ОЛЕГ ПАВЛОВ. ЖИВОЕ И МЁРТВОЕ СЛОВО
Беседа Александра Карасёва и Кирилла Анкудинова
Рубрика в газете: ПРОФЕССИОНАЛЫ О ТАЛАНТЕ, № 2018 / 41, 09.11.2018
Кирилл Анкудинов – литературный критик, филолог. Публиковался в российских литературных журналах.
Александр Карасёв – прозаик, автор книги «Чеченские рассказы».
Александр Карасёв: Олега Павлова убили издатели, критики, литчиновники и «собратья» по перу. Замалчивание неугодных писателей – это не так просто, как может казаться. Перед смертью его уволили из Литинститута. Не смогли уволить. Последняя запись на его странице в «Фейсбуке», за три дня до смерти: «А был я прав, даже уволить нормально не смогли. Звонок из института, потеряли моё заявление, просят написать, привезти новое. Но я месяц как в зоне нетрудоспособности. Теперь поздно». Ниже записи: «…Далее по списку экспертов и главных книг [Список экспертов. 100 главных книг за 30 лет // Год литературы 2018. 14.09.2018.]. Моих там нет, вас не было в литературе… Можно не относиться всерьёз, но подача более чем серьёзная. Можно назвать экспертов сборной неразумных хазар, но они разумны. Исключили из литературы». «…Теперь умолчание. По данным института перевода приводится список тех, кто интереснее [Кто из русских писателей интереснее всего зарубежным издателям? // Год литературы 2018. 21.09.2018.]. Меня, по их данным, не переводят и не переводили…» Он всё это очень остро переживал. Как его обворовали издатели, я тоже знаю.
Кирилл Анкудинов: Я произведения Олега Павлова только критиковал. Но я критиковал не личность Олега Павлова, а его мироощущение. Вероятно, я хотел вырвать его из этого мироощущения. А сейчас сочувствую ему и его судьбе.
А.К: Ты в каком году его последний раз критиковал?
К.Ан: В последний раз, бегло, в 2012 году за «Непроизнесённую речь». Но и в 2011 году, и в 2009 году – за «Асистолию».
А.К: Правильно. А потом ты, вместе со всеми, занимался замалчиванием. Шесть лет.
К. Ан: А потом, в эти шесть лет, он практически ничего не публиковал (смотри его страницу в «Журнальном зале»). На его странице после 2012 года – три подборки стихов – не его – и одно эссе, опубликованное в «Знамени» в тот год, когда журналы в нашу библиотеку не приходили.
А.К: В прошлом году он получил премию «Ангелус». Практически никто этого не заметил. Была одна заметка Басинского.
К.Ан:Если я буду освещать получения всех премий, меня надолго не хватит.
А.К: Вот ты писал: «Капитальный труд Олега Павлова требует долгого разговора. Я к нему пока не готов и ограничусь резюме: те особенности мировосприятия писателя О. Павлова, которые было принято списывать на неудачный опыт армейской службы (и т. п.), коренятся в нём самом.
К.Ан: «Асистолия» – подробнейшее и по-прустовски дотошное самовыговаривание героя-повествователя (неуспешного художника с кучей житейских проблем). Судя по всему, это очень личный исповедальный текст о детстве и юности самого автора; претензии, которые я могу высказать, относятся не к его качеству (писана «Асистолия» вполне грамотно), а к авторской личности. В ней нелепо, нездорово, катастрофически отсутствует чувство юмора. То есть – способность увидеть (оценить) себя со стороны. Олег Павлов с равномерным трагическим пафосом подходит и к действительно болевым жизненным ситуациям (таким, как ранняя смерть отца, одиночество, тяжелая болезнь любимой женщины), и к тому, что могло бы (и должно было) разрешиться через отстранение и шутку. Право слово, если бы человечество было серьёзным по-павловски, оно не выжило бы. Цинизм в малых дозах необходим; он спасает от мании горько оплакивать издохших хомячков, назначать любовные свидания на кладбищах и страдать от каждого мелкого недоразумения».
