РАЗЪЕЗД 1942 км.
Рубрика в газете: Рассказ, № 2019 / 24, 28.06.2019, автор: Игорь ТЕРЕХОВ (НАЛЬЧИК)
Игорь Терехов – выпускник сценарного факультета ВГИКа. В 1991–2011 годах корреспондент в «горячих точках» Северного Кавказа. В настоящее время редактор РИА «Кабардино-Балкария». Автор 12 книг.
Памяти Серёги Кузнецова,
лавинщика и художника
Неслышно ступая по пружинящему хвойному настилу, между высоких деревьев пробиралась группа вооружённых людей. В лесу было прохладно и сыро. Сквозь сомкнутые кроны деревьев солнечные лучи не долетали до земли, лишь кое-где они высвечивали изогнутые сосновые ветви, похожие на трубы духового оркестра, да, натыкаясь на игольчатую преграду, разламывались на радужные составляющие и повисали над головами рождественскими огнями. Но люди не обращали на них никакого внимания, они молча передавали из рук в руки колкие, норовящие хлестнуть по глазам ветки и, придерживая оружие, осторожно перелазили через лесные завалы.
Каждый из них точно исполнял команды идущего первым плотного низкорослого парня, одетого в железнодорожную форму, с кавалерийской шапкой-кубанкой на голове. На груди у Старшого на ремне болтался короткий трофейный автомат. Остальные тоже были одеты и вооружены кто во что горазд. На нём, например, был старый клетчатый пиджак, перетянутый командирским ремнём, на голове кепка-восьмиклинка с матерчатой пуговкой по центру, а на плече – новенькая армейская трёхлинейка, без штыка.
Когда Старшой предостерегающе поднял руку и вся команда послушно замерла, он загляделся на неожиданно вспыхнувшее под солнцем паутинное кружево и наступил на сухой сучок. Раздался резкий, похожий на пистолетный выстрел щелчок, и в его сторону мгновенно метнулись несколько воронёных стволов. Он покаянно развёл руками. Старшой выразительно погрозил кулаком, прислушался к затихшему лесу и подал команду к перебежкам. Здесь он уже не подкачал: одним из первых проскочил через заросли шиповника, разгребая их руками словно пловец, в два прыжка одолел грунтовую дорогу, пробежал, сколько было возможно, по травянистому склону, а после, тяжело рухнув, пополз к песчаной вершине холма.
Внизу на железнодорожных путях застыли два грузовых состава. Между ними, заложив руки за спину, вышагивал прямой и плоский, как циркуль, человек в чёрной форме с серебряными погонами и нашивками. Ещё несколько эсэсовцев, расстегнув мундиры и подставив солнцу несвежие майки, сидели на открытой платформе возле заложенного мешками с песком крупнокалиберного пулемёта. Другая группа солдат курила рядом с приземистым зданием комендатуры полустанка.
Огонь открыли по команде Старшого, одновременно и неожиданно для врага. Взмахнув руками, упал лицом в мазутную лужу эсэсовский офицер, попадали на землю курильщики. Покатились с платформы солдаты. Но одному их них всё же удалось добраться до пулемётного гнезда, и ствол станкового пулемёта медленно двинулся в сторону партизан. На шум выстрелов из дверей комендатуры выскочили солдаты роты охранения. Завязалась перестрелка.
Стреляя по врагам, он сперва чисто механически различал автоматную и винтовочную пальбу, чуть позже услышал тявканье пулемётов, одного, второго, третьего, потом учуял мерзкий, напоминающий свист летучей мыши, звук низко летящей мины. В этот момент он, видимо, на что-то отвлёкся, потому что в следующее мгновение уже увидел рядом с собой сизо-красную, трепещущую массу, и с ужасом догадался, что ещё минуту назад это был человек. Но предпринять уже ничего не успел. Невесть откуда возникший Старшой, перепачканный грязью, в крови и без кубанки, прохрипел ему прямо в ухо: «Отходим, братан!». И, подхватив свою винтовку, он вместе со Старшим покатился вниз по откосу.
