Пивные мне как дом родной

(Из воспоминаний «Вдоль по течению»)

№ 2025 / 8, 26.02.2025, автор: Пётр КОШЕЛЬ

Литобъединение, скажу я вам, хорошая школа для начинающего писателя. Там ты выслушиваешь издевательства в свой адрес и похвалу, мудрые и совершенно дурацкие советы, там ты обретаешь товарищей на всю жизнь. У меня таких лито было несколько.

В Новосибирске его вёл ленинградский поэт Илья Фоняков. Оттуда вышло несколько хороших писателей, хотя известной стала только Нина Садур с пьесами. Остальные остались на местном уровне. Поговорка – «поэты рождаются в провинции, а умирают в столицах» – не всегда верна. Они остались в своей провинции, но поэты действительно хорошие: Саша Плитченко, Саша Денисенко, Ваня Овчинников, Валерий Малышев, Женя Лазарчук, Адольф Белопашенцев, Нина Грехова. Однажды договорились ездить во вторых вагонах трамвая, – чтобы встретиться. До сих пор так езжу.

Классиком тогда считалась Елизавета Стюарт, её называли сибирской Ахматовой. Помню её юбилей: на сцене сидела величественная старорежимная, – и как мне казалось, – старуха, а ей тогда было всего 60 лет.

В молдавских Бельцах литобъединение состояло в основном из еврейских юношей и девушек, исключение составляли его руководитель Володя Марфин и я. Одна поэтесса, дочь местного торгового работника, влюбилась в Марфина, и в качества подарка ко дню его рождения принесла хранимые родителями доллары, которые он благополучно пропил. Скандала не случилось, поскольку за хранение валюты в то время грозил немалый срок, но Володе пришлось из Молдавии уехать. На том наше литобъединение и прекратилось.

В Минске литобъединение было при газете «Знамя юности». Вёл его поэт-партизан Пётр Волкодаев, человек сталинской эпохи. Потом уже прочитал его книгу «Родная сторона» (1950), – весьма неплохо для своего времени. Музыкальность, хороший строй русского стиха… У него были определённые взгляды на поэзию, а мы писали чёрт знает что.

В Москве существовали лито при разных предприятиях, заводах, вузах, сильное лито было при московском университете, при издательстве «Молодая гвардия».

Однажды получаю телеграмму за подписью Бориса Слуцкого, – явиться в журнал «Юность» такого дня и часа. Это, кажется, 1974 год. Я так понял, что ему про меня рассказал Натан Злотников, завотделом поэзии. Являюсь, а там, оказывается, заседание литобъединения Слуцкого, и он предлагает мне почитать стихи. Ну, почитал. Вижу, морды кислые. Москвичи… Да и на Абрамыча особого впечатления не произвело. Больше к ним не приходил. Но с его ребятами пересекались, некоторые уже тогда были состоявшимися поэтами – физик Алёша Королёв, Бердников, Блажеевский, Коркия

 

* * *

 

В 1975 году вышло постановление ЦК КПСС о работе с творческой молодёжью. И понеслось. Начался отбор для московского совещания молодых литераторов. Попал в список и я.

Длилось всё это неделю в подмосковном Софрино в Доме творчества кинематографистов. Руководили семинарами известные писатели.

Очевидец Георгий Елин вспоминает:

«По прибытии на место, нас согнали в кинозал, где на трибуну влез инструктор горкома комсомола с докладом. Отметив положительные стороны молодёжного творчества, он отметил и некоторые недостатки. В доказательство творческой распоясанности прочитал верлибр, кончавшийся строчками:

…а где девица та? Она в дурдоме,

а я ребятам преподаю географию.

Три отличника есть у меня.

Зал разразился аплодисментами и криками: «Автора!», на что инструктор недовольно сказал: «Какой-то Пэ Кошель». Кошель сразу стал героем дня».

 

Пётр Кошель и Елена Муравина. Софрино. Совещание молодых писателей

 

В целом неделя прошла спокойно. Только у Булата Окуджавы украли шапку, и Солоухин устроил скандал. Ему укомплектовали группу «пролетарскими» поэтами, – Владимир Алексеевич это понял как происки против него. Послушав стихи, взялся за голову:

«Поэзия – это не игра, а тяжёлый труд, ей нужно целиком отдаваться. И вы, ребята, бросайте это. Ты, Смирнов-Фролов, экскаваторщик, вот и делай с душой своё дело, рой котлованы. А ты, Вихлянцева, собираешь часы на заводе, и в этом найди своё призвание».

Вихлянцева заплакала.

Обсуждения длились до шести вечера, потом ужинали и отправлялись смотреть забугорное кино.

 

* * *

 

В Беларуси деревенскому жителю можно было подписаться на любые газеты и журналы. Учительствуя в деревеньке по названию Крынка, выписывал кучу всего.

Больше нравились литературные московские журналы. Сразу запал в них на стихи Владимира Соколова, ставшего известным в 1970-е годы. Стихи действительно замечательные.

Я послал ему на адрес московского издательства тетрадку со своими стихами и предложил выслать белорусское сало.