А.К: На мой взгляд, упор должен делаться на «писана «Асистолия» вполне грамотно», а вскользь замечена «авторская личность», например: «лично мне мироощущение автора не близко». А не наоборот. Ты же критик, а не психолог. И зачем такая небрежность: «капитальный труд», «вполне грамотно»? Почему ты думаешь, что имеешь на это право?
Из мироощущения вырвать нельзя, можно вырвать из жизни. «Я должен быть сам доволен своей работой. Если после этого я не получу признания – мне станет, конечно, тяжелей, но просто жить. Эти ситуации я переживаю – порой очень болезненно. Это мучает. А могут замучить этим до смерти, мы же знаем…» (Олег Павлов).
Другая твоя статья. Один коротенький абзац, с неохотой походя брошенный: «Что ни говори, Олег Павлов – очень талантливый прозаик. Он умеет мастерски живописать нечеловеческое. Жаль только, что он не любит человеческое…» И вся большая статья о нелюбви Павлова к человеческому, с выводами о ненужности вообще Павлова. Но значит, всё-таки ты увидел талант. И увидев «очень талантливого прозаика», ты вот так вот с ним обращаешься? Ты не уважаешь талант? Это что-то совсем обыденное и присущее очень многим? И множество очень талантливых сейчас прозаиков? Прямо литературный расцвет. Можно их изничтожать и уничижать – «вполне грамотно». Их слишком много.
К.Ан: Всякая литература – это литература о человеческом в первую очередь. Я имею право оценивать её, исходя из её человеческого содержания. О чём же мне говорить, как не о нём?.. Талантов сейчас очень много. И к содержанию того, что несёт в себе талант, я отношусь серьёзно.
А.К: Когда «очень много» талантов, подлинный талант теряет цену. Девальвация.
К.Ан: Это так. Но не таланты плохи, а хаотичность.
А.К: Сейчас в литературе расцвет?
К.Ан: Хаотический расцвет. Хаотичность – отсутствие понимания, какое явление культуры к какой части общей культурной структуры относится.
А.К: В чём ты видишь расцвет? В появлении огромного числа авторов?
К.Ан: И в этом тоже.
А.К: И все они талантливые?
К.Ан: Талантливые. Но по-разному.
А.К: Подожди… Я тебе задал вопрос о расцвете литературы. Ты говоришь о расцвете культуры.
К.Ан: Литература – часть культуры, и литературное произведение надо рассматривать не само по себе, а в общем контексте культуры.
А.К: Да. Всякий обнародованный текст, в журнале или на сайте «Проза.ру», можно рассматривать как явление культуры, но не всякий текст становится явлением литературы. Критерий здесь как раз – талант. Говоря, что талантом обладает автор каждого текста, ты отменяешь талант, и понятие «литература» размывается в понятии «культура». Приводит это к анекдоту, в итоге: «Всё, что в столбик – стихи, всё, что в строчку – проза». Вопрос лишь, какие это стихи и проза… Талант ты фактически не видишь. Поправь меня, если я неправильно тебя понял. Скажем, есть отличный профессионал, но не обладающий талантом, Акунин. У тебя он должен стоять рядом с профессионалом, обладающим талантом, Чеховым.
К.Ан: Поскольку у нас откровенный разговор, и поскольку девять дней со дня смерти Олега Павлова прошло, скажу – именно что откровенно. На мой взгляд, Олег Павлов был нытиком. Если сформулировать это в религиозной терминологии, он был человеком, приверженным греху уныния.
А.К: Это не важно, кем он был. Важно как он писал. И не о чём, а как. Ты критик или поп?
К.Ан: Как он писал? Не прекрасно. Я, например, считаю Ольгу Славникову более профессиональным автором, чем Олег Павлов. Славникова тоже показывает страшный мир. Однако она умеет отстраняться от него и претворять чудовищное в прекрасное. Олег Павлов не умел отстраняться от мира, который демонстрировал. Он влипал в него и из автора превращался в персонажа собственного творчества. Это не есть хорошо. «Искусство» – слово одного корня со словом «искусственный». Павлов не преосуществлял искусство до конца. Он кормил нас полуфабрикатами.
А.К: Приведи, пожалуйста, критерии, применяя которые, ты определяешь талантливость и профессионализм автора.
