Ностальгия
О русской поэзии в Китае
№ 2024 / 8, 02.03.2024, автор: Татьяна ЛЕСТЕВА (г. Санкт-Петербург)
В литературе, не помню где, мне попалось утверждение, что ностальгию придумали не врачи. Оно частенько приходило ко мне, когда я читала книги вынужденных эмигрантов или материалы о них. А читая много, поскольку вообще люблю мемуарную литературу, а Серебряный век русской культуры – это одна из значительных тем моего детища – журнала «На русских просторах». Недавно моя библиотека пополнилась Антологией Вадима Крейда [1] и Ольги Бакич «Русская поэзия Китая» (М.: «Время», 2001).
Имя Вадима Крейда мне было хорошо известно по книге «Георгий Иванов» (2007, ЖЗЛ), мой любимый поэт Серебряного века. Что касается второго составителя Антологии, мне удалось найти в интернете только Ольгу Михайловну Бакич, профессора канадского университета, родившуюся в 1938 году в Харбине в семье архитектора, построившего там ряд зданий, вероятно внучку А. Бакича, серба, награждённого за храбрость Георгиевским крестом в Первую мировую войну, «белого» генерала, выданного китайцами в 1922 году в СССР и там расстрелянного. Накануне восьмидесятилетия она приезжает в город своей юности – Харбин, чтобы посмотреть здания, построенные по проектам её отца. Она ли составитель? Не знаю, но, весьма вероятно, – она.
В первую минуту, когда в НРБ я увидела этот сборник, я подумала, судя по заглавию, что там будут представлены стихи китайских поэтов на русском языке, и была приятно удивлена, увидев что речь идёт о произведениях русских поэтов, оказавшихся волей судеб в русском городе Харбин и китайском Шанхае после Октябрьской революции 1917 года. Небольшая неточность в названии, на мой взгляд: не «Русская поэзия Китая», а русская поэзия в Китае. Семьсот двадцатистраничный том в коленкоровом переплёте синего цвета с вставкой на обложке рисунка русского леса.
Во вступительной статье Крейд пишет о том, что из сотен имён, авторов, публиковавших стихи в Харбине и Шанхае, где была самая большая русская эмиграция после революции («от ста до четырёхсот тысяч по крайним исчислениям), они выбрали 58 публиковавшихся с 1918 по 1947 год авторов, стихи которых соответствовали определённому уровню, и с удовлетворением отмечает, что Валерий Перелешин пришёл примерно к той же цифре в статье «Русские дальневосточные поэты» [2]. Огромный труд составителей! Достаточно сказать, что только перечень изданных книг, включённых в Антологию, насчитывает 151 название, плюс 15 коллективных сборников, хотя фактически их было значительно больше, не говоря уже о газетах, выпускавшемся в Шанхае журнале «Литературное обозрение» и т.п. А ведь надо было не только найти, прочитать, но и выбрать наиболее характерные тексты авторов для Антологии, поискать биографические данные об авторах.
«Перед нами – почти неизученная ветвь русской культуры, на протяжении полувека росшая и плодоносившая в великой чужой стране. Из сотен русских поэтов, живших в первой половине ХХ века и печатавшихся там же, время отсеяло около шести десятков имён, забвению не подлежащих…», – написал научный редактор Евгений Витковский.
Я, полностью прочитав с большим интересом «Антологию», могу подтвердить высказанное утверждение редактора издания. Действительно, можно по пальцам перечесть поэтов Дальнего Востока, с творчеством которых я знакома, несмотря на то, что с 2014 года проходит уже Х конкурс, посвящённый деятелям культуры Серебряного века, и в каждом номере журнала «На русских просторах» публикуются материалы по этой теме. Это Арсений Несмелов, Валерий Перелешин, Венедикт Март, Ольга Скопиченко, Таисия Баженова. Поэты русских диаспор Харбина и Шанхая.
