Мы живём в предоттепельное время
Рубрика в газете: Занимательная диалектика, № 2020 / 28, 23.07.2020, автор: Сергей ЧУПРИНИН
Приезд в «ЛР» главреда «Знамени»
На днях в редакцию «ЛР» приехал наш коллега, главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин. Он давно уже следит не только за нашей газетой, но и за всеми книгами, которые мы выпускаем. Сейчас ему понадобились наши исследования о советской модели управления культурой и о журнале «Дружба народов». Мы посчитали, что грех не воспользоваться приездом коллеги и не взять у него интервью, тем более что он подарил нам только что вышедшую книгу-хронику Оттепели.
– Сергей Иванович, недавно вышел в свет ваш огромный труд – увесистый том «Оттепель: события. Март 1953 – август 1968 года». Почему вы вновь, уже не в первый раз, обратились к этому историческому периоду? Чем он для вас так важен? Были ли сложности с определением его границ?
– У Стефана Цвейга есть такое словосочетание «звёздные часы человечества». И действительно, когда ты смотришь на исторический процесс, ты видишь, что в какие-то периоды реальность вдруг становится ярче, события динамичнее, жизнь интереснее, хотя отнюдь не обязательно легче. Что касается России, то у нас я насчитываю три таких «звёздных мига». Один из них – Серебряный век. Это, собственно говоря, тоже своего рода «оттепель», потому что появились конституция, были дарованы свободы, возникла независимая пресса. Этот период занял примерно пятнадцать лет.
Потом пошла советская действительность: двадцатые годы (как последствие той самой «оттепели» Серебряного века), тридцатые годы, сороковые… Наконец, начались пятидесятые – и опять возник исторический период этакого мгновенного оживления всей жизни в стране (культурной, бытовой и любой другой). И этот период тоже занял примерно пятнадцать лет. Начался он, по моим представлениям, в марте 1953 года, когда умер Сталин, и уже через день после его похорон Маленков на заседании Президиума ЦК заявил: «Считаем обязательным прекратить политику культа личности». А ещё спустя несколько дней уже Хрущев гневно обрушился на Константина Симонова, который в редакционной статье «Священный долг писателя» в «Литературной газете» призвал всех исключительно воспевать и славить товарища Сталина. Оба новых вождя были, как видим, единодушны, и это значит, что борьба с культом личности началась не на XX съезде, как принято считать, а весною 53-го, когда и траур-то не был ещё снят, и – по инициативе, кстати, Берии, третьего тогдашнего вождя – выпустили врачей-отравителей, стали открывать ворота лагерей, пошли другие послабления и т.д. Таким образом, начало Оттепели все, кто занимается исследованием этого периода, связывают с мартом 1953 года.
А вот с финалом не всё так ясно. Здесь уже начинаются дискуссии, споры. Одни историки отводят ей совсем немного времени – до осени 1956 года, то есть до подавления восстания в Венгрии. Другие связывают окончание Оттепели с расстрелом демонстрантов в Новочеркасске летом 1962 года или с процессом над Синявским и Даниэлем 1965-1966 года. Но мне кажется, что было бы логичным и правильным поставить граничной датой 21 августа 1968 года, когда войска Организации Варшавского договора вошли в Чехословакию. Приняв для себя эти рамки, ещё тридцать лет тому назад – в 1988-1989 годах прошлого века – я выпустил в издательстве «Московский рабочий» трёхтомник, который назывался «Оттепель. Страницы русской советской литературы». Это была антология наиболее ярких произведений того времени – поэтических, прозаических, очерковых. (Должен был выйти и четвёртый том, но не вышел, потому что потом начался «рынок», и бумага ушла на что-то другое, а на мой четвёртый том её просто не хватило.) И каждый том этой антологии завершался хроникой важнейших событий, построенной, в первую очередь, по документам того времени и по некоторым, тогда уже появившимся, независимым источникам. Прошло тридцать лет, и я решил вернуться к своему былому замыслу, полагая это своим профессиональным долгом, потому что за эти тридцать лет очень многое открылось, появилось много новых важных свидетельств. К тому же мне показалось важным расширить объём исследования за счёт не только уже литературы, но и других видов искусства, то есть поговорить и о событиях кинематографа, театра, музыки, даже того раннего советского шоу-бизнеса, тех событиях, которые происходили в Русской Православной Церкви и в других конфессиях – иными словами, обо всём том, что можно отнести к явлениям культуры.
– В чём ещё отличие нынешней книги? Есть что-то особенное в её построении?
– Она построена просто, необыкновенно просто, проще не бывает: конкретная дата (по возможности точная, или, по крайней мере, некие рамки – скажем, «март», «весна» какого-то года), сам факт-событие, плюс, если они есть, комментарии современников к этому факту. Книга вся состоит из цитат, там почти нет моей речи. Цитаты взяты из документов. В меньшей степени из архивов (я, кстати, довольно много пользуюсь архивными изысканиями Вячеслава Огрызко, и всякий раз ссылаюсь на то, что это цитируется по той или иной его книге; сам-то я не так много работал в архивах, хотя кое-что мне тоже удалось там обнаружить). На оценки и суждения позднейших историков я почти не ссылаюсь, так как это уже интерпретация, а меня интересуют сами события и то, как они воспринимались их непосредственными участниками и свидетелями.
– И какие открытия здесь ждут читателей?
– Когда я стал работать над книгой, стал собирать и складывать всё это вместе, то обнаружилось несколько любопытных вещей. Во-первых, что источники друг другу противоречат. Такая, впрочем, довольно стандартная ситуация. Если вы видели фильм «Расёмон» Куросавы, то поймёте, о чём я говорю. У каждого из участников исторического события своя версия, своя трактовка, своё понимание. И это нормально.
