Мелодия донецких степей…
Русская дочь французского музыканта
Рубрика в газете: Проза, № 2023 / 42, 26.10.2023, автор: Виолетта БАША
Диагноз
Жан Превьер сидел в Кафе де Флёр на бульваре Сен-Жермен. После того, как его друг, писатель Дюк Гран Фейи, получил здесь знаменитую литературную премию Фредерика Бегбедера в середине 1990-х, Жан приходил сюда каждую пятницу для встречи с друзьями из Парижской богемы. Здесь ещё витал дух Жана-Поля Сартра и Гийома Аполлинера, Камю, Эмиля Золя и Артюра Рембо.
14 лет прошло с того дня, когда он впервые посетил это легендарное кафе и бывать там вошло у него в привычку, а точнее, в такую же необходимость, как каждый апрель влюбляться в новую очаровательную незнакомку и писать электронные симфонии в стиле эмо, причем такие, которые нравились и оперным певцам, и хард-рок-музыкантам.
Шёл 2009 год и ему было уже за сорок, что его не печалило, но озадачивало. Как это может ему, вечному шалопаю, любимцу дам всех возрастов, быть больше тридцати?
Черноволосый, с кудрявой шевелюрой и попеременно то серыми с оттенком в сталь, то голубыми как парижское небо в ясные весенние деньки, глазами, он и правда очень нравился девушкам. Когда он влюблялся, глаза его осыпали планету искорками восторга, задора и оттуда на избранницу и на весь мир рядом с ней вылетали смешинки радости, когда исполнял на синтезаторе главные темы своих симфоний, его глаза светлели и, кажется, видели то, что скрывается за облаками, так как присутствие его на планете, судя по его взгляду, полностью исключалось в эти минуты. И лишь когда он злился (а бывало и такое!) или был сильно озадачен и размышлял на неподъёмные для него, вечного студента духа, темы, или решал нерешаемое, глаза его становились серыми с оттенком в сталь. Как сейчас.
С самой юности до вчерашнего дня он жил легко с ощущением великолепной бабочки Парусник Палинура, она же Изумрудный Махаон, стремительно порхающей по жизни в лучшем городе мира и занимающейся лучшим делом на земле. Он рождал мелодии как бабочка – красоту полёта.
Вчера доктор сообщил ему о том, что недавно появившаяся у него одышка возникла вовсе не от многолетнего курения или стремительной ходьбы, ставшей для него стилем.
– О нет, мсье. Сигареты вам больше нельзя. Никогда и ни одной. Блокада пучка Гиса, мерцательная аритмия – и это ещё не всё. У вас проблема с митральным клапаном.
Диагноз не просто ошарашил Жана. Он убил его как случайная пуля шизофреника в подземном переходе судьбы.
Мелодия донецких степей
Жан Превьер сидел в Кафе де Флёр на бульваре Сен-Жермен. Вчера его убил диагнозом кардиолог. Он верил и не верил врачу. Не могло это случиться именно с ним, таким спортивным, легко бегущим по жизни не старым ещё красавцем. Мысли путались и возвращались к совсем другому миру. Дальнему. Прекрасному.
Он только что вернулся из России, где успешно выступал со своей группой. Москва, Питер, Екатеринбург. А затем – внезапно и незапланированно – Донецк, куда его пригласил она, его последняя любовь… Обрушившаяся на него лавиной, и опять в апреле, и снова наповал…
Её звали Мари, по-русски – Машенька. Она пела в Донецкой филармонии и была потрясающе красива. Так, что у бедного Жана не то что душу свело, а всю его сущность закрутило, и он просто пал к ногам её неземной, нефранцузской, какой-то иной космической красоты, в которой главным было не русая, с оттенком в белый песок португальских пляжей коса или светлые глаза с подозрением на инопланетное происхождение (такой голубизны у землян не бывает, это Жан понял сразу). В ней было что-то другое, загадка.
– Быть может, это и есть знаменитая загадка русской души, – думал Жан, сидя за столиком парижского кафе, и никак не мог её разгадать. Он был настолько погружён в недавние воспоминания, что не заметил старинного приятеля, севшего за соседний столик и кивнувшего ему с дружеской улыбкой.
– Снова Жан влюбился, – подумал приятель, – понятно, ведь снова апрель.
И решил его не беспокоить. Ему нравился Жан, всегда доброжелательный, такой милый и романтичный.
Между тем, Жан уже слышал Мелодию. Мелодию донецких степей.