В 1898 году Россия заключила договор об аренде на 25 лет портов Дальний и Порт-Артур на южной оконечности Квантунского полуострова и получила право проложить туда Южно-Маньчжурскую железную дорогу (ЮМЖД). В 1898 году был построен Россией город Харбин – начальный пункт ЮМЖД, населённый в значительной степени семьями русских специалистов железнодорожников. После революции и Гражданской войны Харбин стал приютом для сотен тысяч русских эмигрантов вплоть до победы СССР в Великой Отечественной войне в 1945 году, когда русский город на китайской земле стал окончательно китайским. Харбину, народу Китая посвящено немало стихотворений русских поэтов, вопреки мнению Натальи Резниковой, что русские не ассимилировались на китайской земле. Конечно, русская диаспора писала по-русски, переводили китайских поэтов на русский язык, осваивала восточные формы поэзии, писала стихи о Харбине, Шанхае и Пекине, где довелось им жить десятилетиями, но ассимиляции в смысле отказа от русской культуры не было ни у одного из представленных поэтов, а благодарность к приютившей их стране звучала нередко.
На страницах Антологии читатель встретит описания жизни и быта Китая, разговоры поэтов с китайцами, иногда с упоминанием китайских мудрецов, увидит городские пейзажи Пекина, Шанхая и Харбина и даже поэтическое пророчество о грядущей судьбе русского города Харбин, построенного русскими на китайской земле. Оно прозвучит у Арсения Несмелова, самого выдающегося, по мнению составителей антологии, поэта русской дальневосточной эмиграции в «Стихах о Харбине».
I (…) Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи –
Русский рок таков.
Инженер. Расстёгнут ворот.
Фляга. Карабин.
«Здесь построим русский город.
Назовём Харбин». (…)
II Как чума, тревога бродит –
Год лихих годин…
Рок черту свою проводит
Близ тебя, Харбин.
Взрывы дальние, глухие,
Алый взлёт огня.
Вот и нет тебя, Россия,
Государыня!
Мало воздуха и света,
Думаем, молчим.
На осколке мы планеты
В будущее мчим! (…)
Сколько ждать десятилетий,
Что, кому беречь?
Позабудут скоро дети
Отческую речь.
III. Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Пусть удел подобный горек,
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.
Ты забытое отыщешь,
Впишешь в скорбный лист,
Да на русское кладбище
Забежит турист.
Он возьмёт с собой словарик
Надписи читать…
Так погаснет наш фонарик,
Утомясь мерцать!
(Стр.328 –29)
Предвидение Несмелова относительно судьбы Харбина сбылось, а вот «старик-историк», к счастью для русской литературы, нашёлся, и дальневосточный «фонарик» не только не погас, но светит и даже разгорается в наше время. Всё новые забытые имена возвращаются в Россию, а произведения их авторов заполняют предназначенные им соты в великой стене русской литературы.
Темы произведений авторов русской диаспоры разнообразны – размышления о жизни, о любви, природе, о любимых русских поэтах – Пушкине, современниках: Блоке, Ахматовой, Цветаевой, своих коллегах. Какую страницу ни откроешь наугад, в большинстве своём попадаешь в Россию – на Волгу, в Сибирь, в Ипатьевский дом Екатеринбурга с его призраками, в тайгу, где среди скал с тиграми, исполинов кедров, изюбрами и «девичьим глазами» коз – «… иногда здесь пули цель находят / И кровь в траве цветёт роскошной розой» («Тайга», стр. 428–29). О чём написал Владимир Померанцев? Об охоте? Или это аллюзия на Гражданскую войну?
Но какую бы ни открыл страницу, с большой долей вероятности это будут стихи о России.
Михаил Волин (стр.117). «Россия».
Это – тройка и розвальни-сани
И унылая песнь ямщика.
Это – в синем вечернем тумане
Одинокая стынет река.
Это – грудь с неуёмною болью,
но палимая вечным огнём.