Кроме того, многие свидетели, разумеется, просто врут. Каждый выстраивает какую-то свою концепцию, удобную ему, где либо он выступает в выгодном свете, либо человек, о котором он пишет, подан в нужном ему освещении. При этом купируются, убираются какие-то подробности, которые не так выгодны для вспоминающего. Поэтому хронисту приходится всё время не столько даже выбирать правильную, с его точки зрения, трактовку, сколько сталкивать противоречивые версии друг с другом, создавая объёмное видение события. И плюс ко всему есть просто фейки. Тогда этого слова ещё не было, но само по себе явление существовало, как же без него. Я долго колебался, как к этому отнестись, но в конечном итоге включил в книгу даже и фейки. Ведь если в то время курсировали слухи о чём-то, то кто-то же им верил тогда, а кто-то и сейчас принимает их за чистую монету. Слухи, сплетни, даже клевета так же свидетельствуют об эпохе, как и документально подтверждённые, достоверные факты.
Второе. Этот период не так уж отдалён от нас, и некоторые участники процессов, слава Богу, живы. Поэтому в хронике, скажем, время от времени возникают такие, например, ссылки (каждая цитата в книге обязательно сопровождена ссылками на источник): «как сказал мне в телефонном разговоре Владимир Войнович», или «по мнению участвовавшего в этом вечере Игоря Волгина», или «как вспомнил в частной переписке со мной Юлий Ким (или, допустим, Яков Гордин)» и т.д. Они ведь все живы ещё (кроме, разумеется, Войновича: работа над книгой продолжалась много лет…). И это хорошо, что есть живые люди. Хотя они тоже не всё помнят и не всё могут подтвердить. Скажем, был процесс Синявского и Даниэля. Это был очень важный момент в истории отечественной культуры и общественной мысли, потому что породил письма протеста – коллективные, индивидуальные и т.д. То, чего раньше не было. Когда убивали Пастернака с «Доктором Живаго» за Нобелевскую премию, не протестовал никто, не было зафиксировано ни одного протеста. Это был 1958 год. Прошло восемь лет – и пошли протесты. Они известны, собраны, выпущено несколько книжек об этом. Но мне стали попадаться на глаза в воспоминаниях Андрея Вознесенского или Анатолия Гладилина слова о том, что был ещё некий коллективный протест, который якобы был ими подписан (а также Владимовым, Робертом Рождественским и т.д.). Но где он? Он не был опубликован, он не звучал по западному радио, как многие аналогичные заявления. Куда же он делся? И был ли вообще? Я сделал запрос профессиональным архивистам. Они сказали: не обнаружено. Я спросил у Войновича, который будто бы тоже подписал его. Он сказал, что ничего такого не подписывал. «Откуда же это взялось?» – спрашиваю у Владимира Николаевича. – «Ребята выстраивали себе биографию задним числом…». Возможно такое? Да, возможно. Ведь воспоминания пишут люди самолюбивые, если не сказать тщеславные, которым важно доказать, что они тоже боролись с «кровавым режимом». Хотя так же возможно и то, что искомый документ ещё найдётся, перейдя из сферы varia и dubia в статус неопровержимого источника.
Ещё пример. Известно, что когда войска Варшавского договора (не только советские войска) вошли в Прагу, Евтушенко написал стихотворение «Танки идут по Праге…» (оно существует, оно известно, датируется, всё чётко, понятно) и, будто бы, послал телеграмму Брежневу. Но этой телеграммы никто не видел. Я снова обсуждаю это с архивистами. Они говорят, что, да, разумеется, сама телеграмма могла потеряться, могла быть уничтожена. Но профессиональные исследователи знают, что когда какой-то документ поступает в официальную организацию, то от него остаются следы в делопроизводстве: всё это передаётся со стола на стол, ставятся какие-то штампики входящие, исходящие… А ничего этого в данном случае нет. Ноль! Значит, скорее всего, событие тоже вымышленное. Стоит ли об этом говорить? На мой взгляд, стоит. Это характеризует не только Евтушенко, который об этом рассказал, это характеризует и эпоху. Потому что с таким же протестом, будто бы, выступал и Олег Табаков, но об этом нет следов. Ещё кто-то якобы выступал – тоже нет следов. То есть люди задним числом улучшали себе биографию: дескать, я, конечно, протестовал! Да, протестовал – но только на своей кухне, в пределах дружеских посиделок.
И ещё из открытий. Знаете ли вы, например, что первым стихотворением пятнадцатилетнего Владимира Высоцкого было стихотворение «Моя клятва» памяти Сталина? Я его цитирую в книге. Высоцкий был тогда никем, всего лишь школьником. Но это же Высоцкий, и нам небезразлично, с чего он начинал и от чего ему пришлось оттолкнуться.
– Да, конечно. Это очень любопытно.
– Идём дальше. Вы следите за фэйсбуком? Я вот в фейсбуке активный писатель. И на днях, откликаясь на один из отзывов о моей хронике, поместил на своей страничке пост о «рифмах» Оттепели, её странных, как сказал бы Пушкин, сближеньях. Вот осень 1962 года – Карибский кризис в полном разгаре, мир, действительно, стоит на грани новой мировой войны, вот-вот рванёт… А в эти же дни собирается Президиум ЦК КПСС – чтобы обсудить вопрос о публикации «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына и стихотворения Евтушенко «Наследники Сталина». Это, конечно, показывает, насколько литературоцентричным было советское общество. Казалось бы, на пороге войны надо думать только о бомбах, ракетах, кораблях и т.д., но нет – они обсуждают стихотворение и повесть! А ещё через месяц Хрущёв пойдёт в Манеж и даст уже настоящий разгон «пидорасам-абстрактистам», а также всем примкнувшим к ним свободомыслящим писателям, художникам, киношникам, театральным деятелям и т.д. Так что всего лишь выстрой события в их последовательности, и станет понятно, что страна уже и тогда жила в «гибридном», как говорят сейчас, режиме, и одна рука шизофренически не ведала, что творит другая.
