ОТ АТЕИЗМА К ХРИСТИАНСТВУ
Рубрика в газете: Узник совести, № 2021 / 8, 04.03.2021, автор: Владислав КРАСНОВ
Имя Владимира Николаевича Осипова давно известно в свободном мире. С начала 1970-х годов его публикации считались основными проводниками возрождающегося христианского неославянофильства и русизма в СССР. Передовые статьи и открытые письма Осипова публиковались в русскоязычных эмигрантских журналах – «Посев», «Грани» и «Вестник». Кроме того, западных СМИ появилась информация о «Вече», а также новости об аресте и заключении Осипова. В 1977 году он получил международное признание, будучи избранным в ПЕН-клуб.
Я был знаком с ним в нескольких ролях: как сокурсник, когда мы оба поступили на истфак МГУ в 1955 году; как сосед по общежитиям в Черёмушках и на Стромынке; как член комсомола и даже как комсорг первого курса из 200 вновь поступивших студентов. Наконец, что наиболее важно, я знал его как товарища «соучастника» в «заговоре» не с целью свержения Советского правительства, а для того, чтобы откровенно делиться друг с другом наблюдениями, мыслями и чувствами, которые обуревали нас в период после-сталинской «оттепели» при Хрущёве.
Увы, всё ещё приходилось «не распускать язык», «держать его за зубами», как бы кто о вашем разговоре не доложил «куда надо». Короче, задолго до того, как слово «диссидент» вошло в русский язык, мы принадлежали к группе единомышленников, которые верили в самоценность открытой информации и обмена мнениями. Нас называли инакомыслящими. Но мы были уверены, что мы были здравомыслящими, в отличие от тех, кто раньше подпевал Сталину, а теперь Хрущёву.
Как комсорг первого курса, я обязан был познакомиться практически со всеми студентами, потому что, при огромном конкурсе на каждое место в МГУ, не комсомольцев приёмная комиссия обычно отсеивала. Вот моё первое впечатление об Осипове: образец для плаката пропаганды о молодом поколении, всецело преданном партии и комсомолу. Ему тогда было всего семнадцать.
Физически он был олицетворением здорового образа жизни и яркого мальчишества. Внешность была типично русская: светловолосый с голубыми глазами, небольшого роста, но коренастый. Розовощёкое округлое лицо его напоминало типаж русских воинов в фильме «Александр Невский». Эта ассоциация ещё более усиливалась тем, что он был родом из Северо-Западной Руси. Как Осипов был розовощёк физически, так и интеллектуально он был здрав и полон энергии и задора.
В общежитии он вошёл в группу из шести соседей по комнате, которые образовали своего рода коммуну. Они вместе учились, ложились спать в один и тот же час (обычно поздно), вместе играли в карты, вместе ели и вместе ходили полуголодными, делясь буквально всем до последней копейки. Поскольку поделиться иногда было нечем, они часто занимали небольшие суммы денег у других, и не всегда было легко вернуть их. Иногда они даже реквизировали отдельные продукты питания из тумбочки соседей вне коммуны, отчасти потому, что они действительно были без гроша, отчасти для того, чтобы отстоять принцип власти народа над индивидуальными уклонистами. Политически в коммуне царил дух советского патриотизма и верности партии. Я, как комсорг первого курса, мог легко убедиться, что эти «коммунары» охотно шли на воскресник для строительства Московского метрополитена или сдавать кровь.
Однако коммуне было суждено распасться, и Осипов первым отошёл от неё. Это происходило постепенно под напором событий. Во-первых, в самом начале занятий узналось, что студенты старого общежития на Стромынке объявили бойкот столовой из-за плохого питания и обслуживания. Хотя наше общежитие находилось в новострое в Черёмушках, другом районе Москвы, один из студентов послал телеграмму солидарности стромынским забастовщикам. Дело приняло опасный политический оборот, когда известие о забастовке дошло до Западных СМИ. Стало известно также, что в роли штрейкбрехеров против бойкота выступали только китайские студенты по обмену. В коммуне мнения разделились. Осипов стал на сторону бастующих.
Через пару месяцев произошёл ещё один инцидент, вызывавший разногласие. На семинаре по марксизму-ленинизму один студент бросил вызов профессору, указав на противоречия в теории Маркса. Студент даже осмелился признаться, что он не марксист. В коммуне царило негодование по поводу «наглого» студента. Но Осипов поддержал «наглеца» за искренность.