Вернувшись домой, он непременно её запишет. А пока он пил крепкий кофе, запивая его запрещённым ему коньяком. Он решил начать с завтра правильную жизнь, в которой не будет ни коньяка, ни сигарет, ни… впрочем, про женщин доктор забыл упомянуть и Жан решил воспользоваться этой забывчивостью… Он сидел в Кафе де Флёр и видел Донецкие степи… И её, его русскую мечту…
Мари прекрасно знала французский и, кроме концертов в филармонии, подрабатывала переводчиком.
Жан кинулся в посольство, продлил визу и поехал в Донецк, который тогда хотя и принадлежал Украине, но – напомню – шёл 2009 год, между странами был безвизовый режим – и российская виза и ещё какие-то быстро полученные им справки о гастролях давали право на пребывание в Донецке на пару недель.
Донецк поразил его красотой, это был город миллиона роз. В нём не было таких уютных кафе, как в Париже, не было таких уникальных и красивейших мостов, как мост Александра III, украшенный фонарями в имперском стиле. Не было чудесного холма Монмартр, своей историей восходящего к древнеримским поселениям. И Мулен Руж здесь тоже не было. Но были розы, море роз и главная роза – Мари. А ещё было необъятное, коснувшееся души и словно ошпарившее её ощущение пространства, донецких степей с их поющим ковылем, поющим свою, таинственную и мощную, напевную и неразгаданную музыку, с высоким небом над головой и терриконами, отвалами угольных шахт.
И была другая мелодия. Мелодия любви. Которая сейчас рождала в его душе новую симфонию Он назовет её «Симфония Донецких степей» и посвятит Мари.
Там, в Донецке, после страстных ночей, Жан сделал предложение Мари, но сначала надо было выправить документы. И для этого вернуться во Францию.
В мае, когда в донецких степях зацвел ковыль, Мария поняла, что беременна.
А Жан, вернувшись в Париж, получил «чёрную метку» от кардиолога.
На разных берегах
В первый же день по возвращении во Францию Жан написал письмо.
Он рассказывал Мари про музыку, которую он пишет, про то, что эта музыка возникает благодаря ей. Но так увлёкся описанием симфонии и был так бессилен описать эту музыку в словах, что просто забыл написать, как сильно он любит саму Мари и как мечтает поскорее увидеть её. И что, конечно, не передумал вовсе жениться, и жив одним этим желанием – жить всегда вместе с ней. Он даже не думал о том, привезёт ли её во Францию или уедет к ней в Донецк. Его мысли витали где-то выше и дальше, в Занебесье, и в них он летал вместе с русской девушкой за облаками, иногда садился на них или легонько бежал по ним…
Он был слаб, катастрофически слаб. Его очень тянуло в Донецк к Мари, но из-за страха смерти, которая не просто пугала его сама по себе, а страшила тем, что он больше не сможет слышать небесные голоса и записывать за ними музыку, он согласился лечь в больницу. Дела его становились всё хуже, а письма из Донецка всё реже.
Мари стеснялась писать ему, а он ей не сообщил, что болен, уверенный в том, что она бросит его. Ещё пару писем написал он, и она ответила, но как-то сдержанно. Понять, что русские – гордые и ни за что не станут навязывать свою любовь, Жан не мог. Если любишь, почему прямо не говорить об этом?
Но часто отвечать не мог. Какая-то загадочная стена сдержанности встала между ними. Он испугался её тона. Мари же приняла это за знак, что не очень нужна ему, что, вернувшись, он увлёкся какой-то иной красавицей, и после двух месяцев непрерывной боли разлуки прекратила переписку. Так и не сообщив ему о своей беременности. Если бы не болезнь и клиника, если бы он мог приехать, любовь снова захлестнула бы обоих. Но какие же мы разные, русская девушка и французский музыкант. Недоговорённость, недоговорённость, недопонимание…
Жану сделали операцию, и всё это время, пока он лежал в больнице и смотрел в окно, за ним ухаживала молоденькая медсестричка Женевьева.
Она была сиротой, её родители погибли в автокатастрофе, когда Женевьеве было 15.
Она любила его музыку, знала её и ходила на его концерты. Жан был её кумиром, недосягаемым и гениальным богом её грез. Теперь же, когда ему требовалась помощь и она могла помогать ему ежедневно, это было для неё счастьем самой чистой пробы, о котором она даже мечтать не смела. И разве не чудо, что её кумир попал именно в ту клиника, где она работала?
Ей было восемнадцать, ему сорок. Когда Жана наконец выписали из больницы, оба были счастливы, молоды, и ему самому казалось, что ему тоже восемнадцать.