Ещё один пример. «Один день Ивана Денисовича» вышел в 11 номере журнала «Новый мир» за 1962 год. Одновременно в 11 номере уже детского журнала «Костёр» появилась первая публикация Бродского. То есть оба будущих нобелевских лауреата дебютировали в советской печати одновременно. По-моему, это очень забавно. Что ещё забавно, в том же номере «Нового мира» рядом с солженицынской повестью опубликованы стихи… Станислава Куняева (смеётся). Тоже такая неожиданная гримаса, улыбка, ирония истории.
– А какие-то белые пятна для вас остались относительно Оттепели? Чего мы ещё об этом периоде не знаем?
– Да, белые пятна – это интересная тема. Если говорить не о документах, а о личных свидетельствах, выяснилось, что лучше всего документировано то, что происходило, условно говоря, в либеральном изводе культуры. Их тогда называли «левыми» («левое» и «правое» менялось с тех пор много раз местами, но нам примерно понятно, о чём мы говорим). Эти люди писали друг другу письма. Многие из них вели дневники. Почти все они оставили воспоминания. От Каверина, Чуковского и Лидии Корнеевны Чуковской до людей менее известных, полузабытых, которые запомнились уже в основном не столько своими стихами и прозой того времени, сколько своими дневниковыми свидетельствами. Но культура многослойна, и мы почти не знаем, о чём между собой переписывались и вели ли дневники деятели официозной культуры, которые сами себя называли «автоматчиками партии», или, условно говоря, ранние русские националисты. Неужели всё исчерпывалось выступлениями с трибун или в советской печати? Или – более вероятный, мне кажется, вариант – мы пока плохо искали эти частные свидетельства публичных персон? Здесь есть чем заняться историкам, и в этом плане, кстати, книжки вашего главного редактора Огрызко помогают делу, потому что кое-что он всё-таки нашёл…
Второе. Когда вышла моя хроника, в первых откликах на неё и в первых интервью меня спрашивали о том, почему у меня так бледно представлена, условно говоря, «вторая» культура – андеграунд: русский авангард, лианозовцы, ленинградская поэтическая школа… Мой ответ: история художественного подполья почти никак не документирована, не привязана к конкретным датам. Мемуарист, например, пишет, что такое-то событие случилось в начале 1960-х годов, и ему этого достаточно. А мне – нет, мне важно закрепить его за точным днём и точным местом. Так что ищешь и иногда находишь. Вот, скажем, Бродский после ссылки не раз приезжал в Москву и участвовал в нескольких литературных вечерах. Самый большой из них прошёл в Московском университете на Моховой. Однако, воспоминания тех, кто там был, расходятся друг с другом радикально. Один говорит, что это было в Коммунистической аудитории, другой говорит, что это было в Театре-студии МГУ, где сейчас храм мученицы Татианы. Но когда это было? Самый дотошный биограф Бродского Валентина Полухина – автор летописи его жизни и творчества – это событие помещает под двумя датами: она сообщает об этом как о событии осени 1965 года и июня 1966 года. Так когда же оно всё-таки произошло? Пришлось забраться в многотиражку Московского университета, где точной даты тоже, впрочем, нет, но есть хотя бы приблизительная и есть список поэтов, выступавших тогда с Бродским. И уже, что называется, спасибо, можно копать дальше.
И ещё одно белое пятно в общей картине Оттепели – что происходило в российской провинции. Даже учитывая то, что я в этой хронике говорю исключительно о событиях в русской культуре, – то есть события в грузинской, татарской, молдавской и т.д. культурах меня в рамках этого проекта не занимают, – получается, что книга моя сугубо москвоцентрична. Основные события происходят в Москве. В лучшем случае – в Ленинграде, но уже значительно меньше. А что в это время происходило в Свердловске? Что было в Саратове, в Архангельске, где-то ещё? Наверное, что-то же было? Ведь не только в пределах Садового кольца разворачивались оттепельные страсти? Я смотрел провинциальную прессу, какие-то воспоминания. Немножко что-то у меня есть о Новосибирске, немножко есть о Екатеринбурге (тогдашнем Свердловске), но не более того. Поэтому сейчас, когда ко мне обращаются люди из городов России и говорят, что они хотели бы откликнуться на мою книгу, я им отвечаю – откликайтесь, конечно, но ещё лучше, если этот отклик будет поводом для того, чтобы рассказать о том, что происходило в то время в ваших городах, в ваших районах. Иначе получится, что действительно Россия – это такой головастик, где события случаются только в столице, а там, во глубине России, там вековая тишина… Будто бы тишина.
– Хотелось бы с вами ещё немного обсудить терминологию. Само понятие Оттепель ведь вошло в обиход благодаря одноимённой повести Эренбурга?
– У меня к книге выставлены два эпиграфа. Один – это общая оценка исторического периода. Есть такая русская обрядовая песня: «А мы просо сеяли, сеяли…/ А мы просо вытопчем, вытопчем…». Вот так и происходило в тот период: натиск – откат, натиск – откат. А в качестве прямого эпиграфа к началу помещено стихотворение Заболоцкого «Оттепель после метели. / Только утихла пурга, / Разом сугробы осели / И потемнели снега…». Это стихотворение было напечатано в «Новом мире» в 1953 году, кажется, в 10-м номере. То есть слово Оттепель как некая характеристика эпохи впервые появилось не у Эренбурга, а у Заболоцкого. Хотя с тех пор, разумеется, как в «Знамени» 1954 года появилась повесть Эренбурга, закрепилось именно за ним. Мне кажется, это название очень удачно передаёт сам тип эпохи. Скажем, Всеволод Кочетов – противник всех этих перемен, всех этих событий – один из своих романов того времени заканчивает абзацем о том, что «весна ещё не наступила, наступила оттепель», то есть слякоть, грязь и вообще всякая гниль. Это вот его точка зрения. Другая точка зрения на оттепель: «ну, наконец-то! слава богу, теперь можно вздохнуть»… И вот это вот двойное представление об оттепели для меня очень важно. Мне бы хотелось, чтобы оно не было линейным.