Это – крест, затерявшийся в поле,
И казачья папаха на нём.
Это – степи, столбы верстовые,
Беспредельный, бескрайний простор…
Это Лермонтов – в грудь и на вылет –
На холодной земле распростёрт.
Автор в стихотворении «Разговор с Тютчевым» (стр.119) полемизирует с поэтом «золотого века».
(…) И в жизни той, где правит случай
И тёмный ангел Азраил,
Я не согласен с вами, Тютчев.
Что счастлив тот, кто посетил
Сей мир в минуты роковые,
Сказать по правде, всеблагие,
С меня довольно. Рвётся нить.
Я место рад освободить!
Слишком разными были судьбу у харбинского поэта, родившегося в 1914 году на станции Имянь по КВЖД, и Тютчева, служившего в Европе дипломата, вернувшегося в Россию после разговора с А.Х. Бенкендорфом, где получил чин действительного статского советника. Сам же Волин «освобождал место» не единожды: из Харбина – в 1937 году в Шанхай, через 12 лет – в Сидней, в 1969 – в США, оттуда в 1981 году вернулся в Австралию, но уже не в Сидней, а в Аделаиду, где в 1997 году и окончился его жизненный путь.
Елена Даль «Второй родине»:
Путь изгнанья мне судьбой отмерен,
Но скажите, в чём моя вина,
Что отец мой Родине был верен,
Что я свято прошлому верна?
Пал отец мой, воин государев,
Распростёрлась надо мною мгла –
В отблесках неугасимых зарев
Сколько лет сироткой я жила!
Русской бури путь зловещ и долог,
Но меня, как тысячи других,
Ты, Харбин, родной земли осколок,
Защитил, укрыл от вихрей злых. (…)
Двадцать лет живу я русским бытом,
Ту же душу русскую ношу,
И на языке непозабытом
Говорю и вот – стихи пишу.
И в родном, своём любимом храме
В тёплом блеске золотых огней
Я ведь также плачу, как о маме,
О России – мачехе моей!
(Стр. 166-67)
О Елене Плаксеевой (Даль – это её псевдоним) ничего неизвестно, даже годы её жизни, кроме того, что отец был офицером и погиб в Гражданскую войну, а стихи её публиковались в харбинских изданиях с 1941 по 1944 гг. Приехав в Харбин подростком, она сохранила русскую душу, осталась верна русскому быту и русскому языку, которому учила уже на китайской земле своих детей.
Русскому быту Всеволод Иванов [3] посвятил поэму – «Поэму еды» в 2028 году. Двадцать двенадцатистрочных строф охватывают все этапы подготовки, приготовления и появления пищи на пирах или обеденном столе. XIX строфа (стр.209 – 210).
Она ведь извечна стихия
Классической нашей еды.
Ты ей предавалась, Россия,
до шалой голодной беды…
Эй, вспомни несложную сладость
Средь шумных гребней бытия.
И пусть возвратится к нам радость,
Простейшая радость твоя.
Откроемте жирные губы,
Испустим славянский наш гик!
(Хоть это бессовестно грубо –
Всё выболтал пьяный язык.)
ХХ Довольно! Несложною темой
Еда взята с разных сторон…
Иди, Завершай же поэму
Глухой, усладительный сон.
На дедовском старом диване,
На мягком уютном гнезде,
Увидишь во снах, о чём ране
Поведовал Синей Звезде.
О, нежною была подруга
И сердце певучим тогда.
Теперь же спит рядом – супруга,
А радость – земная еда.
Любопытное совпадение: в том же 1928 году Николай Заболоцкий за тысячи километров от Харбина написал стихотворение «Свадьба», в котором описал приготовление свадебного стола и последующий свадебный пир.
(…) Огонь раскинулся, горюч,
Сверкая в каменной рубахе.
Из кухни пышет дивным жаром.
Как золотые битюги,
Сегодня зреют там недаром
Ковриги, бабы, пироги.