Он бежал по грязному хозяйственному двору. Везде были разбросаны доски, промасленные шпалы, мотки колючей проволоки, кое-где высились кучи щебёнки и песка. Впереди маячил невысокий, в рост человека, кирпичный забор. Погони не было слышно, но он чувствовал за спиной преследователя. И, не замедляя бега, перекинул винтовку в правую руку, завёл её за спину и нажал упругий спусковой крючок. Тут же передёрнул затвор и ещё раз выстрелил тем же макаром.
Когда до измазанного штукатуркой забора оставалось всего-ничего, он накинул на шею брезентовый ремень трёхлинейки, задвинул её за спину, чтобы не мешала, и сделал большой прыжок вперёд. Оказавшись подле забора, ухватился за колючий скат и, подтянувшись, уже занёс было на него ногу, как почувствовал, два резких удара в спину, чуть выше пояса. Возникла мысль о винтовке, болтавшейся за спиной, но пальцы неожиданно сами собой разжались и перед глазами замелькали серые разводы на заборе.
Прорвавшийся из-за портьеры солнечный луч бил прямо в раскрытый глаз Сергея. За ушами, по шее и по груди струились ручейки пота, но не было сил пошевелиться, промокнуть пот или хотя бы закрыть глаз. Он медленно приходил в себя, ещё толком не осознавая, что всё только что пережитое им – всего лишь сон. После окончания войны прошло немало десятилетий, на улице дребезжат и позванивают утренние полупустые трамваи, а ему пора вставать с постели и собираться на работу.
«Московское время – шесть часов, пятнадцать минут, – донёсся с улицы голос диктора. – На волне «Маяка»…». Что происходит в такую рань в студии, Сергей не расслышал. Он рывком поднялся с кровати, протёр влажной простынёй лицо и погладил рукой голую поясницу. Кожа была тёплая и гладкая, с чуть ощутимым ворсом коротких волосков. Следов ранения не было.
На кухне отец готовил на завтрак манную кашу. Маленький, взъерошенный, в старой майке, съехавшей с одного плеча, он показался Сергею необычно постаревшим, слабым и незащищённым.
– Что с тобой? Маму вспомнил? – спросил отец, заметив его состояние.
– Ага, – соврал Сергей и отвернулся к окну.
– Что теперь поделаешь? – всхлипнул отец. – Ей всё равно ничем уже нельзя было помочь.
Оттеснённый дневными заботами, постепенно остывающий, ускользающий, этот необычный сон имел все шансы попасть в некую дальнюю область памяти, куда отправляются все наши видения, галлюцинации и фантазии. И чтобы вытащить его оттуда, вернуть в сознание во всей полноте и яркости, потребовалось бы некое событие, заранее непредсказуемое, столь же необычное и яркое, связанное с ним неизъяснимыми узами.
Так бы всё, наверно, и было, когда бы тот же самый сон не приснился Сергею и в следующую ночь.
Опять пробирались заросшими тропами те же вооружённые люди, замирая по команде Старшого. И опять он зазевался на какую-то секунду, ступил в сторону, и предательский хруст сухой ветки под ногой привлёк к нему внимание партизанской братии. Потом он вместе со всеми прорывался сквозь плотные заросли шиповника, пересекал безжизненную дорогу и долго карабкался по отлогому склону, поросшему острой, сухой травой.
Находившиеся внизу на путях солдаты в серой и чёрной форменной одежде не вызывали у него особой злобы или ненависти, порождённые ими чувства были скорее сродни тем, что охватывают человека при неожиданной встрече с пресмыкающимися – смесь брезгливости и сосредоточенности, опасения сделать неверный шаг, чтобы не подвергнуться нападению твари. И наблюдая, как они после нажатия спускового крючка резко вздрагивают, валятся на землю и, прежде чем замереть навсегда, корчатся в судорогах, он нисколько не ликовал, не содрогался от содеянного, а спокойно помечал этот факт в своём сознании и переводил мушку на новый объект. Поглощённый стрельбой, он опять пропустил момент, когда рядом разорвалась мина, разворотившая внутренности соседа. Появившийся сразу после этого перепачканный кровью Старшой наклонился к нему и скомандовал отход.