Что ещё важно? Спасибо масскульту и спасибо телевидению – Оттепель стала чем-то вроде нашей античности. Фильмы «Стиляги», «Оттепель», «Таинственная страсть» и т.д. Молодые люди – весёлые, в гавайках, в пёстрых галстуках – танцуют твист, рок-н-ролл (или что там они ещё танцевали), и создаётся впечатление, что персонажи Оттепели, её основные фигуранты – это Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Булат Окуджава… Да, безусловно. Но ведь Оттепель – это ещё и Пастернак с его «Доктором Живаго». На самом деле Оттепель – это не только «А у нас во дворе есть девчонка одна, / Между шумных подруг неприметна она…», а это Шостакович, это Корин, это Чуковский, это Андрей Тарковский, это Ахматова, наконец, и другие большие мастера. И любопытно, что чрезвычайно многие произведения глянцевых, титульных фигурантов Оттепели перечитывать сейчас невозможно. Это всё уже глубокая архаика. Но совершенно ничего не произошло ни с «Доктором Живаго», ни с «Жизнью и судьбой» Гроссмана, ни со стихами Бродского – на самом деле вершинными явлениями этого исторического периода. И мне бы хотелось, чтобы как раз в моей книге об этих по-настоящему крупных величинах говорилось, по крайней мере, не меньше, чем о тех, кто в известной степени был калифом на час.
– С Оттепелью более-менее ясно. Давайте поговорим о терминологии ближе к нашему времени. Вы ведь тоже кое-что ввели в литературно-критический обиход. Термин «нулевые годы» – это ведь от вас пошло?
– Мне кажется, да…
– И вы наверняка думали о том, как назвать нынешний период в отечественной культуре? Поднялись ли мы уже «выше нуля» или, наоборот, опустились? Как назвать текущее наше состояние?
– (задумывается) Не знаю, мне, во всяком случае, в голову ничего пока не пришло. Но если судить по откликам тех, кто уже успел познакомиться с моей хроникой, и по моим собственным ощущениям, появление этой книги именно сейчас – в 2020 году – вполне своевременно. Потому что, как мне кажется, нынешняя культура, нынешние люди опять живут в предощущении оттепели. Ведь сейчас тоже, в общем, такое вполне себе время стагнации – всё стоит, ничто никуда не движется, события не происходят… Ещё раз повторяю: время Оттепели было для многих чрезвычайно тяжёлым и трудным, а для многих и просто абсолютно драматичным, но то, что людям было жить тогда очень интересно, это безусловно. А сейчас какие события у нас происходят? Да, вручаются какие-то премии, партия и правительство принимают очередные «исторические решения», но к реальной жизни людей и к их настроению это всё, на мой взгляд, никакого отношения не имеет. И появляется ощущение, что, может быть, прошло уже достаточно времени для того, чтобы снова возник некий период общественного возбуждения. Я, кстати, так и трактую Оттепель – как эпоху не максимальных успехов, а именно всеобщего возбуждения, «движухи».
– Если вернуться к вопросу о двух взглядах на исторические события, условно говоря, либералов и консерваторов/патриотов, и перебросить мостик в наше время: насколько до сих пор актуальна эта гражданская война, пусть только на эстетическом уровне? Существует ли это противостояние реально (и должно ли существовать) для современных молодых людей? Может быть, об этом вспоминают лишь представители старшего поколения – вы и тот же Станислав Куняев? Например, Роман Сенчин параллельно публикуется в «Новом мире» и в «Нашем современнике»…
– Давайте всё-таки не забывать о том, что жизнь, по Гегелю, – это единство и борьба противоположностей.
– Вы имеете в виду диалектику?
– Да. Для того чтобы шло движение, необходимы конфликты – это они порождают события, двигают процессы, к чему-то толкают. Кажется, у Михаила Синельникова, если я не ошибаюсь, есть такая фраза – «нормальное состояние литературы – война». Вот мы берём три периода общественного возбуждения в минувшем столетии: Серебряный век, Оттепель и девяностые годы. Все они проходили в состоянии острой оппозиции, даже, если хотите, гражданской войны в культуре. Скажем, в Серебряном веке – это острая война между кругом, близким к издательству «Знание» (Горький, Бунин, Куприн, Короленко), с одной стороны, и, с другой стороны, разнообразными формалистами, авангардистами, символистами, акмеистами и т.д. Они же были на ножах, друг друга не признавали. Иван Алексеевич Бунин так и ушёл в мир иной, не признав даже Блока, не говоря уже о Маяковском и, тем более, о Хлебникове.
Потом возьмём противостояние журналов. В шестидесятые годы – а это был самый великий в XX столетии журнальный век – журналы поляризовались. Обычно считают, что поляризация была двойной – с одной стороны, демократический «Новый мир» Твардовского, а с другой стороны – ретроградный «Октябрь» Кочетова. Но это не так. Потому что одновременно была ещё легкомысленная «Юность» Катаева, жизнь которой продлилась уже и после ухода Валентина Петровича с поста главного редактора, и одновременно в 1963 году в журнал «Молодая гвардия» пришёл Анатолий Никонов, который довольно быстро создал там очаг русского национализма (почвенничества, славянофильства – разные могут быть слова). И вот эта сама диспозиция противостояния была очень интересна, так как втягивала в литературную жизнь не только писателей, но и их читателей, каждый из которых именно на журнальных страницах мог найти и находил свой символ веры.
