Новый русский
Размышления о современном языке и образовании
№ 2024 / 6, 16.02.2024, автор: Владимир ВОРОНОВ (Республика Карелия)
По мнению общественности, главная проблема русского языка – засилье иностранных слов, и воюют пока лишь с ними, тогда как внутри языка уже произошли перемены, которые пустили корни в устной речи, публицистике и литературе.
Самой популярной книгой по русской словесности по-прежнему является «Слово живое и мёртвое» Норы Галь, но к нашему времени некоторые выводы талантливой переводчицы приложить трудно. По правде говоря, пугающие слова канцелярит и штамп для современного уха уже менее благозвучны, чем большинство латинизмов.
Сперва коснёмся того, что произошло с канцеляритом, поскольку его обнаружить нетрудно. Современный язык интернета – это наречие менеджера или программиста. Офисные работники составили новую формацию бывших чиновников и с наступлением века сверхличности полюбили следующие слова: функции, контент, креативность и соответствующие им прогресс, деградацию, многозадачность и продуктивность. Этот краткий список был взят наугад из первой попавшейся статьи, что весьма показательно. В основном это всё те же латинизмы, что и у Галь, но казённая тема в печати сама собой сменилась, и современная лексика теперь вращается преимущественно вокруг т. н. саморазвития. Вполне уверенно можно говорить, что под каток новомодного прагматизма попала и литература. Прямое последствие – появление темы, которая нет-нет да проскальзывает в журналы и книжки, – темы одеяльно-пледовой или пледово-одеяльной. Так, там, где бы раньше сказали ощущать, сострадать, сочувствовать, теперь царствуют сухие эмпатия и эмоция.
Впрочем, с заимствованиями ещё можно кое-как примириться. Проблема, которая стремительно ширится, – это упрощение грамматики. Всё более редким становится использование инверсии, выигрывает прямой порядок слов. Неожиданно у авторов возникла боязнь больших абзацев, будто бы читателям перестали вовсе доверять и считают, что они не могут сами выделять мысли в тексте. Это тем страннее, что «смерть читателя» французские постмодернисты объявить ещё не успели. Нынче что не рецензия или эссе в молодящемся журнале, то лишенные смысла громкие абзацы в одну-две строки, которые вот-вот норовят ускакать в подзаголовок. Например:
Что такое новый русский? Это не язык, а язычество.
или
Яркие сочленения слов под тканью синтаксиса?
или
Путеводная нить в мире букв и вымысла.
и т. д. и т. п.
Повсеместным стал «научный» глагол являться там, где лучше бы смотрелось классическое предложение типа «подлежащее – сказуемое». Являться и его вариации — это наш ответ Керзону западному быть: to be, sein, être!.. Найдётся пара причин, почему русский язык вдруг начал тяготеть к подобному построению.
Во-первых, русскоязычный интернет с огромным трудом заполняется за счёт отечественных новостей и публикаций, поэтому почти целиком опирается на англоязычные источники. Средненькие переводы и насмотренность на английский текст вживляют в подсознание чуждые структуры. Ваш покорный слуга, например, часто грешит явлениями в тексте (в том числе и в этом).
Во-вторых, прямой порядок, образуемый глаголом, значительно упрощает изложение мыслей. Иностранцам потому и тяжело полноценно освоить нашу инверсию, что глагол-связка быть тянет в предложение несложную грамматическую основу. Типичное простое теперь выглядит так: куздра является существом вместо куздра — существо. Во втором случае ещё придётся задуматься о тире и совершить лишнее интеллектуальное усилие. По той же причине намного реже стали использоваться назывные предложения. Вполне типичные булгаковские фразы могут вызвать читательское недоумение, потому что взгляд по привычке ищет сказуемое:
«На столе чашки с нежными цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колонок… теперь, на столе, в матовой, колонной, вазе голубые гортензии и две мрачных и знойных розы, утверждающие красоту и прочность жизни… Под тенью гортензий тарелочка с синими узорами, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной масленке, в сухарнице пила-фраже и белый продолговатый хлеб.» («Белая гвардия»)
Литературность современных текстов также сильно проигрывает из-за засилья простых предложений и личных местоимений. Проблема далеко не новая (Нора Галь, например, уделяла этому внимание в главе о переводах Хемингуэя), но теперь обрела второе дыхание.