Убегая товарным двором, он увидел впереди спасительный кирпичный забор и, послав наобум две пули в надвигающуюся по пятам опасность, радостно прыгнул вперёд. Успел почувствовать пальцами заскорузлый цемент на гребне забора, и собирался уже перебросить через него ногу, как два острых удара выше поясницы остановили стремительный бег и навечно приковали его к пыльной кирпичной стене.
И опять Сергей проснулся мокрым от пота и слёз, с горячей головой и бухающим сердцем. И опять долго не мог пошевелиться, пока окончательно не исчезла грань между сновидением и явью. Но на этот раз боль в спине была столь ощутима, что он не удовлетворился одним лишь ощупыванием кожи, а не поленился, встал, потащился к зеркалу и долго вертелся перед ним, пока полностью не удостоверился в целостности спины.
За завтраком он рассказал про сон отцу.
– Не разводи мерехлюндий! Мало ли, что приснится. После войны, к слову сказать, мне и не такое снилось, – отец подпёр голову рукой и уставился в потолок.
– Так это по-сле вой-ны! Кто б сомневался! А сейчас откуда всё это лезет?
В голосе Сергея послышалось нечто такое тревожное и надломное, что мгновенно стряхнуло с отца накатившие на него воспоминания.
– Как откуда? Кинематограф, газеты постоянно пишут…
– Второй раз подряд! Понимаешь? – Сергей помахал двумя пальцами в воздухе.
– Бывает такое, что сны повторяются. Реальные вещи.
– Реальные, говоришь? Пацан этот в дурацкой кепке вторую ночь чешет по задворкам и никак забор перелезть не может.
– Ты о чём ведёшь речь?
– Какое-то биополе сигналы подаёт!
– Ты что, экстрасенсом решил заделаться? Практиковать на дому собираешься?
– Господи, я же с тобой серьёзно разговариваю, – Сергей оттолкнул от себя тарелку с кашей.
– Дичь всё это, братец: пришельцы, биополе, «снежный» человек. Бога в расход пустили, а тягу к таинственному не уничтожили. Газеты почитай, что пишут научные работники!
– Сам их читай! Они привыкли всякому явлению знак присобачивать – минус или плюс. И всю жизнь проводят в спорах: это плюс или минус, минус или плюс. Потом рождается гений, создаёт новую теорию: от сих до сих – плюс, а от сюда до сюда – минус. И все ему рукоплещут! – Сергей поднялся из-за стола, вытер кухонным полотенцем губы.
– И невдомёк им, жертвам умственного труда, что одновременно могут уживаться плюс и минус. – Он перекинул полотенце отцу на плечо. – Одновременно! Я это решительно подчёркиваю!
– То же мне, профессор кислых щей нашёлся! – буркнул отец вслед уходящему Сергею.
На работе, забившись в отгороженный кульманом угол, где кое-как помещались письменный стол и тумбочка, а сверху мерно гудела вентиляционная вытяжка и можно было вдоволь курить, не обращая внимания на коллег, Сергей пытался по памяти набросать портрет незнакомца, который вторую ночь в его снах метался по задворкам железнодорожной станции.
Его опытная рука, а числился он промышленным художником, – называться дизайнером не любил, инородное это слово казалось ему выспренним, сродни «живописцу» или совсем уж архаичному «артисту», – закончил в своё время художественное училище, дважды выставлялся на молодёжных выставках – его рука легко прописывала силуэт незнакомца, фактуру его пиджака и кепки. Даже трёхлинейку он без труда довёл до приличной кондиции, хотя впервые столкнулся с ней на бумаге. Но всякий раз карандаш отказывался повиноваться, когда дело доходило до изображения лица партизана.