Там кулебяка из кокетства
Сияет сердцем бытия.
Над нею проклинает детство
Цыплёнок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик. (…)
Он был закован в звон капусты,
Он был томатами одет,
Над ним, как крестик, опускался
На тонкой ножке сельдерей.
Так он почил в расцвете дней,
Ничтожный карлик средь людей.
1928 год, последний год НЭПа. Вот и появляется за столом «мясистых баб большая стая» с венчиком на груди из горностая, и «Прямые лысые мужья / сидят, как выстрел из ружья».
Русских в Харбине волнуют другие проблемы. Крохотная девочка в стихотворении Ольги Скопиченко, которой поэтесса рассказала русскую сказку о снеге, доставляет ей «сдавленную боль» (стр. 498–99).
И спросила девочка: «Это что – Россия?
Город вроде нашего или так – село?» (…)
Буря революции, наши будни узкие…
Многое утеряно… многое ушло…
Вырастут в изгнании, вырастут нерусскими,
Думая, что Родина город иль село.
Дума неотвязная на душе израненной:
Как бы в сердце детское Родину вложить. (…)
Родина, русский язык, боль… Она пронизывает стихотворение «Заветные слова» Сергея Сергина [4] (стр.485).
Россия. Петербург. Нева.
Как ни зови их, смысл всё тот же.
Душа забудет все слова,
Но этих позабыть не сможет.
Нас крепкая связует нить,
Клубок, таинственный и грозный.
Не вычеркнуть, не примирить…
О Родина, с тобою розно.
Чем я живу, как жить могу?
Печалью, длящейся годами,
Иль памятью?.. Я берегу
Её, как выцветшее знамя,
Впитавшее сражений дым,
Как щит, с надеждою несомый, –
Когда-нибудь, немолодым,
Сквозь слёзы улыбнуться – дома.
Сергей Сергин знал Россию, Петербург и Неву не понаслышке, он приехал в Харбин с родителями из северной столицы; в отличие от него его друг – Георгий Гранин [5]– никогда не жил в России, родившись на станции Пограничная КВЖД. Тем не менее, он также в 1932 году напишет стихотворение «Россия», в котором рефреном в ряде строф звучат слова «А вдруг» (стр. 146–47).
А вдруг и – вправду была Россия,
Россия: пламя, вихрь, огонь! (…)
А – вдруг и было золото звонов,
Когда колыхалась рожь,
Тайга Сибири, Байкал бездонный
И вправду чудно был хорош? (…)
А – вдруг? Нет. Молчи, молчи. Не надо.
Ты слышишь – так не может быть.
Почему же тогда мои серенады
Печали – не кличи борьбы?
Почему же тогда, словно моллюска,
Я ношу заклёпанный шлем?
Отчего тогда о жизни русской
Не пишу великих поэм?
Но если и вправду была Россия
В пшенице, во ржи и в овсе,
Ведь тогда же мы семья, мы родные – родные –
Родные – ты слышишь ли – все!
В отличие от Сергина Гранин бросил Политехнический институт, затем был исключён из «Молодой Чураевки», сблизился с группой К.В. Родзаевского – руководителя движения русского фашизма в Харбине. В 1934 году – трагического двойного самоубийства поэтов – Харбин находился под властью японцев. В этом же году состоялся объединительный съезд группы Родзаевского и немногочисленной группы русских фашистов США. В 2009 году в электронной версии газеты Владивосток №2646 от 9 декабря была опубликована Тамарой Калиберовой большая статья об этом трагическом событии, о котором современники поэтов считали, что причина такого решения в том, что у них не было Родины. Ностальгия. Кстати, в статье приведено содержание предсмертных записок.
«…предсмертная записка Сергина завершалась призывом: “Да здравствует родина СССР!”, Гранина – “Слава России!” (Лозунг движения русского фашизма – Т.Л.) Даже эту страшную трагедию кто-то постарался превратить в политический фарс.