Особенно заметно это в работах юных писателей: некоторые авторы думают, что тут же остудят читателя, начиная рассказ словами навроде «Мороз крепчал…», как иронизировал Чехов. То же касается и намеренного повторения личных местоимений. Полагается, что загадочная «она» в каждом предложении бросит нас в романтический пот, но увы, что органично звучит в других языках, передать на русском получается не всегда. Более того, автору приходится избегать неодушевлённых предметов, которые могут по роду совпасть с таинственными героями повести и жертвовать естественностью слога.
Причины простоты предложений всё те же – высокая популярность переводных книг и низкое качество отечественных материалов. Более того, корни этого явления можно обнаружить и в нынешней системе образования. Как огня дети боятся итогового сочинения и ЕГЭ по русскому языку, которые по идее должны учить подрастающее поколение развивать речь. Но от учителей и репетиторов слышно, что главный совет «на дорожку» звучит так: «Пишите простыми!» Спрашивается, зачем? Всё очень просто – чтобы не ошибиться с запятой или двоеточием и не потерять драгоценные баллы. Представим теперь типичного школьника, который несколько лет живет в страхе за судьбу своего образования, тренируется с репетитором намеренно отказываться от синтаксической красоты русского языка, а после, увлекшись литературой, вдруг становится филологом или «профессиональным писателем». Бр-р-р…
Не следует выпускать из виду и изменившуюся природу письма. Нетрудно обозначить переход от целого к частному, причём как в сфере физического, так и духовного усилия, прилагаемого к слову. Вообразим, как человек ведёт переписку в быту. Поскольку объём такого письма часто превосходит объём творческого, можно воспринимать это как своеобразную тренировку слога. Для сравнения: дошедшая до нас переписка Гоголя в сумме почти совпадает с его опубликованными произведениями.
Классическое письмо многократно перемарывалось и переписывалось от руки перед укладкой в конверт, потому воспринималось целостно. На смену пришло письмо электронное, более фрагментарное благодаря возможности печатать слова по букве и бесследно стирать любое необходимое место. Теперь же повседневная переписка ведётся на телефоне одним большим пальцем, а слова добиваются с помощью Т9. Мы наблюдаем следующую цепь: письмо – слово – буква. Эта фрагментарность попросту не может не проникнуть в речь.
Т9 также подарил общественности новую грамоту. Люди теперь порицают лишь самые очевидные ошибки навроде тся-ться или те, которые могут быть автоматически подчёркнуты волнистой линией. Дескать, вот дурак, не заметил! Естественно, что редкие случаи в орфографии, пунктуация, речь и логика остаются за бортом. Пару лет назад мне попался изданный сборник рассказов, где вязаный шарф (или плед) в эпиграфе оказался вязанным, в следующей строчке – цитата из Пастернака…
Главный вопрос: если основной источник нормативного языка – это классика, а система образования так печётся о «золотом фонде» русской литературы, почему большинство молодых людей по окончании школы читает исключительно зарубежку? Здесь как раз вскрываются больные места школьной программы – из иностранной литературы в список для чтения на 5-11 класс попало лишь несколько сказок, стихов, парочка рассказов, «Робинзон Крузо», «Приключения Тома Сойера» и «Маленький принц». В общем, программа сама подвешивает яблоко, которое искушает школьников знакомиться с зарубежными романами в пику нашей классике. Детям всегда было интереснее то, что находится под табу (не этому ли учит Том Сойер?).
Современному ребёнку в первую очередь нужно привить понимание, что отечественная классика не скучнее, чем зарубежка, но это невозможно, если детям будет не с чем сравнить. Можно было бы спорить, что школьная программа и так переполнена, и в ней не найдётся свободного места и для одного-двух иностранных романов, но некоторые тексты в списке уже попросту непонятны современным детям и закономерно ими игнорируются. Кто такие и зачем нужны головотяпы из «Истории одного города»? о чём всё плачет Ярославна? почему «возмущённые соки мыслию стремилися к голове» странствующего Радищева?
