Марица

Рубрика в газете: Проза, № 2023 / 48, 08.12.2023, автор: Дмитрий ЛАГУТИН (г. Брянск)

---

– Я тебе тысячу причин назову, почему Нойзик, например – тру, а Окси – не тру.

И Воронин начал загибать пальцы. Но я, признаться, слушал его вполуха, из-за того, во-первых, что страшно хотел спать, из-за того, во-вторых, что Нойзик, Окси и иже с ними не входят в сферу моих музыкальных предпочтений, и из-за того, в-третьих, что я не без удовольствия изучал проплывающий мимо окна электрички пейзаж – поля и низины с последними лохмотьями утреннего тумана, длинные одноэтажные улицы в пыли и кронах, редкие перелески.

– Все же не очень понимаю, зачем мы сорвались в такую даль, – перебил я Воронина. – Хотя тут и красиво, конечно.

Воронин перестал загибать пальцы и запыхтел возмущенно.

– Ты что? Ты что? Клад нужно закапывать только, – он вскинул подбородок, – только в лесу! В настоящем лесу! А где ты у нас найдешь настоящий лес?

– За комбинатом.

Воронин сделал оскорбленное лицо.

– За комбинатом? За комбинатом, по-твоему, лес? – он фыркнул презрительно. – Водичка с листиками там, а не лес. И под каждым деревом по наркоману.

Я вздохнул и пожал плечами.

– Кроме того, посмотри! – Воронин постучал по оконному стеклу. – Красотища какая, ат-мос-фе-ра! Ты давно на электричке гонял?

Я задумался.

– Лет семь назад, мелким еще.

– Во-от, – Воронин поднял указательный палец вверх. – А их скоро вообще запретят все, спишут к хренам собачьим, когда еще доведется?

Он говорил громко, временами почти кричал, но в вагоне, кроме нас, никого не было, и некого было стесняться. Вагон ощутимо раскачивался, под полом его грохотало и гремело, и ехал он до неправдоподобия медленно, не так, как обыкновенный поезд.

– Да и что это за клад, если он под боком лежит? – продолжал Воронин. – Эдак в любой день пойдешь и выкопаешь. А тут – расстояние!

Тут и там вагон пересекали плотные широкие лучи – за противоположными от наших окнами совсем уже поднялось, оторвалось от горизонта и теперь парило над полями, цеплялось за редкие кроны солнце.

Когда садились, солнце только-только выглядывало, подкрашивало кое-где последние этажи. Когда заявились на вокзал – заспанные, с лопатой и спрятанной в рюкзак жестяной коробкой – было еще сумрачно, серо совсем, фонари еще горели.

– Да и ладно тебе, – Воронин сдвинулся на край лавки, дотянулся до ближайшего луча и погрузил в него ладонь, точно зачерпнуть хотел, – две-три станции осталось. К обеду дома будем.

Встречающиеся до этого станции пустовали – ни один человек не садился, электричка стояла немного и катилась дальше – но на ближайшей – когда электричка замедлилась, взвизгнула колесами и наконец замерла напротив низенького и обшарпанного вокзала – в наш вагон влез, цепляясь плечами за не желающие разъезжаться как следует двери, мужик в пальто и шляпе. Прошел мимо нас с Ворониным, кивнул даже и мне, и ему – по очереди – покосился почти испуганно на лопату и уселся в противоположном конце вагона.

– Четыре, блин, пустых вагона, – процедил Воронин еле слышно, обернувшись и поглядев на мужика. – А он запёрся именно в наш.

Я вздохнул – и стал наблюдать за тем, как уползает за спину вокзал, полоска перрона, какие-то домики и конторки, вывески «Лаванда» и «Марица» над заколоченными дверями магазинов.

– Что такое марица? – спросил я Воронина.

– Что?

– Марица.

– Откуда мне знать? Матрица, может?

– Не, марица.

Воронин пожал плечами и положил лопату себе на колени, пальцами выбил по черенку какой-то ритм.

– Угадал?