К.Ан: Все критерии привести невозможно. Приведу главные критерии, определяющие профессионализм прозаика.
1. Язык. Он может быть простым (как у тебя) или сложным (как у Славниковой). Но в любом случае, он должен быть грамотным и точным.
2. Способность к выстраиванию сюжета.
3. Правильное соотношение языка и сюжета – чтобы язык не давил сюжет, а сюжет – не портил язык.
4. Главный критерий – интересно мне читать прозу или нет.
5. Умение отстраняться от сотворённого мира, не втягиваться в него (то, что есть у Славниковой и чего не было у Павлова).
6. Способность показывать мир вовне, а не собственные иллюзии (и тут у Павлова проблемы).
7. Способность быть отстранённым по отношению к социальным мифам – исследовать их, а не транслировать (и снова Павлов не лучший пример).
А.К: Это критерии профессионализма, допустим, т.е. ремесленнические. Профессионализм и талант – разные вещи и должны иметь разные критерии. По-твоему получается, что талантлив каждый, кто что-то написал. Талантливы абсолютно все авторы любимых тобой «Прозы.ру» и «Стихов.ру», абсолютно все авторы толстых журналов, все авторы любых книг. Твой критерий таланта – обнародование любого текста?.. Славникову я совсем не читал, этот пример мне ни о чём не говорит. Лучше примеры из русской классики.
К.Ан: Талант – это и есть профессионализм. То, что выше профессионализма – гений.
А.К: Талант – это не профессионализм. Словари дают нам такие определения: «дарование, выдающиеся природные способности»; «природное дарование в какой-либо области духовной или физической деятельности; от гения отличается меньшей творческой самобытностью и известною односторонностью»; «выдающаяся способность к чему-либо; тот или другой дар, присущий некоторым людям в большей или меньшей степени, например, литературный талант»; «выдающиеся врожденные качества, природная одаренность в каком-нибудь отношении».
К.Ан: Особенности – да, врождённые. Только для того, чтобы определить, какие врождённые способности (у меня) есть, а каких – нет (пускай их очень хочется) – тоже нужен профессионализм.
Кстати, Акунин обладает талантом. Талантом писать тексты в своём жанре и в своём формате. Не обладай он талантом, тогда его книги не пользовались бы спросом. Но каждый талант полагается ставить на свою полку. Талант Акунина сопоставим с талантом английского мастера исторических детективов Джона Диксона Карра (Акунин и Карр равны «в числителе», но у Акунина огромнейший «знаменатель», что снижает ему цену). А с Чеховым уместно сопоставлять…
Маканина, допустим.
А вот когда Акунин, вместо того, чтобы скромно писать исторические детективы (как Карр), отращивает себе «знаменатель» и воображает себя и швецом, и на дуде игрецом, и историком, и публицистом, и когда читатель Акунина вместо того, чтобы осудить его за это, говорит, что «у Акунина нет таланта, как у Чехова» –
почти наверняка имея в виду «знаменатель» Акунина и его либеральные взгляды – вот это и называется хаосом в культуре. Мы же не считаем, что Агата Кристи –
отличный профессионал, но не обладающий талантом, и потому Агата Кристи не должна стоять рядом с и профессиональным, и талантливым Достоевским». Агата Кристи действительно не должна стоять рядом с Достоевским, а Акунин – с Чеховым. Но не по причине «фактора таланта».
А.К: Я пробовал читать у Акунина только его ранние книги. До его взглядов мне совсем никакого дела нет, и за его творчеством я не слежу.
Я думаю, что многие пишущие пребывают в иллюзии о наличии у себя таланта. Определять должны эксперты: критики, редакторы, издатели, занимающиеся отбором. Сейчас они не справляются с этой задачей. Вот и ты говоришь, что талант – это просто профессионализм. С просто профессионализмом не создашь произведения прозы. Этот продукт условно можно будет назвать беллетристикой. Это Акунин, в лучшем проявлении. Для успеха и продаж литературный талант не нужен, скорее, он будет мешать.