О клиповом мышлении говорят все, кому не лень, но мы всё ещё держимся за многостраничные романы, которые успешно прочитываются поколениями школьников лишь в кратком содержании. Не лучше ли подстроиться и добавить чуть больше малой прозы? Увлекательных рассказов, которые привьют тягу к чтению, у нас найдётся уйма.
Другая рана на древе познания – это преподавание иностранных языков. Студенты педагогических вузов, эта притча во языцех, активно несут в народ т. н. коммуникативную методику, которая учит лишь болтать. В нынешних учебниках (с редкими исключениями) печатают лишь диалоги и кое-как адаптированные тексты. Выпускники, конечно, смогут спросить дорогу до Трафальгарской площади или заказать бифштекс в лондонском ресторане, но не научатся мыслить в разных языковых плоскостях и придут в шок, когда увидят настоящий иностранный текст. Хотя именно чтение подлинников позволяет глубоко оценить разницу между возможностями языков и трепетнее относиться к языку родному. Порой возникает впечатление, что современная молодёжь вовсе забыла про переводчиков художественной литературы. Доходит до смешного: одна моя знакомая, свободно владеющая английским, начала на русском читать Хемингуэя. Переведённый роман «И восходит солнце» получил следующий комментарий: «У него странный язык».
Пока что для защиты языка введены лишь ограничения на торговых вывесках, а народ вздыхает о том, сколько ещё заимствованных слов нам нужно перемолоть, но всё это дело преходящее. Язык эволюционирует вполне самостоятельно: что-то приживётся, что-то отпадёт. Кроме того, из новояза можно извлечь и практическую пользу: теперь с первых слов собеседника становится понятно, что перед тобой не человек, а флюгер, настолько же далеко отстоящий от прогресса, насколько часто он это слово упоминает в речи.
Несколько другое дело – грамматика. Через десяток-другой лет мы рискуем потерять красоту слога, и для этого как раз-таки нужно всячески продвигать и оберегать «золотой фонд». Первой мерой по защите должны быть не запреты и ограничения на слова, а хорошее языковое образование, популяризация и распространение литературы. Шутка ли, на онлайн-площадках до сих пор умудряются продавать «Евгения Онегина» в электронном формате. С удовольствием отдал бы Александру Сергеевичу и последние копейки (благо, что их немного), только боюсь, что денежный перевод до него не дойдёт.
“Он” и “она”, видимо, калька с французского: сначала называется человек или предмет, о котором идёт речь, а потом имя заменяется на la или le, в зависимости от рода. В пьесе К.Симонова “Четвёртый” эти местоимения звучат вполне загадочно. Одноимённый фильм снят Александром Столпером в западной манере.
Не уверен, что это калька с французского. Мне кажется, тогда бы мы заметили нечто подобное еще в веке девятнадцатом, когда влияние французской литературы было на порядок сильнее.
Я думаю, что местоимения начали пестрить именно в английском и, возможно (гипотеза), пришли к нам с научно-фантастической беллетристикой, потому что ее и переводят не очень ответственно, и у отечественных авторов именно в этом жанре проявляется “местоимённая” проблема.
Знакомая моего знакомого работает переводчиком с английского у магнатов, которые летают чартерными рейсами на “Формулу-1” вместе со своими автомобилями. Читает ли она Хемингуэя?
Знакомая вашего знакомого – ваша знакомая тоже?
Нет.
Я так и подумал, что не самым коротким путем приходят к вам сведения о читательских предпочтениях магнатов, с которыми работает переводчицей знакомая вашего знакомого…
О читательских предпочтениях магнатов у меня нет никаких сведений, поэтому в конце моего комментария стоит знак вопроса. Но, думается, Хемингуэй писал не для них. Вот станут ли они читать роман «Иметь или не иметь» (“To have and have not”)? А так Вы совершенно правы: с магнатами я не знаком.
Насколько я знаю, синхронистом тяжеловато стать без хорошей начитанности. Вернее, стать-то можно, но работа и так нервная, а если придется на ходу вспоминать слова… Меня же беспокоил всегда другой вопрос: если освоил язык в совершенстве, почему бы не читать подлинник? Особенно если перевод вызывает отторжение.
Довольно интересный материал, хотя начало несколько размыто, но о малых прозаических формах верно подмечено.