Сергей раз за разом набрасывал на листе бегущего человека, но на всех эскизах беглец имел вместо лица расплывшееся серое пятно. Ему никак не удавалось собрать воедино из восстанавливаемых в памяти фрагментов сна отдельные черты лица незнакомца. Усилиями воли Сергей фиксировал карандашом какие-то штрихи и чёрточки его внешности, группировал их вокруг, казалось бы, найденного центра, укрупнял и усложнял конструкцию, но всякий раз, когда дело близилось к завершению, становилась очевидной фальшивость построенной композиции, и в дело вступала резинка.
Просидев безвылазно полдня в своём «философском» углу, он так и не добился сколько-нибудь завершённого портрета неизвестного. А после обеда настали другие заботы, пришли конструкторы, стали обсуждать внешний вид будущей модели, и надо было предлагать свои варианты, спорить, ошарашивать, изворачиваться, что-то на ходу переделывать, изобретать, в общем, отрабатывать жалование.
На скамейке перед домом в окружении старушек гоголем восседал крепкий краснощёкий пенсионер Герасимович. Завидев Сергея, он всегда оживлялся и торопился навстречу ему, считая необходимым лично засвидетельствовать почтение по случаю окончания трудового дня. Перенесённая год назад операция дала побочный эффект, отразившись на вестибулярном аппарате Герасимовича: он стал семенить, шататься из стороны в сторону и пританцовывать на месте. И Сергею, пока тот доходил до него, приходилось раскланиваться с бабульками, выслушивать их шутки и фарисейски улыбаться, сдерживаясь от острого желания послать всех по известному адресу.
Герасимович, единственный мужчина в постепенно редеющей дворовой компании, в разговорах любил касаться мировых проблем, затрагивал коренные вопросы, и, видимо, в ответах молодого собеседника надеялся услышать если не подтверждение своим догадкам, то хотя бы одобрение направлению мыслительного процесса.
– Мы тут рассуждаем, улучшение скоро будет? – спросил он на этот раз, мелко подрагивая головой. – Народ притомился маленько. Встряхнуть надо!
Неопределённости вопросов Герасимовича вполне соответствовала обычно изобретаемая Сергеем расплывчатость ответов на них, но сегодня у него не было желания заниматься словесной эквилибристикой. И он спросил напрямик:
– Борис Герасимович, вам часто война снится?
– Война?! – от неожиданности старик заморгал. – А что в ней замечательного такого было? Чего её вспоминать?
– А в партизанах не доводилось вам бывать?
– Нет, – улыбнулся Герасимович. – Бог миловал. В госпиталях приходилось валяться, с питанием скудности испытывал, недобирали калорий. А в партизанах нет, господь миловал!
Вечером тот же вопрос про партизан Сергей задал другому человеку – неизменному партнёру отца по шахматам, невысокому подвижному Михаилу Ивановичу Слободскому. Неожиданный вопрос не смутил Слободского. Подняв голову от шахматной доски, он внимательно посмотрел в глаза Сергею, словно желая удостовериться в серьёзности его намерений, и, не обнаружив подвоха, поправил узел галстука и хорошо поставленным голосом произнёс:
– Моя воинская служба началась в составе 312 отдельного, впоследствии награждённого орденами Кутузова и Александра Невского…
Дальше слушать Михаила Ивановича Сергею было неинтересно, поскольку он хорошо знал его фронтовую одиссею с младенческих лет, когда в школе устраивали торжественные встречи с ветеранами, и Слободской был их непременным участником. Поэтому ему оставалось только иногда поддакивать да повторять за рассказчиком отдельные слова, создавая у того впечатление полнейшей своей заинтересованности.
В истории Слободского, как и в биографиях многих его ровесников, не ловчивших, не прятавшихся за спину других, шедших навстречу испытаниям с открытыми глазами и не скурвившихся от захлестнувших их потоков крови, человеческой подлости и жестокости, было немало необычного, доблестного, непостижимого в теперешней мирной жизни. Но история эта, передаваемая с помощью затёртых фраз и газетных оборотов, с привлечением хрестоматийных образов давних героев, казалась специально сочинённой для поднятия патриотических настроений в учебных заведениях оборонного ведомства.