Что сейчас плохо? Говорю как журнальный человек (всё-таки я много лет занимаюсь журнальным делом). Журналы друг друга не видят. Просто совсем. Никакой полемики, никакого обнаружения позиций. А полемика нужна хотя бы для того, чтобы те или иные авторы сформулировали свою позицию, изложили её. Этого не происходит. Нынешняя ситуация в культуре напоминает мне ситуацию то ли добровольного, то ли вынужденного апартеида, когда конфликты не обнаруживаются (по крайней мере – на поверхности), потому что культура сегментирована, все разошлись по своим отсекам, герметично закрылись друг от друга и т.д. Вот возьмём ваших соседей по зданию – журнал «Наш современник». Я слежу за тем, что там печатается. Но мне кажется, что среди моих коллег и друзей я едва ли не единственный, кто за этим ещё следит. А когда я разговариваю со Станиславом Юрьевичем Куняевым (время от времени это происходит), то выясняется, что он понятия не имеет о том, что сейчас печатают «Знамя», «Новый мир» и т.д. И вот эти вот непроницаемые, как в подводной лодке, переборки между разными сферами культуры, они так и существуют. Не только в литературе, но и в театре. Людям Гоголь-центра глубоко безразлично, что происходит в Малом театре. Это касается даже и зрителей. Одни люди ходят в Малый театр, совсем другие – в театр Серебренникова. И уж совсем третьи, особые люди ходят во МХАТ имени Дорониной (который уже бояковский, но тем не менее). И это, конечно, для культуры очень плохо, потому что культура (это моё глубокое убеждение) жива, когда она, во-первых, подвижна, с внутренними напряжениями и противостояниями, и, во-вторых, когда она многослойна. Я совершенно не хотел бы победы одного какого-то лагеря, даже своего. Жить станет совсем скучно.
– А что, на ваш взгляд, может повлиять на преодоление этой сегментированности? Что можно сделать в этом плане для нашей современной отечественной культуры?
– Думаю, тут помогут только радикальные перемены в общественной жизни. Возможно, какие-то потрясения или какой-то общий – на манер перестройки – для всех вызов, на который культура так или иначе будет вынуждена откликнуться. Как я уже говорил, мне кажется, что мы живём в предоттепельное время, и я вполне допускаю, что такие события в недалёком будущем произойдут.
– Получается, как пел Виктор Цой, «перемен требуют наши сердца»?
– Мы ждём перемен, да.
Беседу вёл Евгений БОГАЧКОВ
Фото – Иван КОРОТКОВ \ “Литературная Россия”
А не будет пяремен.
Ишшо лет шишнатцать.
Вполне естественно, что люди из Гоголь-центра сделают все, чтобы отвлечь зрителей от Малого театра. Что касается полемики, то читатели только и наблюдают, как “либералы” грызутся с “патриотами”, а в свою очередь те и другие устраивают разборки внутри своих “лагерей”.
Спасибо Чупринину хотя бы за то, что обозначил альтернативу Серебрянникову – Малый театр. Надо так понимать, красивое и правдивое искусство русское (хотя ни разу в нём не был). Жаль, что среди писателей Чупринин не обозначил никакой альтернативы перечисленным им в виде “светочей” Пастернаку – Гроссману – Бродскому. Неужели Куняев и есть та наша единственная унылая альтернатива? А между тем крутится в голове полд.жи – десяток имён русских писателей и поэтов ХХ века, которые стоят намного выше хотя бы сумбурного и безвкусного Гроссмана… Но не хочу делать работу критиков за них – пусть сами перечисляют. (Самое смешное будет, если тут же выскочит Ю. Кириенко и объявит “классиками с русской стороны” какого-нибудь прозаика Туртышкина, поэта Обязлева и драматургессу Завялову…)
Меланье. Забыли китайскую мудрость о том, что “горе тем, кто будет жить в эпоху перемен”?
Грызня “патриотов” и “либералов” на глазах уходит в прошлое. Этот спор обнулился.
На первый план выходит нечто совершенно иное: ЕДИНАЯ ЛИНИЯ скептицизма, недоверия и несогласия творческой интеллигенции с “прекрасным новым миром”, где бюрократия жирует за счет социальных низов.
Эта ЕДИНАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ уже не слушает Соловьева. Она слушает Соловья.
Товарищ старший прапорщик, Вы всё правильно записали? Буквы не переврали?
Вывод: сегодняшний застой в культуре всё-таки не вечен. Хотя кто его знает… И на том, как говорится, наш вам огромный но пасаран..
А вот другой взгляд на оттепель и шестидесятников: «А в шестидесятые годы советская власть была в полном расцвете и собиралась, так сказать, достигнуть новых вершин при помощи разных евтушенских и вознесенских. При помощи шестидесятников: они были первыми помощниками расслабившихся палачей, первыми обновителями их деятельности. Это была страшная, мерзостная, мутная волна советской лояльности. Что было и чуждо, и, я бы сказал, поразительно враждебно ей ». Это говорит (магнитофонная запись) филолог Владимир Муравьев в «Воспоминаниях об Анне Ахматовой».
Вл.Муравьев (1939-2001) – филолог, литературовед, пасынок Е.Мелетинского и Г.Померанца, близкий друг Венедикта Ерофеева, благодаря которому сохранилась рукопись поэмы «Москва-Петушки».
Уважаемый Сергей!Постараюсь изучить
Вашу”Оттепель”,хотя пока книжные залы библиотек/в связи с к-вирусом/закрыты…
Насчёт предоттепельного времени;да,с Вами согласен.Судите сами;по теории циркуляции элит Парето,-стабильных “львов” сменяют новаторы/и интриганы/”лисы”…
Стабильный лев-Николай II,за ним лис-новатор/и еще какой!/Ленин,его преемник-лев/гроза !/Сталин,его сменяет лис Хрущёв/мастер интриги!/,далее стабильный лев-Брежнев,-Андропова,Черненко опустим-временщики,лисы Горбачёв и Ельцин,стабильный/!!/Путин…
Анатолий Хомяков
Фёдору. Великолепная цитата! Она совершенно объясняет, что вся эта так называемая”оттепель” ограничивалась лишь Манежем и Политехническим музеем. И все тогдашние “свободы” были совершенно НЕестественными, а сами “оттепельщики” (Евтушенко. Окуджава, Ахмадулина и прочие) – эстетствующими фиглярами, которые то ли по своей наивности, то ли совершенно НЕ взрослому восприятию мира ( а может, из хорошо скрываемого подхалимажа перед власть имущими) позиционировали себя этакими “оракулами во плоти”, элитой нового поколения. И что с ними стало? Все мы прекрасно знаем: кто растворился в конформизме. кто заперся в арбатских переулках, а кто и начал откровенно лизать этой самой власти. Причём лизать усердно, с придыханием и пристаныванием, не испытывая при этом никаких нравственных угрызений.
Смешно. Пасынок сразу и Мелетинского, и Померанца. Что бы это значило?
А вот насчет исторической хроники, где в качестве источника назван телефонный разговор, прошедший когда-то и нигде не зафиксированный, надо бы поостеречься. Тогда следует указывать марку телефона, по которому говорили, тогда хоть поправку можно сделать на резонанс, слабость мембраны и другие технические погрешности. А то ведь – говорят одно, а слышат иное. Историография, простите за крепкое выражение.
Эта “оттепель” состоялась только в умах тогдашних городских интеллектуалов. Свелась к стадионным выступлениям поэтов, десятку якобы смелых публикаций и массе разговоров о великом значении тогдашних событий, паре-тройке кинофильмов… Была ли оттепель в экономике – промышленности, сельском хозяйстве? Там, где действительно была занята и трудилась основная масса народа, которой не было дела до стадионов и андеграунда? Вот вопрос вопросов.
Владимир Соловьев был человек выдающегося ума, способностей и эрудиции.
Анониму “Скептично” на № 3 и не только. Придётся “выскочить” в комм.
1. Беда таких, как С.Чупринин состоит в том, что “страшно далеки они от народа” (Ленин о “народниках”).
2. С.Чупринин назвал известные ключевые исторические даты. Но дал “вкусовую” интерпретацию. У Ю.К. (на базе полученного истор. образования) – другая, но здесь места не хватит.
3. От С.Ч., цитирую: “А полемика нужна хотя бы для того, чтобы те или иные авторы сформулировали свою позицию, изложили её. Этого не происходит…”. Формулируют все. 3.1. Либералы за “бизнес” систему и свободу творчества (выродилась в “секс” свободу-творчества и быт. жизни). 3.2. Патриоты – всякие, в экономике за “китайскую” модель или за советскую систему, в творчестве – за традиционные ценности (что заявлено в последнее время и руководством РФ).
4. С. Чупринин назвал “свой” ряд либералов. Ю.К. и не только могут назвать свой ряд (ряды) традиционалистов (а не “националистов” по терминологии С.Ч.).
5. Авторов “рубцовского” круга – смотрите на сайте “Звезда полей”.
У меня, как историка, есть одно серьёзное возражение к словам С. Чупринина – о ДАТЕ начала «оттепели». Что это март 1953 года. Это расхожее ЗАБЛУЖДЕНИЕ, которое длится уже не одно ДЕСЯТИЛЕТИЕ. И запущено оно «левыми» (либералами) с понятной целью. Дескать, «тиран умер и началась прекрасная пора». А что было на самом деле по фактам?
Ещё в 1952 году (!) в политической жизни страны происходили эпохальные события. Сталин затеял после долгого перерыва в 13 лет проведение очередного съезда партии – 19-го по счету. На нем вождь собирался значительно расширить состав Политбюро (тогда – Президиум ЦК) до 25 человек, введя туда много новых и, главное, более молодых деятелей, вроде А. Аристова, С. Игнатьева, Д. Коротченко, В. Кузнецова, О. Куусинена, В. Малышева, Л. Мельникова, Н. Михайлова, М. Первухина, П. Пономаренко, М. Сабурова, М. Суслова, Д. Чеснокова, М. Шкирятова. Кроме этого, кандидатами в члены Политбюро должны были стать еще 10 человек – опять же молодая поросль партийцев в лице Л. Брежнева, Н. Зверева, И. Игнатова, И. Кабанова, А. Косыгина, Н. Патоличева, Н. Пегова, А. Пузанова, И. Тевосяна, П. Юдина.
Короче, намечалась широкомасштабная смена одних кадров (прежних) на новые (молодые), а, значит, должны были измениться и подходы ко многим проблемам, в том числе и к идеологическим. То есть Сталин готовил ту самую «оттепель», авторство которой после его смерти присвоит себе Хрущев. Именно при Сталине, к примеру, началась борьба с теорией бесконфликтности в советской литературе, когда в большинстве произведений «хорошее боролось с лучшим». Толчком к этому послужила передовая статья в «Правде» под названием «Преодолеть отставание драматургии» (апрель 1952 года – то есть за полгода до открытия XIX съезда КПСС).
Буквально следом за этой статьей идеологическим структурам была спущена сверху директива о смягчении цензурного надзора за острыми темами. В итоге на свет одна за другой появляются достаточно острые по тем временам сатирические пьесы, вроде «Не называя фамилий» В. Минко, «Раков» С. Михалкова, «Извините, пожалуйста» А. Макаенка и др. На театральную сцену возвращается пьеса «Баня» В. Маяковского, которую в СССР не ставили более двадцати лет – с начала 30-х (на этот раз ее поставил московский Театр сатиры). Более того – возвращается русский сатирик М. Салтыков-Щедрин и его «Тени», которые были поставлены сразу в двух ведущих театрах: имени Пушкина в Москве (режиссер Алексей Дикий) и Новом театре в Ленинграде (Николай Акимов; он же, кстати, и поставил Райкину «Под крышами Парижа»).
К салтыково-щедринской сатире обратился тогда же и Аркадий Райкин, выпустив вскоре после XIX съезда партии (в начале 1953 года) спектакль «Смеяться, право, не грешно» В. Полякова. То есть, после череды спектаклей-обозрений на международные темы, артист вернулся к прежнему жанру – локальным интермедиям на внутренние темы, благо их теперь (накануне XIX съезда) разрешили критиковать значительно глубже, чем раньше. Как пишет Е. Уварова:
«Полемически звучало название спектакля. Смех был представлен во всем многообразии – от легкой шутки и безобидного юмора до щедринской сатиры.
Едва смолкали звуки увертюры, как из зрительного зала с шумным протестом вырывался на эстраду пожилой человек с насупленными лохматыми бровями. На его желчном лице лежала печать самодовольства. От раздражения оно нервно подергивалось: «Что делаете, а? Комедию показываете?» – брызгая слюной и высоко вскидывая брови, кричал он оторопевшему представителю театра (его роль играл Г. Новиков). «У нас огромные достижения, колоссальные успехи, а вам смешно? – Но ведь речь идет не об успехах, а о недостатках. – Тем более, у нас недостатки, а вам смешно!».
Одной из самых острых миниатюр в этом спектакле была «Лестница славы», которая весьма точно характеризовала ту ситуацию, которая сложилась тогда в советских политических верхах. По сути это был социальный заказ спущенный с самого верха – от Сталина. Как уже говорилось, он затеял серьезную перетряску руководящих кадров – нечто тому, что он провел в конце 30-х годов. Только теперь эта должна была быть бескровная чистка: репрессии, судя по всему, подразумевались, но должны были стать локальными, не массовыми, а в основном людей должны были просто снимать с должностей и отправлять либо на пенсию, либо перебрасывать на другой участок работы с понижением. Причем речь шла даже о высшей номенклатуре: под угрозой ухода из большой политики были многолетние соратники Сталина: Молотов, Берия, Хрущев, Каганович, Маленков, Булганин, Ворошилов и др. Вот почему райкинская «Лестница славы» была столь актуальной. Там речь шла о том, что любому номенклатурному деятелю не грех забывать о том, что по лестнице славы иной раз легко забираться, но столь же легко можно и слететь вниз.
Не менее острой была и другая миниатюра в спектакле «Смеяться, право, не грешно» – «Непостижимо». В ней речь тоже шла о некоем высокопоставленном чиновнике по имени Петр Сидорович (его играл все тот же Райкин), который утром приходил на работу, усаживался в свое начальственное кресло и внезапно обнаруживал, что у него пропала… голова. Согласимся, намек был более чем прямой.
Заканчивалась миниатюра словами Н. В. Гоголя (впрочем, и сама миниатюра была неким плагиатом его «Носа»). На сцену выходил Райкин, лукаво улыбался и обращался к залу со следующими словами: «Непостижимо! Но кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают!».
Кстати, у Гоголя была позаимствована и другая миниатюра в этом спектакле – «Наш знакомый». В этом случае Райкин и Поляков вспомнили про «Ревизора», перенеся его главного героя – Ивана Александровича Хлестакова – в современные дни, то есть в первую половину 50-х годов ХХ века, на территорию СССР. Современный Хлестаков возлежал на сцене на большом кожаном диване и рассказывал зрителям о своей успешной жизни и карьере: начальственный кабинет, секретарша, по воскресеньям футбол, дача, полезные знакомства. «Я с самим Козловским на дружеской ноге! – объявлял Хлестаков, имея в виду знаменитого тенора Ивана Козловского. – Ну что, говорю, брат Козловский? Все еще поешь? Ну пой, пой. Я не возражаю».
Итак, спектакль «Смеяться, право, не грешно» вышел в свет в самом начале 1953 года – Сталин был ещё жив. Как раз в то самое время, когда вся страна обсуждала, так называемое, «дело врачей»: арест большой группы кремлевских эскулапов, которых советские власти обвинили в том, что они виновны в неправильном лечении, повлекшем смерть отдельных кремлевских руководителей, в частности, А. Щербакова и А. Жданова. Отметим, что это дело принято называть антисемитским, поскольку часть арестованных врачей были евреями, которых обвинили в еврейском буржуазном национализме и сотрудничестве с еврейской антисоветской организацией «Джойнт». На самом деле из 37 арестованных большая часть были русскими: П. Егоров (бывший начальник Лечебного управления Кремля), В. Виноградов, В. Василенко, А. Федоров, Г. Майоров, А. Бусалов, Б. Преображенский, Н. Попова, Р. Рыжиков, М. Егоров, В. Закусов и др. Однако, как это обычно бывает, даже наличие одного еврея в любом списке пострадавших от репрессий (а в «деле врачей» их было больше десятка), приводит к тому, что подобные дела тут же выдаются за антисемитские. Например, когда в начале 60-х советские власти начнут аресты подпольных «цеховиков», среди которых тоже было много евреев, эти аресты на Западе также будут преподноситься как антисемитские.
Анониму. Конечно. и термин этот- “оттепель”- совершенно надуман, да и сама его суть, которая этим названием прикрывается, совершенно ЛУКАВА. В каждом историческом определении ( а конкретно. в этом) прежде всего, нужно искать ВЫГОДУ для тогдашних властей. Ведь никто же при застое не скажет, что сейчас- застой. Всегда будут говорить- ПОДЪЁМ, РОСТ и прочая лабуда. Всё как в анекдоте:” Съисть-то он схисть- да кто ж ему дасьть!”. Так было так есть и так будет.
Раззаков, заблуждение не может длиться. С таким мастером русского языка и разговаривать не о чем. Помолчи, не отравляй родной контент.
Да сейчас такая “оттепель”, что и не снилась раньше. Пиши что хочешь, печатай все без проблем. Только, если есть на это деньги. Но с другой стороны, нет читателей, людей сейчас ничем не удивить, никакой “оттепельной” литературой. Нынче блогеры еще в какой-то цене.
Крупеничу. Согласен: блогеры в цене. И рокеры. И рэперы. И брокеры. И киллеры с триллерами. И диллеры с мудиллерами. А также прочие “ночные бабочки” и телевизионные”эксперты”. Это действительно так, но в этом радостном базарном ряду нет места литературе. И её будущее в нашей стране совершенно туманно.
Для # 13. Да уж время показало, что, оказывается, дело вовсе не в “свободе” писать и печатать что хочешь. Хоть матом, хоть вранье. Пишут все и что кому не лень, а счастья от этого не прибавляется.
Алексею. Согласен с вами: литература в жизни СОВРЕМЕННОГО общества ничего существенного не определяет и определять не может. Сегодняшнее общество прагматично. Его интересует только материальная выгода. Остальное- лишь как забава. развлечение в лучшем случае- отдых. Это грустно. но это так..
Настоящие советские люди. Проживают жизнь не приходя в сознание.
Очень интересная беседа/см много откликов/!
Мне представляется,что на острие “оттепели”как культурного явления был знаменитый театр на Таганке,руководимый ярким режиссером Юрием Любимовым.Люди/зрители/в буквальном смысле /ломились на спектакли Таганки.Им явно не хватало свободы,других/не казенных!/мыслей и они “висели на люстрах”/так?!/.Примечательно,что шёл и другой поток-деградации правящей партии/КПСС/,что можно видеть по Горбачеву и К…
Я мечтал попасть в театр на Таганке,когда ездил в выходные дни в Москву из Струнина,что во Владимирской обл/где преподавал в сельской школе русский язык и литературу/,но безуспешно,на кассе висела табличка;”билетов нет”…
Анатолий Хомяков
Николаю Егоровичу. Зато все честным и невероятно вспотевшим трудом. Невероятно!
А может и правда, мы скоро будем чаще узнавать об изменениях в отношении к литературе. Например, в этом году, впервые за долгий период, в Твери на специальность “Литературное творчество” предусмотрено 21 бюджетное место на очное отделение и 6 мест на заочное отделение. По специальности “Издательское дело” выделено 8 бюджетных мест. Уже есть повод порадоваться.
И еще о театре на Таганке/в связи с темой”оттепели”/.Не случайно был запрещён спектакль”Живой”-по повести Бориса Можаева,главный герой которой неувядаемый/истинно живой!/Федор Кузькин,в его образе усматривают сходство и Тёркиным и Иваном Денисовичем…
Кузькин посрамляет своё/колхозное и районное начальство,потому спектакль и запретили/,но только ли его?!Закономерно,что уже в те годы/и времени действия повести и времени её написания и времени её постановки/партия омертвела и как показало уже другое время/с середины 80-х гг ХХ века и до 1991 г/окончательно деградировала.А Кузькины/в разных обличиях/живы!
Анатолий Хомяков
Мне кажется теперь все больше и больше, что эта оттепель была только названием. Наряду с развенчанием культа Сталина и некоторыми свободами для работников культуры (театр, кино, литература), проходила кампания восстановления авторитета Дзержинского, усилилась антирелигиозная пропаганда, введена расстрельная статья за валютные операции (расстреляли Роковая и Файбышенко), осуждали Пастернака за публикацию за рубежом, был процесс по Бродскому. В те же времена были изданы постановления об усилении работы партийных органов, потому что партия боялась свобод, памятуя о событиях в Венгрии. Никакой не было оттепели для колхозников. Не тогда ли Хрущев запретил в деревне держать скот и выращивать огороды, направляя внимание деревни на государственное производство с/х продуктов. В итоге эта оттепель выглядит как незначительные временные послабления. Она закончилась с увольнением Хрущева, то есть не была серьезной сменой направления.
Советскую “оттепель”-с известными оговорками-можно сравнить с европейским Возрождением.Так и не мудрено,что после засилья этатизма/1922-1953 гг/расцвела общественная жизнь,люди свободно вздохнули,познали тайны атома,взлетели в космос,разгадали письмена древних народов,стали висеть в театре/на Таганке/на люстрах…
Ясно-об этом писали еще древние-что негоже нарушать принцип “золотой середины”,соблюдая меру между государством и обществом.
Эта святая заповедь не должна нарушаться и в наши годы,ведь “природа не терпит пустоты” и рано или поздно появятся в нашем Отечестве свои “живые”-как бы их не запрещали и третировали!-Василии Тёркины,Иваны Денисовичи,Фёдоры Кузькины…
Анатолий Хомяков
Хомякову. Не думаю, что разумно мечтать о возвращении детища некоего писателя (на мой взгляд, слабого и тенденциозного) – Ивана Денисовича: ведь (чтобы было кого реабилитировать) это должно предвариться опытом гулагов и лагерей, расстрелами и отсидками, строительствами новых каналов силами заключенных – теми, кто еще пока молоды в наше время и не ощутили этих “прелестей”. По-моему, сейчас в некотором смысле свободнее стало, чем тогда (например, роман о Зулейхе и другие гораздо детальнее и свободнее описывает невзгоды народов, о чём в тогдашнюю хваленую шестидесятническую оттепель можно было только мечтать. Любые сюжеты и постановки в театрах – пожалуйста (см., например, “Золотой петушок” в Большом или “Евгений Онегин” там же). Разве можно было тогда деятелям театра, кино и литературы мечтать о мате на сцене и в книгах или об обнажёнке и постельных сценах в кино (примеры можно множить)? По сравнению с теперешними возможностями усилия и достижения шестидесятых годов прошлого века кажутся совсем незначительными. К тому же их быстро прикрыли и замылили. Сейчас никто не станет смотреть спектакль про Кузькина.
Какая-то литболтология вокруг темы.
1. На ТВ-экранах – герои – один хлеще другого (верно- по А. Курганову : “блогеры в цене. И рокеры. И рэперы. И брокеры. И киллеры с триллерами. И диллеры с мудиллерами. А также прочие «ночные бабочки» и телевизионные»эксперты». Это действительно так, но в этом радостном базарном ряду нет места литературе”.
2. У А.Х. – надежда, что “рано или поздно появятся в нашем Отечестве…” в качестве героя Зэк И. Денисович.
3. “Страшно далеки” литкоммы “от народа”. Прошлись бы, что ли по паркам и аллеям, где гуляют молодые мамы с детьми, и у них бы выяснили, сколько детей планируют для России, кто сейчас по жизни у них лит. Герои, чем занимаются самозанятые и малоуспешные мужья.