– Что?

– Ритм откуда?

Он повторил, я покачал головой.

– Еще раз давай.

Воронин начал стучать и сбился, выругался, простучал снова.

– Сибириада.

Воронин просиял и протянул мне кулак, я встретил его своим.

Какое-то время ехали молча, смотрели в окно. Воронин что-то тихонько насвистывал – ту же «Сибириаду», кажется – я чувствовал, как проваливаюсь в дрему, как баюкает меня покачивающийся вагон, и зевал, стиснув зубы, жмурясь и, по-видимому, гримасничая.

Следом за мной зевал – и ему приходилось тогда прерывать свист – Воронин. Один раз зевнул – я увидел – мужик в шляпе. Зевнул, закрыв рот кулаком, глядя за окно.

– Хорош тебе зевать, – возмутился Воронин. – Настрой сбиваешь.

Настала моя очередь возмутиться.

А через какое-то время мужик в шляпе поднялся со своего места и, пошатываясь, взмахивая портфелем для равновесия, прошел по вагону, уселся на соседнюю от нас – через проход – скамью. Кивнул нам приветливо – снова по очереди, мне и Воронину – отвел глаза и стал смотреть перед собой. Не в окно, а ровно перед собой.

Руки его лежали на портфеле, портфель – на коленях. Сидел мужик ровно, точно шест проглотил – и на вид я бы ему дал лет пятьдесят, не меньше.

Воронин скосил глаза на мужика, потом посмотрел на меня многозначительно, скривил губы. Я не сдержался и хмыкнул. Воронин нарочно, на вылом глаз, потянулся, раскинув руки в стороны, захрустел суставами и шумно зевнул, не закрывая рта.

Мужик никак не отреагировал, а потом – спустя минуту или около того – засуетился, полез по карманам пальто, закусив губу, нашел, по-видимому, то, что искал и выдохнул, поправил шляпу. Повернулся к окну – так, что мне теперь было видно только его выбритую до синевы щеку и кончик носа – и так и замер.

– Погнали в тамбур, – предложил Воронин, когда помаячила и осталась позади еще одна станция. – Надоело сидеть.

Мы поднялись и вышли в тамбур, привалились к исцарапанным – две трети мата на треть мобильных номеров – стенкам и стали смотреть, как за стеклом плывут все те же поля, поля, поля, изредка прерываясь на села или крошечные, за два часа пешком изойдешь вдоль и поперек, городки.

Воронин закурил, я показал на табличку с перечеркнутой сигаретой.

– Электронные можно, – скривился Воронин. – Сорви ее нахрен, табличку эту. То нельзя, это нельзя…

По тамбуру пополз едкий синтетический дым – он собирался в жидкие облачка, струился, выгибаясь, по стеклу. Воронин сложил губы в трубочку и выпустил одно кольцо, другое – а потом я сказал, обернувшись на вагонные двери:

– Мужик чешет.

Тут же двери разъехались в стороны, и в тамбур вошел мужик в шляпе. Он посмотрел на нас коротко, улыбнулся виновато и отвел глаза, пролез между мной и Ворониным к одной из стен. Да так и остался стоять.

Время от времени он поднимал глаза и смотрел то на меня, то на Воронина, улыбался виновато, хмыкал и жевал губы. Потом выглядывал и мимо Воронина смотрел за стекло, потом рассматривал с озабоченным видом выцарапанные на стенках надписи.

Воронин косился на мужика и хмурился, нарочно дымил не вбок, а в центр тамбура, я дыханием отталкивал дым от себя.

Мужика синтетические облака, кажется, совершенно не беспокоили.

– Погнали? – кивнул Воронин на вагон, докурив.

– Погнали.

Мы вернулись в вагон и уселись на свои места. Через минуту вернулся и мужик – и сел на свое, через проход от нас. Покосился, губы его дрогнули в улыбке, тут же сжались в ниточку.

Воронин посмотрел на меня, потом достал телефон и стал набирать что-то, щелкая по экрану. Развернул экран ко мне.