Об этом Сергей и хотел сказать отцу, когда они остались наедине. Но отец даже не стал его слушать до конца, надулся и решительно заявил:
– Впредь попрошу не выбирать для своих экспериментов моих друзей! Надо иметь чувство и не устраивать посмешище над человеческими слабостями.
Отец демонстративно прошагал в свою комнату и запер дверь на задвижку.
Оставшись один, Сергей снял с полки первую попавшуюся книгу, вытянулся на тахте и попробовал почитать её, но чтение у него не заладилось. И хотя он исправно следил за текстом, не перескакивал со страницы на страницу и даже бубнил под нос прочитанные слова, тем не менее смысл рассказываемой автором истории ускользал от него. Думы сами собой устремлялись в партизанский край, и перед мысленным взором возникал незнакомец в клетчатом пиджаке.
Он снова мчался по захламлённому товарному двору. Впереди был кирпичный забор, за ним таилась вожделенная недосягаемость, а сзади нарастала невидимая и неслышимая, но от этого не менее, а напротив, более осязаемая, проникающая во все клетки существа тревога. Не оборачиваясь и не замедляя бега, он дважды выстрелил за спину, и, не ведая результатов стрельбы, как-то непозволительно быстро успокоился, повесил винтовку на шею и, словно освободившись от тягостных пут, в прыжке легко устремился навстречу спасительному забору.
Представляя в воображении этот прыжок, Сергей впервые заметил внизу, под ногами прыгуна, развороченную взрывом ржавую землю. Прежде столь странный подскок скрывающегося от погони парня не казался ему чем-то необычным, представлялся всего лишь естественным ускорением на пути к спасению. Получалось же, что этот прыжок был не одним из возможных в подобном положении поступков, а вполне необходимым и осознанным со стороны беглеца действием, поскольку на его пути раскрывалась широкая пасть воронки от артиллерийского снаряда.
Поражённый неожиданным открытием, Сергей вскочил с тахты и заметался по комнате, переполненный ощущениями близкой погони и лихорадочного поиска выхода из готового захлопнуться капкана. И только попавшийся на его пути стул, столкновение с ним, заставили его остановиться, оглядеться, спуститься на грешную землю.
Он потёр ушибленное колено, чертыхнулся и подошёл к распахнутому в ночь окну. Высунувшись в сыроватую темень засыпающей улицы, жадно ловил запахи свежей листвы и остывающего асфальта, слушал перезвоны далёких трамваев и будоражащий стук женских каблучков, всматривался в мерцающие огни дальних кварталов. Окружающая его жизнь была неохватна, прелестна, неизбывна и томительна.
– Прятаться надо было, болван, – в сердцах произнёс он, продолжая думать о беспомощном пацане на занятой чужими солдатами товарной станции. – Так нет же – навскидку, не глядя, за спину…Ковбой из Оредежа…
Ночью Сергею снова снилось, что он пробирается вместе с партизанами по глухому лесу. Бесшумно преодолев прохладную опушку, они осторожно пролазили через феерические переплетения жёстких высоких трав, колючего кустарника и бурелома. Неожиданно вспыхнувшая над головой звёздочка паутины показалась ему прекрасным новогодним видением, и он потянулся к ней, не заметив предостерегающе поднятой руки Старшого и наступив на визгливо треснувший сучок.
Обращённые в его сторону, словно по команде, винтовки товарищей, а также недвусмысленный жест кулаком Старшого, мгновенно отрезвили его, заставили подобраться и быть наготове исполнить любое приказание командира. Поэтому последовавший сразу за этим сигнал к перебежкам он воспринял как обращённый, в первую очередь, к нему, и споро сиганул сквозь заросли шиповника, первым вылетел на безмолвную грунтовку и первым же полез вверх по травянистому склону холма.