Студенты теперь не осмеливались разговаривать с изгоем на перерывах, опасаясь, что их запишут в «белые вороны». Я же счёл долгом комсорга поговорить с ним об инциденте, а также напомнить ему о вступлении в профсоюз. Он признался в своих немарксистских взглядах, и сказал прямо, что поскольку он не был членом комсомола, он не считал себя связанным групповой дисциплиной и в профсоюз вступать не желает. «А, кроме того, у меня была трепанация черепа», – сказал он, лукаво и многозначительно улыбаясь. Я не знал, что это такое, но сразу понял, что он пользовался этой «трепанацией», как громоотводом от навязчивых собеседников.
Вскоре, по нашей с Анатолием Ивановым рекомендации, Осипов начал читать работы Ницше и быстро нашёл в его философии противоядие от советской «веры» в коллективизм. Ницше вообще сыграл важную роль раскрепостителя от марксистских догм, которые мешали возникновению и росту советского диссидентства. Из-за непочтительности Ницше к христианству советские цензоры не запрещали совсем его досоветские издания, когда по популярности он был близок к Карлу Марксу. Однако они всё-таки опасались, что его призыв к «переоценке всех ценностей» может коснуться и советских ценностей и подстегнуть рост диссидентства.
Осипов стал одним из главных «ловцов человеков» среди наших сокурсников. Напомнив о царской интервенции 1848 года в Венгрии, он задавать им такие «провокационные» вопросы, как: что бы вы сделали, если бы вы влюбились в нациста во время войны? Это было время, когда наши мальчики и девочки часто влюблялись друг в друга. К тому же и на нашем курсе было несколько довольно ярких немцев, парней и девушек из ГДР. Поэтому ответы часто совершенно не соответствовали «партийной линии» насчёт любви к классовым врагам. Это позволяло Володе продолжать дальнейшее «засорение» полностью промытых мозгов.
Володя вдруг размышлял вслух перед кучкой однокурсников в перерыве после лекции: а не было бы лучше, если бы Наполеону удалось завоевать Россию? Когда невинные умы поспешно возражали не аргументами, а патриотическими лозунгами, он сбивал их с толку, говоря, что как русский он полностью с ними согласен, но как марксист он должен был бы приветствовать наполеоновское завоевание как более «прогрессивное», чем «иго реакционных царей».
Однажды Осипов пригласил меня отметить Октябрьскую революцию «среди наших». Это было 7 ноября 1957 года. Насколько можно незаметно мы прибыли по обозначенному адресу. Там уже собралось человек сорок, от старшеклассников до рабочих и редакторов государственных издательств. Я никого не знал. Кому-то был представлен, кому-то нет. Хотя большинство людей, казалось, встретились друг с другом впервые, весь вечер царило чувство необычайного доверия.
На огромном составном столе было много еды и питья, как на любой другой вечеринке, посвящённой «вечной славе революции». Затем, по обычаю, кто-то вызвался произнести первый тост. Без всякой предварительной подготовки аккуратно одетый мужчина, казавшийся немного старше нас, встал и громко, не торопясь, спокойно и деловито произнёс: «Пусть эта 40-я годовщина Октябрьской революции будет последней!» Не менее удивительной была реакция публики: никто не возражал, и ни один человек не колебался, чтобы опорожнить свой стакан. Остаток вечера прошёл в небольших группах, в спокойных разговорах на бытовые, философские и политические темы.
Однако я не слышал, чтобы кто-то поднимал очевидный вопрос: что нам делать, чтобы приблизиться к благородной и смелой цели тоста – сделать эту годовщину последней? Я упоминаю этот эпизод по двум причинам: во-первых, чтобы указать на высокую степень оптимизма, преобладавшую среди молодой оппозиции в 1957 году. Во-вторых, чтобы указать на полную непрактичность зарождающегося диссидентского движения с его неспособностью сопоставить лозунги с действиями. Это была моя последняя встреча с Осиповым по диссидентским делам, хотя мы продолжали время от времени общаться неформально.
После этого памятного вечера последовала череда инцидентов, которые в конечном итоге привели к исключению Осипова из университета и поставили его на путь открытого противостояния режиму. Этот путь оказался путём мученичества.
Вскоре наша тройка перестала встречаться и окончательно развалилась. Во-первых, Иванов был исключён из университета якобы за низкие оценки. На самом деле у него были пятёрки по большинству предметов, но он не сдал некоторые тесты по марксистской догматике, и его преследовали за отказ заниматься физкультурой, хотя он и был освобождён по медицинским причинам.
Затем Осипову было вынесено предупреждение. Его обвинили в написании еретической статьи для студента, вывешенной позднее в настенной газете. Больше всего начальство было возмущено тем, что в статье упоминалось имя Троцкого. Сомневаюсь, что Володя тогда верил в Троцкого. Тем не менее, его порицали за то, что он выступил «с троцкистской позиции». Хотя комсомольские фанатики заподозрили меня ещё и в том, что я идеологический провокатор под видом комсомольского активиста, они не нашли с моей стороны никаких оплошностей, за которые можно было бы отомстить. Тем не менее, они порекомендовали администрации уменьшить мою стипендию за «недостаточную социальную активность», что было быстро сделано.
Кульминация наступила зимой 1959 года, когда Иванов был арестован в Исторической библиотеке в Москве, где он якобы писал антимарксистский философский трактат. Его обвинили в распространении антисоветской пропаганды и отправили в психиатрическую больницу где-то под Ленинградом. 9 февраля 1959 года, сразу после зимних каникул, Осипов открыто выразил протест перед двумя сотнями студентов во время комсомольского собрания, созванного с целью публичного осуждения Иванова. Я не присутствовал на этой встрече: из-за простуды я не смог вовремя вернуться в Москву с зимних каникул в моём родном городе Перми. Однако через несколько дней я попытался узнать об этой встрече от однокурсников.
Я узнал, что Осипов предпринял решительную и смелую попытку защитить Иванова. Ссылаясь на недавнее заявление Хрущёва иностранным журналистам, что в СССР нет политических заключённых, Осипов просил комсомольское собрание обратиться к правительству в защиту Иванова. Осипова сразу исключили как из комсомола, так и из университета..
После этого я виделся с Осиповым лишь изредка. Он переживал тяжёлые времена, работая на случайных работах. Но настроение его было приподнятым. Он женился и переехал из Москвы в ветхий домик на окраине. Он в шутку назвал его Коломбе-ле-Дёз-Эглиз, иронично намекая на резиденцию патриотичного президента Франции де Голля, чьё имя тогда гремело.
6 октября 1961 года Володя был приговорён к семи годам каторжных работ. Ему были предъявлены обвинения в антисоветской агитации и пропаганде, а также «обсуждении возможности совершения террористического акта против главы Советского правительства». На суде Осипов признал себя виновным, но позже решительно отверг обвинения, заявив, что был наказан за своё «инакомыслие, за независимость и свободу мысли».
После освобождения Осипов безотлагательно взялся издавать самиздатские журналы «Вече» и «Земля», за что был вскоре приговорён к восьмилетнему сроку. Во вступительном слове к первому выпуску «Вече» Осипов обещал работать «на сохранение и восстановление русской национальной культуры, этического и духовного наследия наших предков» в соответствии с идеями славянофилов и Достоевского.
Политические взгляды Осипова, пожалуй, лучше всего выражены в его статье «Пять возражений Сахарову», написанной в ответ на упрёк Сахарова «Письму Солженицына к руководству Советского Союза». Выражая сожаление по поводу «взаимной нетерпимости» между «националистическим» и «демократическим» крыльями советского диссидентства, Осипов встал на сторону Солженицына.
Он видел в лице Солженицына такой патриотизм, в котором «национализм и либерализм органически переплетаются всеобъемлющей любовью к своей стране». В заключение он пишет, что «программа Солженицына – это путь к спасению».
Можно соглашаться или не соглашаться со всем, что Осипов пишет, но в нём нельзя не признать одного из самых смелых, стойких, благородных и энергичных поборников свободы слова в СССР. Он несомненно является выдающимся защитником прав человека в России и за её пределами. По существу, он не политический заключённый, а узник совести, поскольку он никогда не пропагандировал насилие или революцию и всегда действовал открыто и в рамках буквы советского закона. Он жертва и мученик тоталитарной государственной идеологии марксизма-ленинизма, которая не терпит никаких других идей.
Спасибо Владиславу Краснову за то, что он почтил добрым словом память борца за свет и правду русской жизни В.Н.Осипова. Я был знаком с В.Н.Осиповым, и однажды присутствовал на импровизированной дискуссии между ним и Евгением Сергеевичем Троицким, д.ф.н. учредителем “Ассоциации по комплексному изучению русской нации” (АКИРН), учёным секретарём АКИРН Юрием Васильевичем Бурдаковым (скончался от ковида в сентябре 2020г) и философом и общественным деятелем Сергеем Антоновичем Шатохиным (13.03.1939г-19.11.2014г), (однокурсником А.С.Ципко).
Жизнь В.Н.Осипова служит наглядным примером неизбежности закона физики “сила действия равна силе противодействия”.
По наблюдениям медиков при трепанации черепа часто затрагиваются центры, отвечающие за логическое мышление и за торможение. Поэтому поведение Осипова вполне объяснимо. А у вас, ребята, какая трепанация была?