«Выходим на следующей, не залипай. Как только я встану, срывайся и ты – но не раньше», – прочитал я и кивнул.

Очень скоро я заметил, что поля стали попадаться не широкие, размашистые, а как будто в гармошку – холмы и орважки – сжатые густым темным лесом. Временами лес выплескивался к самой насыпи, загораживал все собой, и вагон наполнялся зеленой тенью, лучи гасли или дробились. Я видел, как далеко и тесно убегают вглубь леса сосны и мне чудилось, что я слышу запах смолы.

Затем лес отступил, потянулись хороводами домики и водонапорные башни, я увидел бредущих по улице коров, мелькающих мимо них мальчишек на велосипедах.

Мальчишки неслись вдоль насыпи по неровной, в ямах, дороге и махали руками электричке. Воронин наклонился к стеклу и помахал в ответ, я тоже поднял руку, повел туда-сюда ладонью.

Электричка проползла сквозь городок – или село, или поселок городского типа, мне сложно судить –  и стала замедляться только на его окраине, когда домики снова поредели. Еще несколько минут – и мы застыли у крошечной станции, состоящей из двух-трех лавок и навеса с информационной доской.

Сразу за доской начиналось, утекая в сторону от городка и вонзаясь в лес, поле.

Я посмотрел на Воронина, Воронин еле заметно кивнул, выждал секунду-другую и резко встал, пролез к выходу. Я пролез вслед за ним, протиснулся через норовящие сомкнуться двери в тамбур и спрыгнул на перрон.

Тут же Воронин потащил меня – ошалевшего от солнца, от навалившихся звуков и запахов – за рукав.

– Пошли-пошли, еще увяжется этот придурок.

Мы почти сбежали с насыпи, свернули на тропинку и двинулись прямо через поле в сторону леса. Воронин шел и все оглядывался – уже и электричка укатилась восвояси, а он все оглядывался – а потом выдохнул облегченно и остановился, закурил.

– Постеснялся бы курить, – сказал с укором я. – Воздух-то какой…

Воздух и впрямь был чудесный – еще не горячий, душистый, раскачивающийся под прохладным, сладко-мятным ветерком, который катался по полю и гладил траву.

Воронин поднял руки – сдаюсь – но курить не перестал.

Мы шагали и я все смотрел по сторонам, принюхивался, цеплял с обочины колоски, жевать даже пробовал.

– Хорошо! – восклицал Воронин, и его «хорошо» далеко разлеталось по полю.

Над нами опрокидывалось чистое, ни облачка, небо, в нем скользили со свистом птицы. Солнце сияющим провалом поднималось все выше и заливало поле светом так, словно хотело наполнить до краев, на манер глубокой тарелки или таза.

Пахло оглушительно, у меня с непривычки даже голова закружилась.

И пока мы шагали, все приближалась к нам, вырастала, расправляла плечи, стена леса – и слышно уже было, как шумят равномерно, по-морскому, кроны, и можно было даже различить запах хвои.

У самого леса Воронин обернулся и выругался.

– Сошел-таки! Прется за нами!

Я оглянулся и увидел, как через поле – вдалеке, можно было бы и проморгать – идет наш попутчик. Идет и придерживает рукой шляпу на голове.

– Крипово, – признался я.

Воронин расхохотался.

– Чего тебе крипово? – он потряс лопатой. – Ка-ак двину ему в жбан, если что, костей не соберет.

– Да у меня перцовка с собой, – сообщил я и, заведя руку за спину, похлопал по рюкзаку. – Взял на всякий пожарный.

Воронин склонил голову набок – «ну вот, а чего тогда ноешь?» – а потом почесал задумчиво подбородок.

– А может, наговариваем на человека, мало ли, – он пожал плечами. – Дорога-то одна.

Но мы на всякий случай ускорились – и через несколько минут поле скрылось, и, оборачиваясь, я видел только, как дорога выгибается и тает за деревьями.

