НА СТУПЕНЬКАХ РЕЙХСТАГА
№ 2022 / 19, 20.05.2022, автор: Лев АЛАБИН
Дружественный нам театр на Таганке пригласил нашу писательскую газету в майские дни посетить спектакли, посвященные памяти Победы в Великой Отечественной войне. И мы откликнулись, послали своего корреспондента.
Современный спектакль «Сестры и братья» по прозе Веры Пановой мы решили не рецензировать, а вот «Четыре тоста за Победу», спектакль поставленный художественным руководителем Николаем Губенко еще в 1995 году мы не смогли обойти молчанием.
Не трагедия, не ужасы, не героика войны, а удивительное ощущение фронтового братства передает спектакль. Это уникальное чувство единения. Такого никому не удавалось передать. Зал рыдал, зал вставал, зал стонал. Николаю Губенко оказалось знакомо это чувство братства. Хотя он родился в 1941 году и успел застать только восемь месяцев войны. Братство фронтовое, и братство актеров. В программке раньше писалось, что участвует вся труппа театра, сейчас я насчитал на сцене 32 человека. Полувзвод. Раньше, судя по фотографиям, в спектакле участвовало гораздо больше актеров. Они сидят на ступеньках Рейхстага у расписанных солдатами колонн и поют наши фронтовые песни. (Мой отец тоже расписался на Рейхстаге, упомяну, не забуду.) Тихо поют, дружно поют. Читают стихи «забытых» поэтов: Твардовского, Симонова, Антокольского, Гудзенко, Берггольц, Друниной, Дудина, Межирова, Рыленкова, Самойлова.
«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?» «Сороковые, роковые», «Я убит подо Ржевом в безымянном болоте…», «И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую…», «Я знаю, никакой моей вины.», «А это я на полустанке в своей замурзанной ушанке…», «Не до ордена, была бы Родина с ежедневными Бородино…»
Песни Александрова, Листова, Табачникова, Баснера, Новикова, Петербургского. «На позицию девушка провожала бойца», «…солдаты идут по степи опаленной», «Парня встретила дружная фронтовая семья», «…и пайку надвое ломаю», «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян…», «У незнакомого поселка, на безымянной высоте…», «Давай, закурим!»
Звучала проза Виктора Некрасова, Василия Гроссмана, перекликаясь с горечью строчек из записных книжек Ильи Эренбурга.
…Столица в блокаде, разорены Дом Чайковского в Клину. Нам напоминают только немного. Например, что уничтожена партитура 6-й симфонии Чайковского. И сейчас его запрещают в Европе. Наверное, потомки тех же самых людей! Сожжена усадьба Льва Толстого. Осквернена его могила. Это не случайно, – уничтожение культуры, это главная задача, – напоминают нам слова Гитлера. Главная задача для превращения нации в рабов. Убитые в храмах. России показали «немецкий порядок». И опять Германия, вслед всей Европе, шлет на нас свои танки.
Этот спектакль вызывает двойную, жесточайшую ностальгию. Уникальную реакцию зала. Мы как бы не смеем даже реагировать, даже вздыхать, аплодировать, оставаясь в какой-то божественной истоме; хочется обниматься, брататься и рыдать. Я видел мокрые лица зрителей. Море лиц. Хотелось обнять артистов. Зрители облепили край сцены, не выпускали руки артистов, передавали их руки из рук в руки, и казалось, пожатиям не будет конца. Пришлось опять включать микрофон и говорить в микрофон, что и сделал в конце этого спектакля Николай Губенко. Хотелось, чтобы спектакль не кончался никогда. Хотелось. Чтобы эта атмосфера, окутавшая всех нас, атмосфера братания и товарищества не кончалась.
«О друзьях. Товарищах…» никто не называет уже товарищами друг друга. И «давай закурим» – уже никому не говорят. Другая страна. И кажется, что нас уже никто не примет в свой круг. Ощущение сиротства после этого спектакля неизбывно. Бесконечно. Поэтому эти строки, обращенные к нам, особенно ранят.
Я убит подо Ржевом.
Рухнул грудью на кочку.
Под свинцовым посевом
Жизнь поставила точку.
Камни, лужи, трава ли –
Скрутят смертной дремотой?