К тому же Женевьева ожидала ребёнка, Жан не мог обидеть влюблённую в него по уши молодую красавицу, сироту и поклонницу, и сделал ей предложение.
О Марии он вспоминал как о сказке, приснившейся ему во время гастролей. Она часто снилась Жану, всегда приходя во сне вместе с его музыкой, которую он уже закончил и назвал «Музыка донецких степеней», он слышал её почти каждую ночь, а утром каждый раз просыпался влюблённый и счастливый. Да, французы умеют любить двоих. Скажу по секрету, и не только французы. Любить сильно и искренне… Но часто ему казалось, что Мари он любит сильнее, что потерял своё единственное счастье, оставившее ему на память его донецкую симфонию.
В январе 2010 года Мария родила дочку Сашеньку. У неё были светлые мамины волосы и голубые глаза то ли в отца, то ли в мать. Но когда малышка плакала, они становились серыми со стальным оттенком. С раннего детства мама рассказывала о Париже, о его бульварах и соборах, и теплоходах на Сене, о музыке в стиле эмо и кафе Де Флёр. Всё, что она помнила из рассказов Жана.
Чёрные дни Донбасса
Пришёл страшный 2014 год. Военный переворот в Киеве пал чёрной тенью на Донбасс. Начались обстрелы – киевская фашистская власть убивала свой народ. Гибли старики, женщины, дети. Появилась «Аллея ангелов». В одном из обстрелов погибла Мария. Она шла в филармонию, когда мина разорвалась в полуметре от её ног. Дочка осталась дома с бабушкой.
Люди ложились спать, не уверенные в том, что проснутся. Люди шли на работу, не уверенные в том, что вернутся. Но не уезжали. Они жили на своей земле в любимом городе роз. Там, в Европе, где-нибудь на бульваре Сен-Жермен, французам трудно было понять, как можно ежедневно рисковать жизнью. Становиться мишенью для осатанелых бандеровских извергов, но не покидать родную землю. Для французов это был иной космос – иная душа, русская, так и остававшаяся для них загадкой.
У бабушки был домик в деревне, куда бомбы попадали всё-таки реже, и взяв малышку с собой, она уехала в родную деревушку в ста километрах от Донецка – помогли знакомые, которые ехали к родне в том же направлении и подвезли на машине.
Здесь тоже были прилёты, но реже. Это была так называемая «серая зона». Украинские головорезы стояли за ближним лесом. То, что «серые зоны» – никакие не серые, а настоящие поля сражения, ловушки, люди поняли не сразу. А поняв, уехать уже не могли, не рискую быть убитыми по дороге или шальной пулей или укронацистами.
Прилётов было меньше, чем в Донецке – киевская хунта бомбила Донецк целенаправленно и ожесточённо. Зато пули свистели над огородом и бабушкин дом в одном месте был пробит миной. Бабушке повезло, в момент прилёта она и внучка гостили у соседей. Дыру в крыше кое-как заделали, голодали, недоедали, сидели в погребе, но чудом дожили до 2021 года. Спали урывками, по звуку определяли, какая беда летит на них, и где примерно упадёт бомба или мина.
В ту зиму умерла бабушка. Сашеньке было уже 11 лет, по военным меркам – взрослая. Не настолько взрослая, однако, чтобы понять, как ей жить дальше.
В селе осталось только несколько пожилых семей, одинокие старики и никого из молодых, кроме неё.
Сосед за восемьдесят, пожилой и тяжело больной, кормил её чем бог пошлёт. Оба сильно голодали. Наконец к нему приехал сын и забрал Сашу в детский дом.
На каникулы во Францию
Началась СВО. ДНР и другие русские земли наконец вошли в состав родной матушки России. Люди ликовали. И ждали конца обстрелов со стороны Украины. Но всё НАТО жаждало смерти русских стариков, детей, женщин.
И за всеми этими белыми с виду людьми, отягощёнными «Бременем белого человека», стояла огромная фигура людоеда. Америки. Подгонявшей стадо европейцев к массовому геноциду, к убийствам. Кровь продолжала литься, и гибли мирные жители, и до Победы было ещё далеко. Эти якобы люди затягивали войну изо всех сил и не давали прийти миру на донецкую землю.
Часть земель переходила из рук в руки, и та, где стоял детский дом и где жила Сашенька, оказалась под «укропами», как все здесь их называли.
Было очень страшно. Укронацисты убивали людей просто так, часто были пьяными и любили приобщиться к наркотикам.
Было очень тяжело, и Саша каждый вечер молила Бога помочь остаться всем детишкам из детского дома в живых.