Вообще существовало несколько газетных версий этой трагедии. Так, фашистский «Наш путь», где Гранин работал корреспондентом, объявил, что коммунист Петров застрелил честного фашиста Сапрыкина, а потом застрелился сам, чтобы избежать ответственности. А «Рупор» придерживался другой точки зрения, ссылаясь на официальное заключение, повторно сделанное после двухчасового судебно-медицинского осмотра тел (его производили прокурор местного суда, врачебный инспектор доктор Ясинский, чины сыскного отряда и особого отдела департамента полиции). Комиссия пришла к выводу, что Гранин стрелял в себя первым, трижды, и умер практически сразу после третьего выстрела. А Сергин ещё мучился некоторое время с пулей в сердце (в момент осмотра тела его часы продолжали идти и показывали правильное время)».
Известно, что участником движения Родзаевского был и Арсений Несмелов, пророческие стихи которого о судьбе Харбина были приведены выше. Ему в Антологии посвящает своё стихотворение «Неизвестность» Михаил Щербаков [6].
(…) Ещё этап, ещё потери,
А думал – нечего терять!
О, сердце бедное! В безверьи
Ты вновь обречено стучать! (…)
Нам каждый берег будет чуждым,
Ненужной каждая земля,
Пока под облаком жемчужным
Не заблестят кресты Кремля!
(Жёлтое море, 1922)
Но ни Щербакову, ни Несмелову не удалось увидеть кресты Кремля, Щербаков успел уехать, но умер во Франции, Арсений Митропольский (пс.Несмелов) был арестован СМЕРШем в 1945 году и скоропостижно умер 6.12.1945 года в пересыльной тюрьме посёлка Гродеково близ Владивостока.
Фёдор Камышнюк [7]. Его страницы в Антологии открываются стихотворением «Неизбывной памяти Блока» (1921 г), и стихотворением «Святая Русь», опубликованном в Харбине в сборнике «Сунгарийские вечера» (1923 г.), где также звучит тема преданности своей родине.
Душа покорно отразила
Родную Русь. Какая власть,
Какая моревая сила
В душе разбуженной зажглась! (…)
Но в миге пыточного бреда –
Какая радость!.. С высоты
К Тебе одной стремя мечты,
Я лишь Тебе, Тебе лишь предан,
О, Родина!.. В душе – лишь Ты. (…)
(Стр. 223-24)
Эти стихи не вызывают уже удивления: русский поэт и любовь к Родине – понятия тождественные. В Антологии мне не встретилось ни одного стихотворения последователей современника Пушкина Владимира Печерина с его стихотворением: «Как сладостно – отчизну ненавидеть / И жадно ждать её уничиженья! (…)» А вот стихотворение Фёдора Камышнюка «Трибуна» обратило на себя внимание нестандартностью содержания – свидетельством неприятия его взглядов и стихов «пролетарского поэта».
Вы, глумясь, называли меня
Пролетарским и красным поэтом.
Я б хотел, чтобы память об этом
Донеслась до грядущего дня.
Я б хотел, чтобы весть о клейме том,
О клейме вашей брани тупой, –
Через тысячелетний прибой
Запылала над бедным поэтом.
И тогда – о, я знаю – простятся
Мне мои мутно-хмельные дни:
Пусть они были жизнью паяца,
Бесшабашны пусть были они.
Над одним не хотел он смеяться,
Над зарёй, лившей кровь и огни [8].
Алексей Ачаир [9]. Он в 1925 году опубликовал стихотворение «По странам рассеяния. Эмигранты», посвятив его своему «дорогому отцу».
(…) На плантациях, фармах и фабриках, –
где ни встать, ни согнуться, ни лечь, –
В Аргентинах, Канадах и Африках
Раздаётся московская речь.