И вот я в Софрине оказываюсь в семинаре Владимира Соколова и Давида Самойлова. Последний позже упоминал меня в своих дневниках. Это два больших тома, скажем так, – довольно откровенных суждений.

Они после дали мне рекомендации в Союз писателей.

Когда пришла моя очередь обсуждаться, заговорил Соколов:

– Четыре года назад я получил стихи. И ещё приглашение приехать в белорусскую деревню на самогон и белорусское сало. А стихи были вот такие…

И он на память прочитал два моих стихотворения из той тетрадки. А одно даже пропел. Я был поражён.

В 1970–1980-е годы никому в русской поэзии не посвящали столько стихов, как Соколову. Это был человек необыкновенной духовной глубины, большого таланта, умеющий слушать человека и слышать его. Он многим помог в литературе. Многие называют себя его учениками. Я тоже.

Недавно приснилось, что разговариваю с его женой Марианной Евгеньевной. Странный сон.

 

* * *

 

После постановления партии о работе с творческой молодёжью, ЦК комсомола стал предлагать нам творческие командировки, – куда хотим. В пределах страны, конечно.

Я сколотил бригаду, было нас четверо, объездили Вологодчину, Украину, Узбекистан, Казахстан. От журнала «Дружба народов» побывал в Воркуте, Ухте, по местам прежних лагерей.

После изобильного Самарканда видеть ужасающую нищету городка Кириллова на Вологодчине было нетерпимо. В магазине только рыбные консервы «Завтрак туриста» с перловой крупой и томатной пастой, и молдавский портвейн. В столовой при гостинице суп из того же «завтрака», на второе тот же «завтрак» с картофельным пюре. В старинном Кирилло-Белозерском монастыре интернат глухонемых детей. Не знаю, чем их кормили. Нас туда не пустили.

 

* * *

 

Позже, когда приняли в Союз писателей, начались поездки за рубеж. Первая – в Болгарию, на фестиваль молодых поэтов социалистических стран. Поехали Таня Реброва, Олег Хлебников и я. Таня пережила всех мужей, сидит одна с увядающей своей красотой; иногда встречаю её чудесные стихи. Олег стал заместителем главного редактора либеральной «Новой газеты», её недавно закрыли как вражескую.

Нас в новомодном комфортабельном автобусе везли по всей Болгарии, с речами, стихами, банкетами. Поэты в основном люди пьющие, но тут умудрился отличиться представитель румынской литературы. Нарезался жутко, до невменяемости, пытался изнасиловать переводчицу. Резьбу сорвало. Ну, на родине при Чаушеску в те поры особо не погуляешь.

Вторая забугорная поездка – в Польшу с Егором Исаевым. Егор Александрович – поэт, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской премии. Посему и принимали нас на высоком уровне. Когда уже нужно было уезжать, Исаев предложил мне пойти в бар при отеле. Поднялись на верхний этаж. Полумрак, такая же музыка.

Сидим, помаленьку выпиваем. Егор Александрович говорит о чём-то. В разговоре он обычно увлекался, одно у него цеплялось за другое, и могло длиться бесконечно. Я вдруг увидел девушку у нашего столика, расстёгивавшую платье. Потом она его сняла. Потом вообще осталась в одних трусиках.

– Егор Александрович, глядите!

– А! – махнул он рукой, – стриптиз, – и продолжил свою речь.

Так я в первый и в последний раз увидел стриптиз. Не то чтобы я раньше его не видел, но это происходило, скажем так, в неформальной обстановке. А тут в общественном месте.

С Солоухиным мы ездили вдвоём в Югославию. На поэтический фестиваль. Чем меня Солоухин удивил ещё в московском аэропорту. Подхожу, а он сидит с какой-то рукописью. Оказывается, переводит классика-абхаза. После в Югославии он в основном сидел в номере и переводил.

В Белграде предупредил меня: платим каждый за себя. Ну ладно, думаю. Может, у него какой-то печальный опыт на этот счёт.

Сидим в летнем кафе. Пробегает стайка девушек. Говорю:

– Где мои 16 лет?..

– А я бы не хотел быть шестнадцатилетним. Кто был тогда? Голодранец. Никто. А сейчас я – известный писатель, у меня хорошая квартира, деньги, две любовницы, дача в Переделкине…

И всё это серьёзно.

Выступали на фестивале. Я говорил о русской линии в поэзии: Рубцов, Соколов, Казанцев, о новом символизме в лице Кузнецова

После вечера он мне говорит: – Значит, я уже устарел?

То есть, о нём ничего не сказал…

Хотя, писатели такой народ: говоришь о чём-то, а он в ответ: а вот у меня…

Пробыли неделю в Сараеве. Пока Владимир Алексеевич переводил абхаза, я подружился с поэтом Радованом Караджичем. Президентом и всемирно известным человеком он станет в 1992 году. После будет гражданская война, бомбардировка американцами Белграда…

Сменив фамилию и внешность, он 12 лет тихо жил в Сербии. За информацию о нём обещали 5 миллионов долларов. И ЦРУ его нашло. Суд в Гааге определил пожизненное заключение.

Жаль, я бы его в России спрятал.