Мы всей ротой вставали
И ложились всей ротой.
Все мы братьями стали
В тесных братских могилах.
Только нервы из стали
И никто не зарыл их.
Мы такое видали,
Что Ты вспомнишь нас, Боже!
Не нужны нам медали
И сочувствие тоже.
Память – ржавым тараном,
Память – адским сугревом.
Я не стал ветераном,
Я убит подо Ржевом.
Но от этой трясины
Разбежались дорожки.
А у вас магазины,
Тряпки, тапки да ложки.
Тут бессильны хирурги.
Нечисть ушлая – в сани.
Я убит в Петербурге,
И в Москве, и в Казани.
Эх вы, горе-мессии
Да грошовые были.
Нету места в России,
Где б меня не убили.
Кто за павших в ответе –
Живы души, гробы ли?
Нету места на свете,
Где б меня не забыли.
Не вносите в анналы
Наши кровные флаги.
Как живёте, менялы?
Как живёте, салаги?
Ни креста вам, ни стяга.
Ни молитвы, ни гимна.
Ох и скверная тяга!
Как бездомно и дымно!
Монументы и стелы,
Как тщеславная глупость.
Будьте сыты и целы
И простите за грубость.
Верьте мёртвому предку,
Как железо – каленью,
Я бы с вами в разведку
Не пошел, к сожаленью.
Кровь молотит по дамбам,
Небо – пасмурным зевом.
Я руки не подам вам.
Я убит подо Ржевом.
И в разведку не возьмут и руки не подадут. А вот кто автор этих строк, я уверен, вы не знаете. Мне пришлось провести огромную работу, чтобы найти автора, чтобы восстановить стихотворение. Это стихотворение напрасно искать в интернете. Его там нет. Стихотворение намного длиннее, чем здесь публикуем. И в спектакле читался только отрывок из него. Спасибо Александру Кузнецову, только благодаря его помощи, удалось найти втора, у которого нет даже электронной почты. С Интернетом он не дружит. Автор, – наш современник Сергей Геворкян. Написано оно в 1996 г. в 24 года. Стихотворение вошло в книгу «Ночной дозор», изданную в 2000 г. А читает его в спектакле, в записи, сам Николай Губенко. Сергей Геворкян разрешил нам опубликовать стихотворение полностью.
Это спектакль единой установки и одной мизансцены. Самая главная и наиболее сильно воздействующая мизансцена, – артисты в гимнастерках сидят в декорациях, изображающих ступеньки перед колоннами Рейхстага и тихо-тихо поют. Пианиссимо. Вообще в спектакле нет ни патетики, ни экспрессии, ни бравурности. Тихое пение военных песен, слаженным хором – это поражает наповал. Не вокал, но актерское пение, это исключительное интересное пение, мало кому доступное. А потом притушат свет, и артисты закурят и будут передавать самокрутку из рук в руки. И кажется, что в зале ощущается забытый запах махорки. А потом зажгут свечечки и будут поминать по именам своих товарищей.
«Я вспоминаю Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
Я сам теперь от них завишу,
Того порою не желая.
Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет — одни деревья.»
– как писал Давид Самойлов. И мы неожиданно для себя вспоминаем и Николая Губенко, и Юрия Любимова, и Владимира Высоцкого… Всех, кто выходил на эту сцену, кто создавал этот театр и кого уже нет среди нас, среди сидящих на сцене актеров… Ностальгия по Таганке, по актерскому братству, по эпохе, боевой и вдохновенной, и ушедшей. Нет Таганки, и не будет. Это ее последний спектакль. (Кроме еще нескольких, последних.) Остальные сняты с репертуара. И неизвестно, будут ли и этот спектакль еще когда-нибудь играть? Этот, лучший спектакль в жизни. Он и так играется только раз в год. Соберутся ли?
Николай Губенко, постановщик спектакля, исполнитель главной роли, последний министр культуры СССР, народный артист, лауреат Государственных премий, депутат Государственной Думы, умер от последствий ковида два года назад и завещал свой спектакль и свою роль, и свой театр актеру и режиссеру Владимиру Завикторину. И он убедителен в этой роли.
Если эти поэты “забытые”, какие же не забытые?