Мы с упорством поистине рыцарским
Подавляем и слёзы, и грусть,
По латинским глотая кухмистерским
Жидковатые щи à la russe. (…)
В академиях, в школах, на улицах, –
Вспоминая Кавказ и Сибирь,
Каждый русский трепещет и хмурится,
Развевая печальную быль.
Не сломала судьба нас, не выгнула
Хоть пригнула до самой земли.
И за то, что нас Родина выгнала,
Мы по свету её разнесли.
(Стр. 67-68)
Считается, что Берберова произнесла фразу о роли русской эмиграции: «Мы не в изгнании, мы в послании». И этими посланиями стали не только мемуары о жизни, но и стихи, в которых авторы изливали неизбывную любовь к Родине и непреходящую тоску о ней. Листая страницы содержания «Антологии», то и дело встречаешь в названиях произведений Петербург, Москву, Родину, Россию, Волгу, Псков, Достоевского, Блока, Чайковского, Святую Русь и т.д., но только Валерий Перелешин[10], увезённый матерью в семилетнем возрасте в Харбин, прямо назвал своё стихотворение «Ностальгия».
Я сердца на дольки, на ломтики не разделю,
Россия, Россия, отчизна моя золотая.
Все страны вселенной я сердцем широким люблю,
Но только, Россия, одну тебя больше Китая.
У мачехи ласковой – в жёлтой я вырос стране.
И жёлтые кроткие люди мне братьями стали.
Здесь неповторимые сказки мерещились мне,
И летние звёзды в ночи для меня расцветали.
Лишь осенью поздней, в начальные дни октября,
Как северный ветер заплачет – родной и щемящий, –
Когда на закате костром полыхает заря,
На север смотрю я – всё дольше и чаще, и чаще.
Оттуда – из этой родной и забытой земли –
Забытой как сон, но вовеки веков незабвенной –
Ни звука, ни слова – лишь медленные журавли
На крыльях усталых приносят привет драгоценный.
И вдруг опадают, как сложенные веера,
Улыбки, и сосны, и арки… Россия, Россия!
В прохладные эти задумчивые вечера
Печальной звездою восходит моя ностальгия.
(19 сентября 1943 года)
Стихотворение 1943 года, года перелома в Великой Отечественной войне, когда уже отполыхала Сталинградская битва, гремела Курская, после которой Красная армия повернула свои танки на запад. «Ностальгия» – сильное стихотворение, крик души, подтверждающий сопереживание автора с судьбой страны. Хотя – будем объективны – Валерий Салатко-Петрище, публиковавшийся также под псевдонимом Монах Герман, в 1950 г. эмигрировал в США, откуда был выслан назад в Китай, а с 1953 года до конца своих дней жил в Рио-де-Жанейро.
P.S.: Из интереснейшей Антологии Вадима Крейда «Русская поэзия Китая» я выбрала только одну тему – любовь к России и сопутствующую ей ностальгию русского человека. Конечно, она отнюдь не единственная и не исчерпывает всего многообразия поэтической лирики поэтов, признанных составителями достойными для включения в этот весьма познавательный сборник. Эмигранты, они все разные и по возрасту, и по своим взглядам, зачастую антагонистическим, и по своим жизненным судьбам – от взрослых, переживших революцию и Гражданскую войну, эмигрировавших в русский Харбин, до детей, вывезенных родителями. Естественно, что трудно было ожидать единства эмиграции. Каждый искал свой путь, оставаясь русским человеком, преданным России. Эти пути были разными: кто-то остался в Харбине и в Китае, кто-то бежал в Корею и далее везде, некоторые возвращались в Советский Союз, а иные были возвращены на родину уже под конвоем, ожидая решения своей судьбы в пересыльных лагерях под Владивостоком. Однако главное своё назначение они выполнили, если не они сами, то, по меньшей мере, их «послания» вернулись на Родину на радость читателям и обеспечили широкий фронт работ для «стариков – историков».