 

* * *

 

С развалом страны началось обличение жирующей партноменклатуры. Но советский народ не знал, как живут советские писатели.

Партработник с утра при галстучке с портфельчиком вперёд – куда пошлют, начальников много, и все с тебя требуют. У писателя начальников не было. Он мог проснуться хоть к полудню, продолжать писать роман или пить водку, играть на гитаре или поехать в ЦДЛ похмеляться… При этом ему шёл трудовой стаж, который считался с первой публикации (я, например, впервые опубликовался школьником в районной газете, и стаж у меня получался более 40 лет), а если заболел – ему Литературный фонд платил больничные 10 рублей в день. Это при тогдашней средней зарплате в 1970-х годах –140 руб.

При Союзе писателей СССР существовал Литфонд, которому принадлежали поликлиники и дома творчества под Москвой – в Переделкине, Малеевке и Голицыне; в Ялте и Коктебеле, в Пицунде, в украинском Ирпене, в латышских Дубултах, в Комарово под Ленинградом. В Беларуси был Дом творчества в Королищевичах, так себе, убогонький, бывшая дача председателя президиума Верховного Совета БСССР в 1930-х годах Наталевича. Позже там жил Якуб Колас.

Потом построили большой белорусский Дом творчества у реки Ислочь близ Ракова, из армянского туфа, странной архитектуры, с видовой башней. Большой главный корпус, три двухэтажных коттеджа, библиотека, баня с бассейном и банкетной столовой, прачечная, котельная, гараж, несколько служебных помещений, хранилище для овощей. Номера были с ванной, почему-то сидячей. Рассказывали, что Иван Шамякин, утверждавший проект, объяснял, что так удобнее мыться.

Нынешний, прямо-таки роскошный писательский дом на улице Фрунзе построили в 1976 году. Неплохой там был бар.

Стоимость проживания в Домах творчества была небольшой, первый месяц 60 рублей, это со всем весьма неплохим питанием, далее 90 руб. в месяц. Некоторые жили месяцами. Представляете – полгода в Ялте или в Пицунде!

Старожилы вспоминали, что в 1950-х в Малеевке к обеду подавали жареных гусей и графин красного вина на стол.

В переделкинском Доме творчества убиралась тётя Валя, она раньше домработницей была у Мариэтты Шагинян. Рассказывала: когда началась война, писатели из Переделкина рванули в Москву. И вот под покровом ночи местные пошли по дачам, кто ковры тащил, кто посуду…

А знаменитого пастернаковского поля, воспетого им в стихах, больше нет. Его купил Чубайс, огородил кирпичным забором и построил огромную усадьбу. Что называется – плюнул в душу либералам.

Наталья Иванова сетовала:

«Пастернаковский пейзаж уничтожен коттеджным поселком, который занял всё поле – Неясную поляну между пастернаковской дачей и кладбищем. Где теперь «лес кладбищенский, горевший, как печатный пряник»? Из окон кабинета Пастернака не увидишь. Его даже Дуня Смирнова из окон их с Анатолием Чубайсом коттеджа в центре Неясной поляны не увидит! Не понимаю, как она, внучка Сергея Сергеевича Смирнова… который вёл печально знаменитое собрание СП Москвы против Пастернака, выбрала это место для жизни, место, зачеркнувшее пейзаж поэта».

Но теперь Чубайс там не живет, дом продаётся. А Чубайс уехал в Израиль. Ему Булат Окуджава посвятил своё последнее стихотворение.

У писателей был свой квартирный фонд. Если писатель помирал, его квартира передавалась очереднику. Были пассажиры, которые фиктивно разводились, получали квартиру, потом меняли две на большую. Некоторые классики имели официально две квартиры, – одна считалась рабочим кабинетом.

При желании можно было ездить в творческие командировки. Ездили от газет, журналов. Я, как молодой писатель, ещё и от ЦК комсомола. Каждый московский писатель мог раз в год поехать куда угодно за казённый счет в пределах СССР, хоть на Северный полюс.

Уже как в кино: это помню, это не помню. Недавно в телевизоре увидел город Мостар, и вспомнил, что был там. А до этого не помнил. А сейчас вспомнил тамошний мост, пивную. Я вообще всюду старался первым делом пивную найти. Пивные мне как дом родной.

В Тернополе, в писательской организации, стол накрыли, водка, а мне так тягостно стало, я вообще писателей не люблю, и пошёл от них по городу. Вышел, конечно, к пивной. И очереди никакой, в Москве бы уже толпа стояла. Сел, разговоры. В пивной обычно разговаривают. Стал вспоминать, что знал про УПА, Тернопольщина ведь самое бандеровское место. Постепенно число слушателей стало увеличиваться.

– Микола, ходь сюды, тут товарищ научный сотрудник из Москвы про нашу историю рассказывает!

Удалось пару месяцев пожить в пивной стране Чехословакии. В Братиславе большой пивной ресторан, его местные называют Мамонт. Но мне ближе окраинные пивные, с пролетариатом.

 

2 комментария на «“Пивные мне как дом родной”»

  1. Почитал воспоминания тезки, сам повспоминал! Эх, были времена, прошли былинные!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *