с Богом один на один, и радовался этому, и обещал, что станет жить лучше. В его словах крылась сила, продиктованная волей случая.
Я слегка улыбаюсь, вспоминая тот день. В те недолгие часы я мог смотреть на окружающих меня незнакомцев и видеть их, а не замечать. Я сканировал людей и искал ответы на давно мучившие меня вопросы.
И нашёл один ответ.
Мне тогда было двадцать пять, я подумывал о женитьбе. Её звали Маша, мы познакомились в церкви и вскоре сблизились. Пожили вместе несколько месяцев и решили, что никак не можем друг без друга. Накопили денег, чтобы справить свадьбу и провести несколько месяцев без особых тревог. Выбрали церковь, назначили день, который вскоре настал. Наши семьи прибыли в назначенный час, пришёл батюшка, а вскоре появилась Маша.
Но до алтаря она не дошла. Увидев меня, Маша на миг остановилась, побледнела и, путаясь в свадебном платье, выбежала из церкви. Я помчался за ней, но меня остановил отец Маши и не позволил сделать ни шагу. Тут вмешался мой отец, мужчины вспылили и наговорили друг другу много злых слов. Вокруг нас висели иконы.
Я вернулся домой, в котором остались только мои вещи. На столе лежала записка. Я прочёл её и хотел сжечь в очаге. Но очага не было, и пришлось ограничиться мусоропроводом.
Прошло десять лет, у меня супруга и дети, а я до сих пор не могу понять: почему Маша убежала? Что её заставило так резко разорвать со мной связь, которая казалась крепкой и искренней? Ведь она давно хотела, чтобы я сделал ей предложение, я это чувствовал. И когда, вернувшись вечером с работы, я повесил на крючок плащ, бухнулся посреди кухни на колено и протянул ей малиновый футляр с колечком, то увидел на её лице благодарность. Не удовольствие, не признательность, не испуг – Маша благодарила меня за то, что я услышал её зов и ответил на него со всей своей искренностью, продиктованной чувством. Мы хотели создать свой семейный очаг, вырастить детей, сделать их сильными и хорошими людьми.
Почему она ушла?
И когда я читал души верующих в огромном Храме, то нашёл ответ. Маша, оказавшись перед перспективой брака, ощутила частичку Святого Духа и стала видеть как сквозь рентген-аппарат. На короткий миг, но она увидела меня, себя и наши отношения. И что-то поняла. Поняла, что ей рано идти на такой шаг. Она не могла взять на себя ответственность за наш союз и быт, стать со мной единым целым, жить неразлучно – даже после смерти. Потому она и ушла. Поняла, что не может совершить ошибку, которую не в состоянии будет исправить.
Я её понял и, спустя годы терзаний, простил. А потом долго молился о её счастье и здоровье, прося прощения у Бога за то, что поддался скорби, замкнулся в себе и напрасно потерял много сил и возможностей.
Жена сжимает мою руку:
– Смотри, Патриарх идёт!
Ксюша тут же отрывается от своей книжки и испуганно смотрит сначала на нас, потом на экран. Она волнуется, как и мы. Тревогой заразиться легче, чем любым вирусом. Она – подлинная опасность.
Паша поправляет очки и устраивается поудобнее. Он младше и ко всему относится проще. Для него церемония – как кино, в конце которого обещается сюрприз. В его глазах азарт, и он терпеливо ждёт, когда же начнётся финал.
Появляется Патриарх Нектарий. Степенно, даже торжественно подходит он к Кувуклии. Священнослужители начинают петь. Их звучные, крепкие голоса наполнены силой одиночек. Барабаны молчат.
Патриарх снимает длинные одежды, остаётся только в белой рубахе. Он берёт несколько свеч, читает молитву, несколько раз крестится и заходит в пустую Кувуклию, за несколько часов до этого тщательно проверенную служителями закона.
Священники продолжают молиться. По их лицам течёт пот. Они верят, что огонь зажжётся, но всё равно волнуются, ибо пока огонь не сошёл. Такое было и раньше, ведь очень волнительно ждать выхода Патриарха. Но когда Храм пуст, искушение поддаться отчаянию слишком велико.
Видя, что их надо поддержать, я опускаюсь на колени и начинаю молиться. Жена и дети присоединяются ко мне. Мы молимся, каждый про себя, временами поглядывая на экран – не вышел ли Нектарий? Нет, не вышел. Дверь Кувуклии закрыта.
Проходят часы. Мы молимся по силам своим. Дети устают и уходят в свои комнаты, но лишь для того, чтобы вернуться и продолжать разговор с Богом. Мы с женой держимся за руки, повторяем давно заученные молитвы и придумываем свои собственные.
Мне доводилось много раз представлять, как выглядит схождение Огня. Видеть, как едва уловимые лучи соединяются в одной точке и порождают чудо. Свечи в руках патриарха зажигаются, он передаёт их настоятелю, а тот подносит огонь к остальным свечам. Потом уже своими глазами я видел, как Храм наполняется светом и ликованием. Сердце быстро бьётся, в глазах застыла влага, а уставшее тело готово к новым испытаниям. Армянин в красной рубахе улыбается словно дитя, чьи заветные мечты исполнились; не говоря ни слова он оборачивается ко мне и подносит свои горящие свечи к наконечникам моих свечек. Следует резкая вспышка огня, и капелька воска попадает мне в глаз. Я прикрываю лицо, но не чувствую боли; наоборот, странное тепло, греющее душу словно расплавленное золото. Я провожу пальцем по глазу, стараясь нащупать воск, но не чувствую его. Он исчез.
С радостью смотрю на окружающих, обнимаюсь с незнакомцами, за долгие часы ставших близкими друзьями, и славлю Бога. Каждый из нас говорит на своё языке, но мы прекрасно друг друга понимаем. Как было тысячу и две тысячи лет назад.
Передо мной проносятся другие воспоминания. Я закрываю глаза, погружаясь в прошлое и пытаюсь хоть как-то повлиять на будущее. Но в глубине души чувствую, что всё за нас уже решено.
Рука жены больно сжимает моё плечо. Длинные ногти чуть не пронзают плоть. Я вскакиваю, смотрю на её измождённое лицо. Сердце пронзает ледяная игла.
– Папа, смотри! – в ужасе кричит Ксюша. Паша стоит рядом, и лицо его не по годам бледно.
Я смотрю на экран. Дверь Кувуклии открыта. У входа стоит Патриарх Нектарий с опущенными руками. Из его глаз льются слёзы.
Огонь не сошёл.
Эта мысль превращает мозг в кашу. Я обнимаю жену и детей, мы образуем круг. Головы опущены.
– Всё будет хорошо, – повторяю скороговоркой. – Всё образуется, всё…
Краем глаза по привычке смотрю на экран. Измученный Патриарх собирается с силами и делает последний рывок. Он падает на колени, соединяет ладони и возносит мольбы Господу. Горстка священников следует его примеру. Помещение Храма наполняется звучными мужскими голосами.
Мы садимся на диван. Не отпускаем друг друга. Смотрим и смотрим на экран, на незажёгшиеся свечи, на полутёмные образа. Ожидаем землетрясения или дыма из кладязя, но солнце за окном никуда не пропадает.
– Неужели…неужели конец света настал? – спрашивает жена, Вера.
– Боюсь, что так, – я крепче обнимаю родных. Руки затекли, но я превозмогаю боль.
Экран телевизора погасает. Резко, безвозвратно. Потом выключается свет. Мы крепче сжимаем объятия. Я чувствую тепло родных мне тел, слышу их дыхание, чувствую биение трёх сердец. Закрываю глаза.
И ударюсь головой об пол. В страхе вскакиваю на ноги, пытаясь открыть глаза. Но они остаются закрытыми. Вокруг меня тьма, и я не чувствую тел жены и детей. Я пытаюсь кричать, но изо рта не вырывается ни стона. Бью кулаками по голове, но не чувствую боли; брожу во тьме, но не чувствую своих шагов.
Сердце истошно вопит.
Где Вера, где Паша и Ксюша? Почему ты нас разлучил, Господи? Почему я остался один?
И тут же чувствую страшный ответ.
Каждый умирает в одиночку.
Неужели так Бог говорит? Или Антихрист? Всё перепуталось, смешалось в мерзкую кучу из пыли и грязи. Я падаю на колени и соединяю ладони вместе. Ни о чём не думаю. Отсекаю от себя всё, что приобрёл в ходе своей земной жизни. Оставляю только самое важное.
Вера. Ксюша. Паша.
Простите, что отпустил вас. Вы одни, и вам страшно. Но мы скоро встретимся вновь. И уже никогда не расстанемся.
Я слышу щелчок, и передо мной пролетает искра огня. Она растёт на ходу, превращаясь в огненный шар на длинной свече. Появляется ещё свеча и ещё, и вот я вижу двенадцать свечей, образующих огромную корону. Я чувствую дыхание огня, его силу и волю. Корона смотрит на меня, а тело трясётся в ожидании грядущего.
Под короной стоит стол. На столе – толстенная книга.
Суди человека не по словам его, а по делам его.
Книга открывается. Издали вижу все свои школьные сочинения, любовные письма, неуклюжие стихи и статьи, которые я написал. Я вижу каждую строчку. А между ними – синие или красные чернила, написанные чьей-то чужой рукой.
Вера… Дети… Держитесь, мои родные.
Я собираюсь с силами и подхожу ко столу.
Беру перо, рисую высокий дуб с только что распустившимися листьями и иконостас на Афоне, в центре которого сияет свежими цветами Иверская икона Божьей Матери.
Жаль, что я так и не научился рисовать.
Просто-в сложном!
На одном дыхании прочла!
Есть о чём подумать……
Дорогой Александр! Спасибо за интересный рассказ! Мы, читатели, всегда спрашиваем себя: что за человек написал его? Ты представился журналистом международником, в общем то, твоим папой. Зачин хороший. Я увидел в рассказе твою сестру и младшего брата Арсения, с азартом наблюдающего – чем же закончится церемония сошествия Огня? Я вспомнил, что чувствовал Достоевский с завязанными глазами за секунду до совершения казни. Если бы у него спросили, хочет ли он, чтобы эта секунда длилась вечно, он ответил бы – Да – лишь бы быть не одному, а с Богом. Невозможно представить себя одним во вселенной, как невозможно представить бесконечность времени. Спасибо за хороший рассказ и добрые чувства. Не обращай внимания на дурную критику – Карамзин говорил, что великодушие действует только на великодушних. Но семена великодушия прорастают, и в борьбе противоположностей свобода выбора и душевное благородство побеждают телестные желания, и количество добрых дел переходит в качество новой прекрасной и вечной жизни.