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Вадим Прокопьевич Крейд (наст. фамилия Крейденков) родился в 1936 году в Нерчинске (Восточная Сибирь). Выпускник отделения журналистики филологического факультета Ленинградского университета, поэт авангардист. В 1973 году эмигрировал из СССР в США, в 1983 году защитил диссертацию по истории русской литературы ХХ века. Славист. Преподавал русскую литературу в университетах США, с 1985 по 2005 гг. главный редактор «Нового журнала» (Нью-Йорк).
[2] В. Перелешин, «Новый журнал», 1972, №107, с 255.
[3] Иванов Всеволод Никанорович (19.11.1888 г. Волковыск Гродненской губернии – 9.12.1971, Хабаровск). Окончил в 1912 году Санкт-Петербургский университет. В 1920 году эмигрировал в Харбин.В феврале 1945 г. вернулся в СССР.
[4] Сергей Сергин – псевдоним Петрова Сергея Фёдоровича (1910- 6.12.1934) – участник общества «Молодая Чураевка», в 1932 г. окончил Харбинский Политехнический институт по специальности инженер.В ночь на 6-ое декабря 1934 года в отеле «Нанкин» покончил с собой вместе со своим другом поэтом Георгием Граниным.
[5] Георгий Гранин – псевдоним Сапрыкина Георгия Ивановича (23.7.1913 = 6.12.1934, Харбин).
[6] Щербаков Михаил Васильевич (ок. 1890 года – 3.1.1956 Булонь, Франция). Участник Первой Мировой войны. В начале 1920-х гг. работал во Владивостоке, редактировал «Крестьянскую газету», и монархический «Русский край». За два дня до вступления во Владивосток Красной армии, т.е. 24.10.1922 года, отбыл на пароходе «Лейтенант Дыдымов» в составе большой флотилии с 10000 беженцами на борту в корейски порт Сейсин (стр. 700).
[7] Камышнюк Фёдор Леонтьевич (1894(?) – не ранее 1932). В Харбин привезён родителями в 1903 году. Летом 1916 года уехал поступать в Петроградский психоневрологический институт. Но, не закончив его, вернулся в Харбин. В Совершенстве знал китайский языкт, занимался переводами. Между 1923 и 26 гг. Уехал в Советский Союз.
[8] В настоящее время в Интернете имеются сведения о нём, хотя и весьма противоречивые. Он родился в Киеве в 1897 году, в конце 1920-х годов вернулся в СССР. В 1938 году в Павловске, где предположительно жила его жена, написал одно из последних стихотворений. «По некоторым данным, поэт жил в Челябинске, где преподавал на курсах иностранных языков и где в 1938 году был (как и многие возвращенцы из Харбина) арестован и отправлен в советский концлагерь. Поэт Фёдор Камышнюк вышел за ворота ГУЛАГа в августе 1940 года. Более о нем ничего неизвестно».
[9] Алексей Алексеевич Грызов (Ачаир – литературный псевдоним), родился в станице Ачаир близ Омска 5.9.1896 -16.12.1960, Новосибирск) хорунжий Сибирского казачьего войска, участник Гражданской войны, воевавший у атамана Семёнова, был арестован в 1945 году, осуждён на 10 лет, отсидел их в ИТЛ Красноярского края, позже жил и умер в Новосибирске.
[10] Перелешин Валерий Францевич (настоящая фамилия Салатко-Петрище, 20.7.1913, Иркутск – 7.11.1992 Рио-де-Жанейро), в 1920 году увезён матерью в Харбин, участник «Чураевки».
Обширная публикация, которую выделяю…
Вспоминается Ирина Михайловна Затворницкая- историк- классный руководитель нашего класса/в Омске/, где я учился. У неё были раскосые глаза; её родители были как раз из Харбина/ советские специалисты?!/и она нам-ребятам- с охотой говорила о древней цивилизации Китая/я еще в детстве читал поэтов Ли Бо и Ду Фу/.