От Берестова до Казакова

№ 2024 / 50, 27.12.2024, автор: Алексей МЕЛЬНИКОВ (г. Калуга)

Жизнь их часто сводила рядом, но они никогда не сходились. Тесно сближала, но никогда – до приятельских чувств. Порой они просто шли по следам друг друга, но никогда не осознавали, что это так… В Поленове и Тарусе они непременно должны были встретиться, но этого чудом удалось избежать.

 

Берестов числился частым поленовским гостем с 1954 года, Казаков – с 1958-го. Оба в осенне-летние сезоны столовались там ни один раз, но как-то умудрились не пересечься друг с другом. Даже поднимались на одной и той же старенькой плоскодонке с Фёдором Поленовым по Оке по одному и тому же маршруту – Бехово-Алексин-Калуга, но Берестов – в 57-м, а Казаков – годом позже – в апрельское половодье 58-го.

«О встречах папы с Юрием Казаковым в Поленове я ничего не знаю», – растерянно признаётся Марина Берестова. Хотя приводит в своей книге «Профессия дочь» массу интересных подробностей о более чем тридцатилетней привязанности всей семьи Берестовых к поленовскому дому на Оке. Тому самому, что многие годы давал временный приют и Казакову (впрочем, тот позже переключился на Марфино и Тарусу). Обоим в Поленове, по идее, должно было хорошо работаться. Хотя всё оказалось гораздо сложней…

«…Там добрые ивы дрожат над Скнижкой каждым листочком, закрывают её от солнца, укрывают от дурного глаза», – бодро пробует в Поленово в 1960 году свои силы сказочника Берестов. А в 1964-радостно рапортует жене:

«Ну вот я и в Поленове. И, как я и надеялся, работаю. Даже проснулся с желанием работать. Спал я на диванчике у Дмитрия Васильевича, а сейчас сижу на южной веранде…»

Видимо, на том же самом диванчике в 1960 году стелили и Казакову, но тому почему-то работалось в Поленове гораздо сложней.

«Гоод моооорнинг! – с деланным оптимизмом пишет он из Поленова Марине Литвиновой. – Сюда тебе показываться не стоит. Тут плохо. Во многих смыслах. Во-первых, я живу в самом поленовском доме, в комнате без печки, но с умывальником зато. Во-вторых как-то я себя чувствую не в своей тарелке – гость, чорт меня побери! В-третьих, Поленово мне в этот раз не показалось. Вышел сегодня, походил, позевал и назад. И целый день спал. С 12 до 7. Не работается…»

«Отдыхаю активно, до усталости, – продолжает оповещать семью о поленовских прелестях Валентин Берестов. – Если собираю грибы, то ноги гудят, круги перед глазами, ночью трещит голова, как с похмелья. Утром лихо колю и пилю дрова…»

Не так с грибами и совсем остальным у Казакова:

«Грибов здесь полно. Но мне их не надо, и собирать не хочу – нечего мне с ними делать… Вообще я тут долго не насижу…»

У обоих оказалось не только разное Поленово, но и совершенно непохожие Тарусы. У Берестова – в обоих случаях поэтический фейерверк, розыгрыши, стихи, прогулки по Оке, весёлый шум… У Казакова – уединение, охота, лес, река, суровые мужские посиделки, тишина и припадание к живительным истокам чей-то затаённой мудрости. Парадокс, но будучи периодически почти полтора десятка лет в соседях у Паустовского Валентин Берестов, похоже, так ни разу и не ощутил в себе потребность посетить великого мастера. Того самого, без веского слова которого многое не складывалось в жизни Казакова.

В конце концов и в те же самые «Тарусские страницы» мог бы первым ворваться Берестов, а не Казаков. Во всяком случае, хотя б по стажу пребывания в около тарусских весях. Пусть с чуть поипоздавшим к моменту выхода опального альманаха, но всё равно довольно смелым своим стихотворением «Подтекст»:

 

В моих стихах подвоха не найдёшь.

Подспудно умным и подспудно смелым

Быть не могу. Под правдой прятать ложь,

Под ложью правду – непосильным делом

Считаю я. Пишу я, что хочу.

О чём хочу, о том и промолчу.

Ну а подтекст, в отличье от подвоха,

Стихам даёт не автор, а эпоха.

 

И тем не менее в орбите близкого по духу Паустовского Берестову оказаться не довелось. Как и – в поле притяжения иных участников нашумевшего сборника, в числе которых наибольшее число партийных тумаков посыпалось как раз на голову Казакова. Подтекст хотя бы его безжалостного «Запаха хлеба» или жуткого своим тихим раскрестьяниванием рассказа «В город» вывел из себя почти всё политбюро.

И Казаков, и Берестов не пересекаясь соседствовали и в детской литературе. Например, в юбилейной «Мурзилке» за 1974 год оказались даже на одной полосе. Как постоянные детские авторы журнала. Берестов – под номером 27, Казаков – под 62 номером. И вновь близость эта оказалась искусственной. Слишком нехарактерной для обоих.

Как в том же поезде «Литературной газеты», что в 1959-ом долго колесил по Сибири, загнав на много дней в одно купе двух сверхталантливых тарусско-поленовских антогонистов.

«…дико ругался с Берестовым и всеми остальными…», – делится в письме впечатлениями о поездке Казаков.

«Про десант “Литературной газеты” хорошо помню папин рассказ, – вспоминает Марина Берестова. – О том, как они с Казаковым сначала ссорились, потом мирились. Папа обычно его рассказывал, когда говорил об истории его стихотворения «Жить-жить-любить». Есть видео, где он рассказывает всю историю…»

Видео не нашлось…

 

 

 

Но стихотворение, датированное 1959 годом – временем совместного с Юрием Казаковым сибирского вояжа – осталось:

 

«Жить-жить-любить! Жить-жить-любить!» –

Звучит из чёрного куста.

«Жить-жить-любить! Жить-жить-любить!» –

Как эта песенка чиста!

 

А где ж певец? «Жить-жить-любить!»

Подходим ближе. Вот те раз!

А он своё «жить-жить-любить!»

Свистит и не боится нас.

 

Чего бояться? Жить-любить!

Любовь – и больше ничего!

Но погляди – «жить-жить-любить!» –

Кружит подружка близ него.

 

Пускай кружит! «Жить-жить-любить!» –

Он так искусством увлечён –

«Жить-жить-любить! Жить-жить-любить!» –

Что и её не видит он!

 

Можно фантазировать, что имел в виду автор. Если, конечно, не брать в расчёт, что кого имел в виду – уже известно. В любом случае, реакция Казакова на это скрытое посвящение неизвестна. Да и, похоже, ему это было совершенно неинтересно. Слишком разные. «Они сошлись – вода и камень…»

«Мне так очень понятно, почему их отношения не сложились, – говорит писатель Дмитрий Шеваров. – Во-первых, Валентин Дмитриевич чурался выпивки, а Юрий Павлович был очень к ней расположен. Во-вторых, оба были прекрасными рассказчиками и оба привыкли быть в центре внимания, и тут могла возникнуть взаимная ревность. В-третьих… Ну в общем, причин личного свойства было много».

При всей природной «калужскости» Валентина Берестова он почему-то миновал одну из самых пиковых её вершин – феномена литературной Тарусы. Причём, находясь многие годы, по сути в эпицентре этого уникального явления. Более того – то и дело вольно или невольно соприкасаясь с носителями этой яркой писательской субкультуры, одним из наиболее могучих выразителей которой был его ровесник, нечаянный попутчик, вынужденный соратник, а иногда и просто скандальный  сосед по купе – великий прозаик Юрий Казаков.