Отличие прозы от беллетристики (когда это хорошо) и графомании (когда это плохо) – живость текста, наличие в тексте души. Когда текст становится искусством в узком понимании. Литературный талант – это врождённая способность создания живого текста, способность вдохнуть в персонаж душу. Чтоб это уметь определить, нужно иметь определённую чувствительность. Это такой прибор в душе, который задержит тебя (не получившего художественного образования) у картины-шедевра в галерее и отведёт от просто мастеровитого полотна, в данном случае применительно к прозе. Для профессиональной оценки необходимы и формальные критерии, но одних их без высокого художественного вкуса будет недостаточно. Потому что отличная беллетристика уровня Акунина будет выигрывать у тёмной прозы Павлова.
А пример классической графомании, самый яркий – это Проханов. Хаос в том, что “Прохановы” становятся известными писателями с трибуной. Какой же в этом расцвет литературы? Литература губится этим. Уничтожается. Удачливые беллетристы играют роль писателей. А в литературе должна быть проза и поэзия. Не должно быть там графомании, беллетристики и версификаций. Беллетристика нужна публике, как и сериалы, но это не проза. Как сериалы – не киноискусство. Хаос из-за отсутствия адекватной экспертизы. И это намеренный хаос. Ведь критерии устранены совсем. Какой там высокий художественный вкус? Нет уже и критериев.
Хаос создан для уничтожения литературы в России. Он работает через премии, с натурально хаотическим премированием. Через издателей, единственной целью которых является прибыль, а это значит – удачная беллетристика и её подача как прозы, а на закуску пойдёт и графомания. Беллетристика, и графомания особенно, пишутся быстро и в большом количестве. Куда легче торговать этим товаром, раскручивая как прозу, чем ждать годами измученной выстраданной настоящей прозы, а потом работать с её неадекватными авторами.
К.Ан: Теперь давай, займёмся процессом отделения мух от котлет… Беллетристика – это всего лишь проза, построенная на поворотах сюжета и создаваемая ради интереса из-за сюжета. Беллетристика может быть бездарной, неумелой, ремесленной. Но проза Пушкина – это тоже беллетристика, представь себе. После Белинского беллетристика долгое время считалась чем-то зазорным. Понятно, что Достоевский, Лев Толстой, Чехов – не беллетристика. И Олег Павлов – не беллетристика по установкам (и анти-беллетристика). Но не всякая не беллетристика и анти-беллетристика хороша.
Теперь по поводу Александра Проханова (и Олега Павлова). Забавно то, что эти два писателя близки по своим глубинным психологическим установкам. Оба они – не беллетристы. Но Проханов – ещё и шоумен, а Павлов был анти-шоуменом. Это, скорее, хорошо. Но это тянет на значок третьей степени, не более того. Не всё анти-шоуменское хорошо. Душевная патология принципиального мизантропа нехороша.
Насчёт «души», которая «есть в талантливой прозе» и «отсутствует в беллетристике» я могу ответить классической цитатой: «Но ты мне душу предлагаешь. На кой мне чёрт душа твоя?». Свою душу обычно выплёскивают графоманы. Для того, чтобы отличить графоманский «выплеск души» от того, что действительно ценно, надо обладать профессионализмом – автора (по отношению к себе) и критика (по отношению к другим авторам). Всё, что ценно, рано или поздно воплотится в читательском интересе – и, в том числе, в денежном эквиваленте. Будет пользоваться спросом (графомания же спросом пользоваться не будет, а спрос на бездушную беллетристику быстро упадёт). Всё, цена чему была преувеличена, уйдёт на полки буккроссингов и будет валяться-пылиться там.
И, кстати, сериалы – это тоже искусство. Это очевидно по многим советским сериалам. И по некоторым отдельным постсоветским сериалам тоже.
А.К: Вопрос терминов… Применяя термин «беллетристика», я использовал оговорку «условно». Я знаю, что этот термин может пониматься по-разному, и в разные эпохи понимался по-разному. В этом разговоре я понимаю его как бесталанную, но профессиональную (когда автор мастерски владеет многими приёмами, умеет играть на контрасте, вызывать у читателя эмоции, винтить сюжет и т.д.) прозу. Сериалы здесь я понимаю как «мыльные» современные массовые сериалы, а не такие как «Оттепель» Тодоровского или «Семнадцать мгновений весны». Это кино, хотя по формальным признакам и сериалы. Я говорю не о выплеске души, а о способности оживления текста, когда персонажи не картонные, а живые, и всё вокруг живое. Этому научиться нельзя. Научиться можно делать беллетристику. Графомания, в моём понимании, – это и бездарное, и непрофессиональное сочинение. В нём может быть сколько угодно выплесков души, не имеющих никакой художественной ценности, интересных, в основном, только автору графомании.
У Пушкина, в понимании этого разговора, лёгкая изящная простая проза, не обременённая психологизмом. Белинский нанёс колоссальный удар по русской литературе и, в частности, по русской критике. Психологические установки, взгляды и поведение в телевизоре не являются критерием прозы. Когда являются, махровый графоман Проханов оказывается рядом с прозаиком Павловым. В этом хаос. У тебя вообще склонность оценивать не текст, а автора текста. Талант – это вообще патология, потому что большинству он не свойственен. Общество вообще так устроено, чтоб избавлять людей от таланта, дабы привести в нормальное состояние, чтобы были как все, послушными винтиками системы.
Да… обладать профессионализмом и чувством высокого художественного вкуса (просто какой-то вкус есть у каждого). Так как этими качествами сейчас практически никто из тех, кто должен играть роль экспертов, не обладает, безусловно, экспертом служит время. Поэтому денежный эквивалент здесь не бесспорен, автор до него просто не доживёт.
К.Ан: Хорошо… Ты говоришь, что Олег Павлов талантлив. Мне очень хочется узнать, в чём именно заключается его талантливость для тебя (допустим, по сравнению с Прохановым или без сравнения). Потому что, беседуя с тобой о Павлове, я имею дело с уравнением. «Талантливость» Павлова для меня – переменная.
А.К: «Олег Павлов – очень талантливый прозаик». Это ты написал.
К.Ан: Но я не написал, что Павлов талантливее прочих. Для меня талантливость Павлова – рутина и данность. А для тебя – то, что надо пламенно отстаивать. Для тебя это святыня. Мне хочется определить содержание этой святыни.
А.К: Ты написал: «очень талантливый». Это значит, что талантливее просто талантливых. Я ни про какие степени талантливости не говорил. И не придумывай про святыни и пламенность. А заключается для меня, как я уже говорил, в способности создания живого текста. Я согласен с тобой, что его текст имеет депрессивную нагрузку, но это не делает его текст мёртвым.
К.Ан: Если я написал, что автор Икс очень талантливый, это не значит, что отныне я не имею права ругать автора Икс и не имею права хвалить других авторов. А чем тогда у Проханова тексты не живые?
А.К: Чтобы признать талантливым Проханова, а его тексты живыми, нужно совсем не иметь никакого художественного вкуса.
К.Ан: Меня Проханов раздражает, но я не имею причин не считать его тексты живыми.
А.К: Тебя Проханов раздражает или его тексты?
К.Ан: Меня раздражает Проханов и его тексты как дело его рук. Но я не имею причин не считать его тексты живыми, а его стратегию писателя и шоумена неуспешной.
А.К: «В этот час ранней ночи Грозный напоминал огромную горящую покрышку, ребристую, кипящую жидким гудроном, с чёрно-красным ядовитым огнем, из которого вырывалась клубами жирная копоть. Ветер гнал в развалины дома запах горелой нефти, кислого ледяного железа, сырого зловонья порванных коммуникаций. В разорённых жилищах, в разбитых подвалах, в чёрной жиже плавали доски, набрякшие одеяла, убитые собаки и люди. Ленивый пожар соседней пятиэтажки, расстрелянной днём из танков, трепетал в осколке стекла, застрявшего в обгорелой раме. Лейтенант Валерий Пушков, командир мотострелкового взвода, смотрел на эту ломаную стеклянную плоскость, в которой, как в зеркале, отражался изуродованный, в кровоподтеках и ссадинах, город…»
Это мёртвый текст. Это можно чувствовать, а можно не чувствовать. Ты не чувствуешь. Искусство воздействует на сферу чувств человека. Поэтому для оценки его недостаточно рациональности.
К.Ан: Это плохо. Но это не мертво.
А.К: Попробую объяснить. В этом отрывке слова, очевидно кажущиеся автору очень красивыми и выразительными, распадаются, громоздятся, цепляются, залезают друг на друга, не складываясь в образ. Нет картинки, есть только слова. А значит, они мертвы. Не ожили. Не выполняют свою функцию – то есть не живут. Цель автора здесь – не дать читателю ясный кадр, а показать, как здорово он умеет писать. Это очень распространено и в живописи, и в музыке, при исполнении песен. Так испортился Кубанский казачий хор. В литературе это основной признак графомании. На это ведутся редакторы и критики – ценители «интеллектуальной прозы». Это основной стиль журнала «Знамя», это премированная ими «писательница» Гамаюн. Они думают, что дать ясный кадр сможет каждый, а писатель – это тот, кто умеет громоздить красивые и выразительные слова, которые не сразу придут в голову восхищённому интеллектом автора читателю. А всё с точностью до наоборот. Это просто безвкусица. В квартирных интерьерах такое называется мещанством. Вспоминается также: «Чем платье аристократки отличается от платья купчихи? – В первом случае видно, как красива женщина. Во втором – какое красивое платье».
К.Ан: Конкретно по Проханову я согласен. Но есть одно «но»… Существует эстетика минимализма. И существует противоположная ей эстетика барокко, вся выстроенная на нагромождениях и гиперболизме. Говоря другими словами, есть Чехов, но есть и Гоголь. Писательницу Гамаюн я рецензировал: её беда не в барочности стиля, а в том, что эта барочность вытеснила всё остальное. Но журнал «Знамя» публикует и упоминавшуюся мной Славникову, тоже барочную писательницу, справляющуюся со своим экзотическим языком.
А.К: Может быть какой угодно стиль. На то он и стиль – манера. Слова должны оживать. Выполнять свою функцию. Гоголя я не люблю. Кроме «Шинели». Есть писатель такой замечательный, Лесков. Вот у него, наверное, посложнее. Но зачем усложнять, когда можно сделать проще? Это нерационально. Если и так получается, то хорошо. Цель. Важна цель. Или сделать дело, или показать, как хорошо ты умеешь делать дело. Возможно, это можно как-то сочетать. Но зачем?..
К.Ан: Да-да…
А.К. Знаешь, у меня такое ощущение, что Павлов жив. После девяти дней примерно появилось. Писатели не умирают. Шукшин и Толстой живы. Это Булгарин, там, Серафимович, Кочетов… умерли. Несмотря на громкий своевременный успех. Ты не зря, может быть, автора с текстом путаешь. Автор живёт своими произведениями. Или не живёт – если они мертвы.
К.Ан: Я, конечно, в нашем разговоре оказался в неблагоприятной роли «критика-вампира»: «сей дядя очень странных правил – пока поэт существовал, поэта дядя всюду хаял, теперь он хрипнет от похвал» (Сергей Васильев)… Ну, не хрипну я от похвал Олегу Павлову, но ведь жалко его. Всех жалко. Но литературное поле – не то место, где одним жалко красные розы – и надо в отместку вытоптать белые розы, а другим жалко белые розы, и за них следует оттоптаться на красных розах. Культура – не гламурное кафе, где все всех жалеют (обратная сторона такого кафе – бойня). Культура – место структуризации общества. И именно в этом контексте имеет смысл поговорить – и об Олеге Павлове, и о многом ином…
А.К: Ага, пусть растут все цветы и травы, бурьян и амброзия… В контексте культуры интересно поговорить о Дарье Донцовой и сайте «Журнальный зал», закрывшемся наконец; где кураторы не удосуживались отличать писателя Олега Павлова от прочих Олегов Павловых и помещали ему на страницу не его стихи. О писателе Олеге Павлове имеет смысл говорить в контексте литературы. Мы уже выяснили, почему это так.
Не могли хотя бы до сороковин подождать? Не терпится правду-матку резануть по живому? Так ведь нет её, правды… нет…
Я бы назвал автора безыскуственного не графоман, а скриптоман. Нацарапал как в первобытном веке наскальные записи, вошел в историю славой почти Герострата. О вкусах не спорят, все писатели замечательные, болеют за дело, спасение и выживание российского литературы.
Тот ещё номерок получился… Проханову не позавидуешь.
Зачем-то устроили допрос Кирилла Анкудинова. Все обязаны любить Олега Павлова?
Не знал о его смерти.
Жалко, конечно.
https://ygashae-zvezdu.livejournal.com/159650.html
Мёртвую прозу писал Олег Павлов, травмированный армией московский мальчик. Мёртвую прозу писал и Карасёв, и как же надоели все эти афганские-чеченские ОЧЕРКИ “бывалых ребят”.
Анкудинов – ниже плинтуса, как и его визави.
Странная претензия со стороны Александра Карасёва: “Другая твоя статья..: “Что ни говори, Олег Павлов – очень талантливый прозаик. Он умеет мастерски живописать нечеловеческое. Жаль только, что он не любит человеческое…” И вся большая статья о нелюбви Павлова к человеческому, с выводами о ненужности вообще Павлова. Но значит, всё-таки ты увидел талант. И увидев “очень талантливого прозаика”, ты вот так вот с ним обращаешься?”, – очень странная претензия.
Во-первых, Анкудинов “обращался” не с самим Павловым, а со своим образом Павлова, со своим представлением сущности и пафоса произведений Павлова.
А во-вторых, всякий читатель, а уж тем более, пишущий, анализирующий, тот, которого у нас принято именовать критиком, имеет право думать и говорить о прочитанном всё, что его душе угодно. Точно так же, как и всякий другой человек – о сочинениях этого критика.
Странная, странная претензия. И это априори, как говорится.
Однако, не берясь судить о таланте Павлова, не вдаваясь в вопросы о том, кто “профессиональней” – Славникова или Павлов, являются ли критерии, определяющие профессионализм прозаика, приведённые Анкудиновым, главными, что есть талант, на взгляд беседующих, и что является, по их мнению, “хаосом в культуре”, отмечу, что в общем и целом мироощущение, мировоззренческая позиция Александра Карасёва мне представляется здесь значительно продуктивней – и по вопросу о “премиях”, и об издательской “прибыли”, и по “беллетристике”, и по “настоящей прозе”, и по такому, всем известному явлению, как А. Проханов, и главное – по душе человеческой, по “душе талантливой прозы”, ибо, как не крути, а всё, что касается творчества, давно известно, упирается лишь в масштаб личности, в его наличие или отсутствие.
“Литературный талант, – цитирую А. Карасёва с купюрами, так сказать: в своей собственной редакции, – это… способность вдохнуть в персонаж душу. Чтоб это уметь определить (речь идёт о критических возможностях человека. – А. Т.), нужно иметь определённую чувствительность. Это такой прибор в душе, который задержит тебя (не получившего художественного образования) у картины-шедевра в галерее и отведёт от просто мастеровитого полотна, в данном случае применительно к прозе”.
Почему только “не получившего художественного образования”?! В действительности сплошь и рядом люди, даже получившие это самое образование, и даже – не одно, не имеют этого самого “прибора”!
Бог с ним, с прибором… Я обращаю ваше внимание на вопрос о том, чем же является на самом деле эта “определённая чувствительность”, ибо ребята, сами того не подозревая, тужатся открыть Америку. А её не надо открывать, она, как известно, давно открыта!
Со времён Белинского известно, что люди отличаются друг от друга по своим способностям. Одни обладают музыкальными, другие математическими… – не буду перечислять все имеющиеся, сразу назову ту, которая не так известна, как другие, и потому нуждается в “открытии”.
Белинский назвал эту способность эстетическим чувством.
Я не знаю, на сколько она присуща современному человеку, редка она или достаточно распространена, знаю только, что не всякий образованный человек обладает ею… А о том, что она представляет собой, – изучайте по Виссариону Григорьевичу или его последователям. Изучайте, изучайте… Изучайте прежде чем говорить.
Подредактирую последнее предложение:
Изучайте, прежде чем разговаривать на эту тему.