Внизу под холмом был железнодорожный полустанок. На рельсах стояли два грузовых состава, между которыми, заложив руки за спину, прогуливался высокий эсэсовский чин. Ничего не подозревавшие солдаты охранения сидели, расстегнув мундиры, на платформах или курили на пяточке между столовой и зданием комендатуры разъезда.
Открыв огонь по команде Старшого, он не испытывал никакой злости к врагам, стрелкового азарта или благородной ярости, к которой призывала патриотическая песня, отмечал только про себя, как шлёпнулся в грязь подтянутый офицер, сыпанули с платформы солдаты и заметались в поисках укрытия любители казённого табака. И только когда окрепла перестрелка, когда заработали крупные калибры и рядом стали рваться мины, а потом послышались крики и стоны раненых товарищей, на него накатила волна злобы и расчётливого солдатского усердия.
Не обращая внимания на подбирающийся всё ближе миномётный огонь, он хладнокровно нажимал спусковой крючок винтовки и следил, как навечно припадал к чужой земле очередной солдат в сером мундире. Из этого отрешённо-сосредоточенного состояния его вывел только близкий разрыв мины, разворотивший тело соседа справа. Сразу вслед ха этим возникло возбуждённое лицо Старшого, скомандовавшего отход с позиции. Всё ещё настроенный на беспрекословное исполнение его команд, он, ни слова не говоря, перехватил винтовку за цевьё и, оттолкнувшись свободной рукой от земли, покатился кубарем по откосу.
Пробегая по служебному двору станции, плутая среди разбросанных по нему гор щебёнки и песка, штабелей шпал и залежей металлического лома, он увидел впереди невысокий кирпичный забор, и со всех ног бросился к нему. Уже были различимы на заборе грязные разводы красок, струпья штукатурки и надписи на непонятном языке, как он ощутил за спиной нарастающую опасность. Не убавляя бега и не оборачиваясь, он произвёл навскидку, одной рукой, два выстрела назад. Они оказали своего рода успокоительное действие, моментально погасив разгоравшееся чувство опасности и незащищённости. Он уже собирался повесить винтовку за ремень на шею, но тут на пути открылась зияющая пасть воронки от снаряда и он, не раздумывая, сходу сиганул в неё.
Глубина воронки пришлась ему как раз впору. Едва коснувшись ногами земли, он почувствовал себя уверенно и спокойно, тут же взыграла военная косточка: он не без сноровки сотворил из отвалов песка и липкой глины некое подобие бруствера, и совсем умиротворился.
Появившегося из-за пирамиды шпал молодого немца, пухлощёкого и вислогубого, с большими весёлыми глазами, сиявшими из-под натянутой чуть ли не по самые брови полевой кепки, державшего автомат наизготовку, он встретил без малейшего волнения, с холодной уверенностью в своих силах военного человека и, не торопясь, прицелился на палец ниже того места, где заканчивался козырёк кепки. После выстрела немец рухнул назад, как манекен, всем телом одновременно, сложив руки по швам. Он мимоходом отметил его похвальную арийскую покладистость, взял свою винтовку в правую руку и, опираясь на неё, как на рычаг, в два приёма выбрался из воронки.
Через несколько секунд он был уже возле забора. С лёгкостью подтянулся к его гребню, закинул ногу на него и на мгновение замер, словно ожидая чего-то. Но ничего неожиданного не последовало, и он стрелой перелетел через забор. Огромный лес принял его в свои тенистые, просторные и гулкие объятия.
Проснулся он от того, что кто-то щекотал его травинкой в носу. Он чихнул и не хотя приоткрыл один глаз, но увидев низко склонённое над собой красное лицо Старшого, мигом стряхнул остатки сна и вскочил на ноги.
– Тебе, братан, только пожарником работать, – недовольно произнёс Старшой, отряхивая землю с коленей.