– А давай вообще вот так, – предложил Воронин, когда прошагали еще немного, и указал в сторону. – Все равно ж с дороги сходить.

Мы свернули в траву и двинулись, высоко поднимая ноги, вглубь леса.

– Слышишь? – восторженно толкал меня в бок Воронин. – Дятел стучит!

Я прислушивался и различал, действительно, далекий перестук.

– А вон чего, смотри!

Воронин протянул руку и сколупнул с ближайшего ствола шарик смолы, покатал в пальцах.

– Блин! – охнул Воронин. – Я и забыл, что она липучая такая!

Он щелбаном отправил шарик в траву и принялся скрести подушечки пальцев ногтями.

– Не отлипает… Понюхай только, кайф какой!

Он сунул пальцы мне под нос, я увернулся.

Наконец, мы оказались на порядочном удалении от дороги – и если обернуться, ее вообще не было видно, и угадать, что там дорога, можно было только по просветам между деревьями. Воронин воткнул лопату в землю, оперся на нее с видом победителя.

– Давай место выбирать!

И мы какое-то время шарились по округе в поисках наиболее выгодного места – а потом плюнули и стали копать наугад. Первым копал Воронин, а я стоял, скинув рюкзак с одного плеча, и озирался, прислушивался – дятел, в ветвях ветер шумит, скрипы какие-то и шорохи со всех сторон – запрокидывал голову и смотрел на то, как уходят к голубому небу, подпирают его кронами сосны, как сквозь кроны проходят узкие золотые лучи и рассеиваются веерами, тянутся вниз. Потом я опускал голову и смотрел, как все глубже и глубже уходит лопата, как под ней осыпается комьями земля, то черная, то светлая, песком и глиной, как из стесанных стенок показываются бледные и тонкие, в нитях и бахроме, корни.

– Давай я, – предложил я.

Воронин – красный, запыхавшийся – протянул мне лопату, я передал ему рюкзак.

– Я залезу? – спросил он и поднял рюкзак на уровень глаз.

– Конечно.

И пока копал я, Воронин осторожно доставал из рюкзака жестяную коробку, тряс ее над ухом с довольным видом, устраивал на земле, прикидывал на глаз габариты ямы.

– Поглубже надо, – говорил я. – А то раскопают наш клад завтра туристы какие-нибудь…

– Ха! А у меня на этот случай специальное письмо есть!

Воронин порылся по карманам и достал сложенный вчетверо листок.

– Что за письмо? – удивился я.

Воронин развернул листок, кашлянул и, сдерживая смех, прочел нараспев:

– Привет! В скобочках – здравствуйте. Если вы нашли наш клад, то выпейте коньяк, возьмите себе двести рублей, а все остальное закопайте, пожалуйста, обратно.

Я хмыкнул.

– Отличная идея.

– Других не держим, – щелкнул самодовольно языком Воронин.

Он снял с коробки крышку и пристроил письмо на самом верху, между бутылочкой коньяка и крошечным томиком Бродского.

– Часы надо подзавести, – крякнул он и осторжно достал со дна коробки старые часы без ремешка, принялся крутить колесико.

– Готово, – позвал я.

Воронин вернул часы в коробку, потом оценил ямку.

– Давай еще поглубже.

Он взял из моих рук лопату и продолжил копать. А я уселся на корточки перед коробкой и еще раз осмотрел содержимое, переложил две сторублевки поближе к письму.

Потом я краем глаза заметил какое-то движение, повернулся в сторону и увидел, как к нам идет, озираясь испуганно, мужик из электрички.

– Пс, – позвал я Воронина. – Смотри.

И на всякий случай подтянул из рюкзака баллончик, спрятал за спину, только потом выпрямился.

Воронин уже стоял, облокотившись на лопату.

Мужик шел, цепляясь полами пальто за кусты, прижимая к груди портфель, бормоча что-то встревоженно. Время от времени он бросал взгляд на нас, тут же отводил – пока не оказался в нескольких шагах и не остановился. Остановившись, он долго отряхивался и смотрел заинтересованно – то на яму, то на коробку у моих ног.

– Здрасьте, – наконец, выдавил он и улыбнулся неуверенно.

– Здоров, – пробасил Воронин и покачал лопату под рукой. – Чего надо?

Мужик забормотал что-то, заикаясь, улыбаясь нервно, показал на коробку пальцем.

– А вы что, – спросил он заискивающе, поджимая губы, – клад закапываете?

Я замялся, а Воронин ответил прямо, с вызовом.

– Клад закапываем, а тебе-то, дядь, что?

– Да мне ничего, ничего, – замахал руками мужик, затоптался на месте. – Закапывайте, конечно, дело хорошее…

Он посмотрел на нас умоляюще, почти виновато.

– А закопайте и меня, мальчишки, а? Пожалуйста.

Я покрепче сжал баллончик за спиной.

– Пожалуйста, – повторил мужик. – Я тихонько посижу, обещаю ничего не трогать.

Он вдруг зажмурился – и стал уменьшаться. И уменьшался до тех пор, пока не оказался ростом с палец.

– Пожалуйста, мальчишки! – пропищал он из травы, приставив ладонь ко рту. – Очень вас прошу!

Он вдруг оступился, и крошечная шляпка слетела с его головы – он поднял ее и долго отряхивал, прежде чем вернуть на место.

Мы с Ворониным переглянулись, а потом Воронин гаркнул:

– Мы на десять лет закапываем!

Мужик затряс радостно головой.

– Прекрасно! Просто прекрасно! Вы не переживайте, у меня тут, – он хлопнул себя по портфельчику, – и бутерброды есть, и книжка с фонариком!

Мы снова переглянулись, а затем Воронин, белый как мел, протянул к мужику лопату – и тот, подождав, пока лопата замрет, влез на ее край, стараясь не запачкать брюк.

Воронин осторожно дотянулся лопатой до коробки – и мужик сперва сбросил в коробку портфель, а затем спрыгнул и сам.

– Отлично, мальчишки! – пропищал он, выглядывая из-за Бродского, – спасибо вам большое!

И он уселся прямо на дно коробки, привалившись спиной к стенке. Снял шляпу и помахал ей у лица, ослабил воротник.

Я посмотрел на Воронина, тот пожал плечами. Я осторожно накрыл коробку крышкой и – не выпуская из руки перцовый баллончик – перенес коробку к ямке, опустил в нее.

– Закапывайте, ребята! – прозвучало еле слышно из коробки. – Еще раз спасибо!

Я сделал шаг назад, а Воронин подхватил на лопату земли и осторожно ссыпал на коробку. Потом подхватил еще и еще – а спустя минуту мы уже притаптывали рыхлое пятно и закидывали его ветками.

– Покрупнее что-нибудь нужно… – протянул Воронин.

Он померял шагами округу и притащил, морщась – «мокрицы» – обломок какого-то бревна, уронил его на землю. Затем достал телефон, закрыл экран ладонью на манер козырька – чтобы не было бликов.

– Ставим флажочек… – пробормотал он. – Столько-то широта… Столько-то долгота… Готово.

Обратно, к дороге, шли молча. И до поля, и через поле потом, обливаясь потом на солнце, шли молча. Молча мы сидели, дожидаясь электрички, на скамейке под навесом. Воронин молча курил, я молча читал ощипанные объявления на доске.

Молча ехали в электричке – в переполненном, неожиданно, вагоне, только одно место свободно, сидели по очереди.

И только когда ехать оставалось каких-нибудь двадцать минут, Воронин протянул, глядя в окно, на проползающие мимо поля:

– Знаешь, я сегодня, пожалуй, нажрусь. Ты как?

– Запросто.

Воронин протянул кулак, я ткнул в него своим. Пышная дама, сидящая напротив, с загорелыми до светлых точек плечами и длинными, приклеенными, вероятно, ресницами, бросающими по щекам наискосок пушистые тени, посмотрела на нас неодобрительно.