В один солнечный сентябрьский день 2022 года к воротам детского дома подъехал автобус. Вместе с ним прибыли какие-то «иностранные представители» – врачи без всяких границ или белые каски, сейчас никто и не скажет точно, кто это был, и украинские солдаты. На этот раз они не были пьяны.
Детей выгнали во двор, не дав собраться. Зачем здесь автобус и куда им надо ехать – никто не знал.
– Мы эвакуируем всех детей из зоны боевых столкновений, – рявкнул по-русски какой-то «азовец» со свастикой на рукаве, и перешёл на украинский. Выругав всех «сепаров», он ухмыльнулся.
На вопросы воспитателей, куда повезут детей и нельзя ли им взять свои вещи, вещи взять он разрешил и ответил:
– Во Францию на каникулы. – Снова странно ухмыльнувшись при этом.
Воспитателей оставили стоять во дворе детского дома и автобус отправился в дальний путь…
– Кричите «Слава Украине»! – завопил «азовец» воспитателям, и ткнул директоршу детского дома штыком в бок. Алое пятно стало проступать сквозь её белую блузку, и спустя несколько минут она умерла от потери крови. Оказать ей помощь «Азовец» никому не дал.
К этому моменту автобус уже ехал по дороге на юг…
Русская дочь французского композитора
К ночи они прибыли в Одессу. Их поместили на ночёвку в спортивном зале местной школы, а утром отправили дальше, в Европу… Малыши ничего не подозревали, они воспринимали всё это как просто новое увлекательное приключение. Саше было и страшно, и интересно. А может быть, и правда их привезут во Францию? В страну её мечты, о которой так много рассказывала мать… Где есть Кафе де Флёр, где собираются музыканты и поэты… Саша неплохо знала французский язык и читала в оригинале Поля Верлена и Аполлинера.
Их везли в автобусе с окнами, наглухо закрытыми шторами цвета хаки. Пока они ехали по Украине, эти шторы были закаты под самый верх окон, и никто их не приметил.
Автобус скользил по Европе, как чёрная чайка, как саван, как общая для всех ладья, направляющаяся в загробный мир. С ними был и Харон – мускулистый мужик из какого-то фонда Сороса, тот самый, что встретил их во дворе детского дома, он говорил только по-французски. Сменилось и сопровождение, с ними ехала вооружённая охрана, похожая на бандитов. Бандиты тоже говорили по-французски…
В 2022 году состояние Жана резко ухудшилось, ему срочно требовалась замена сердца. Счёт шёл на недели… Достать орган было и дорого, и невероятно трудно… Официально купить сердце было мало – была огромная очередь. Другие варианты приличные клиники не рассматривали. Но был ещё Центр трансплантологии… Откуда берутся органы, там никого не интересовало. Интересовали лишь деньги. Клиентов уверяли, что всё – законно, что органы взяты у погибших в автокатастрофе или внезапно умерших.
У Женевьевы тоже случилось несчастье. Умерла воспитывавшая её тетя, сестра матери. Однако она оставила Женевьеве большое наследство. В тот день, когда автобус с русскими детьми прибыл в предместье Парижа, в Центр трансплантологии, Женевьева оплатила счёт за пересадку сердца для Жана…
Сашеньку привели в палату и переложили на каталку.
– Все вы сейчас устали после долгой дороги и тяжёлых военных дней, над вами издевались русские, нам надо проверить твоё состояние здоровья. Не пугайся, малышка… – Среди французских докторов был один, неплохо знавший русский язык. Он пожалел Сашу и решил для неё выдумать сказку…
Сашу привезли в операционную и вкололи в вену наркоз…
Последнее, что она видела, было лицо «доброго» французского доктора, попросившего её посчитать от одного до десяти…
На цифре восемь сознание покинуло Сашу…
Её разрезали на органы…
Сейчас в Европе почти не перевозят органы в контейнерах, как раньше. Перевозят живых людей и называют их «живыми контейнерами».
В соседней операционной её сердце пересадили в тело её отца…
Восемь – символ бесконечности… Бесконечной боли…
Отец так и не узнал, чьё сердце спасло ему жизнь…
Но оно болело и болело…
Сердце русской дочери французского музыканта.
Рассказ написан профессионально, интересно. Сюжет на злобу дня. Но два эпизода портят рассказ, делают его политической агиткой. Удар штыком педагога в присутствии детей и смерть на глазах детей педагога истекающей кровью. И последний эпизод убийства Саши. Это не литературное произведение, а грубая политика. Грубо и страшно.