– Приснилось, что война закончилась, – улыбнулся он во весь рот. – Отец совсем старый стал. А я будто на художника выучился! Красивое время, – дурацкая улыбка не сползала с его лица.
– Художник от слова «худо», – буркнул Старшой, отбирая у него винтовку.
Он проверил предохранитель, вытащил затвор, посмотрел в ствол на свет и, не найдя к чему придраться, вернул оружие хозяину.
– Гляди у меня, «художник». Если что, не посмотрю, что из одной деревни…
Ничего не ответив Старшому, он повесил винтовку на плечо и, на ходу поправляя пиджак и съехавшую набок кепку, бросился к становившимся в строй товарищам.
Впереди синел лес. Через несколько минут они скроются в нём. И неслышно ступая по пружинящему хвойному насту, уйдут в вечность, в сон, в бессмертие.
Ляп на ляпе. Конкретно: первое. Что значит “хвойный настил”? Настил – НАСТИЛАЮТ. То есть, это – результат СОЗНАТЕЛЬНОГО действия человека. Например в виде гати или мостка. Поэтому в данном месте текста не было в лесу никакого настила, а была земля, покрытая облетевшей хвоей.
Второе. “Мгновенно метнулись стволы”. Глагол “метаться” подразумевает БРОСОК (от слова “метать”). В данном случае стволы РАЗВЕРНУЛИСЬ..
Третье. “Плоский как циркуль”. Явно неудачное сравнение. Плоской бывает ДОСКА, а циркуль – прямой и длинный.
Четвёртое.. Комендатура полустанка. На полустанках ни у наших. ни у немцев не было комендатур! Комендатуры располагались ТОЛЬКО на станциях. На полустанках могли быть ТОЛЬКО комендантские патрули!
И так далее, и тому подобное. Как говорится, “тщательнЕе надо, товарищ автор, вычитывать сочинённое!”.
Очень тонко автор намекнул о набоковской родословной построения сюжета рассказа: «Ковбой из Оредежа…». Зачетный рассказ!
Хороший рассказ. Без занудства, без фальшивого ура-патриотизма, война – тяжёлая и кровавая работа. И кто есть кто не ясно до самого конца, вернее, какое время в рассказе реальное.
А.Курганову
Беда посредственности в том, что свою ограниченность она принимает за норму и пытается втиснуть в нее всё творческое, неординарное, выходящее за рамки ее воображения.
Вы пишете, что настил – это «результат СОЗНАТЕЛЬНОГО действия человека». А вам не
приходило в голову, сударь, что хвойный настил застилал лес – живой организм, а не механическое собрание елей и сосен? А вот автор «Русского леса» на этот счет не заморачивался: «Не теряя из виду сторожки, они обследовали прилежащую окрестность. Сама похожая на улей, избушка помещалась на опрятной прогалинке, сплошь покрытой глянцевитым настилом игольника, посреди отборных сосен» (гл.2). К Леониду Леонову можно относится как угодно, но нельзя не признать, что знатоком русского языка он был отменным.
Также не выдерживают предметной критики и другие ваши претензии к опубликованному рассказу. В частности, насчет немецкой комендатуры. Мистер Гугль утверждает, что передвижные немецкие комендатуры располагались в местах активных действий партизан.
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…
Курганов, ты не прав.
“Прямой и длинный” – это совсем не циркуль.
Ты что-то с чем-то путаешь…
Прохожей. Не знаю почему, но не хочется с вами спорить. При чём тут Леонов, при чём тут Гугль? Вы ещё цветочные квинэссенции Баха вспомните. О лазоревом тумане. При чём тут всё это? Я указал автору текста на ДЕТАЛИ! В этом была цель моего комментария! И он не обязан вытягиваться передо мной по стойке “смирно!”. а потом стремглав бежать исполнять. Больше того: он меня даже послать может. Потому что имеет на то полное право. Как и я его. Вы меня поняли, товарищ Проходящая? Оценили позыв и посыл? В достаточной мере?
Цель твоего комментария –
Лишь инвалидная ария…