РЕАЛЬНОЕ И ВЫМЫШЛЕННОЕ
рассказ
№ 2022 / 26, 08.07.2022, автор: Сергей КУЧИН (пос. Рамонь, Воронежская область)
Продолжение. Начало в №18/2022
Андрей, проплывая вдоль берега вокруг плёса, останавливался в удобных местах, забрасывал удочку, наблюдал за своим поплавком в ожидании серьёзной поклёвки и вспоминал рассказ Петра Алексеевича о его приключениях. Не создавались вроде бы у старика безвыходные ситуации, когда личные права законопослушных граждан нагло попираются чиновниками, когда новоиспечённые бояре безнаказанно творят свою выгоду за счёт менее защищённых налогоплательщиков. Крутых обрывов в жизни у него не было. Ну что ж, что правовое убеждение подавлялось в ту пору идеологической дисциплиной; люди довольные, недовольные таким порядком, или о нём не задумывающиеся, приспосабливались к существованию в сложившихся условиях. А что конституционный образ был далёк от реальных, фактических отношений, так это проблемы роста, формирования общества на новом этапе. Наверное, Петр Алексеевич никогда не испытывал явного принуждения, выбирал путь сам, при некотором сопротивлении внешней среды уклонялся от неё без особых отрицательных последствий.
Мелькали в сознании Андрея обрывки мыслей, вопросы о касательстве права личности. Кратко и последовательно его раздумья можно бы изложить так: с некоторыми отраслями этой формы общественного сознания ему приходилось сталкиваться по работе, но то был технический уровень, – об основах правосознания он не задумывался, не анализировал их. Да и на какой юридической базе анализировать? Он слышал, конечно, упрёки русским людям в их правовом нигилизме, убожестве правового сознания. Его это вроде бы не касалось, а теперь попытался уразуметь соотношение правовых основ государства, провозглашённых правящей группой, с реальными правовыми контактами граждан. В тех контактах участвуют и правоохранительные органы, да и весь комплекс дисциплинарно-морально-административной системы, складывающейся из работников и начальства. Как он представил, – есть и, наверное, был всегда, значительный зазор между регулирующим правовым образом, зафиксированным в актах, с одной стороны, и фактической практикой взаимоотношений, с другой. Образ на бумаге не соответствует жизненному факту. От чьего непонимания сущности общественных контактов зависит этот зазор, – от народа или взявшихся не за своё дело управленцев, по недавней терминологии – некоего «господствующего класса»? Дефекты правосознания присущи всему обществу или только неприятным, но неизбежным отдельным членам его?.. А дальше – тёмный лес…
Крупную добычу достать с глубины Андрею не посчастливилось. Только средненькие рыбки попались: три скользких окунька и две серебристые плотвички. Они пахли чистой холодной водой. Солнце поднялось уже так высоко, что начало припекать. Поблёскивали под ним мелкие волны, расходившиеся кругом от заброшенного поплавка. Косицы тёплого воздуха со свежими запахами утренних обогретых трав с заливного луга доносили тихий, почти неслышный звон кузнечиков. Мелкие вертлявые птички, лазавшие по тонким ольховым веткам, не подавали голосов, спрятались. Перестали шлёпать по лопухам за камышами какие-то болотные твари. Улетели красивые в жёлтом оперении громко щебетавшие щурки, устраивавшие над плёсом фигурные полёты. Зоркий коршун то плавно кружил над рекой, то резко уходил в сторону леса, через минуту возвращаясь к воде…
Плёс грезил в тишине… надолго ли?
В природе всё по порядку, своё расписание. Андрей, поднимаясь по пригорку к дому Петра Алексеевича, думал об очерёдности, смене периодов, их продолжительности: зябкий воздух сменяется тёплым, потом в затишье и вовсе становится жарким; с изменением температуры воздуха изменяется активность птичьего мира и насекомых – сколько длятся эти сцены?
Калитка захлопнулась громко. Он направился было к крыльцу, когда услышал стук в окно. Постучал ему, как оказалось, хозяин со второго этажа деревянной башни, стоявшей во дворе за домом. Пришлось идти на зов, хотя Андрей не собирался в гости, а шёл только весло отдать.
С первого, складского этажа башни лестница с перилами вела наверх. Андрей замешкался, выбирая уголок за большим сундуком, куда поставить весло, когда хозяин позвал к себе.
– Мне тяжело спускаться, не смог встретить вас у двери, поднимайтесь, посмотрите моих голубей.
В комнате наверху стоял застеленный пледом с шахматным рисунком топчан, ещё простой самодельный письменный стол, за ним тоже самодельное кресло, табуретка у стены и две короткие книжные полки над ней. Маленькое оконце выглядывало на улицу. Вблизи через большое окно видна была голубятня, занимавшая верх рядом стоявшей такой же башни. В огороженном сеткой выгуле ходило несколько белых, праздничных, как на поздравительной открытке, холёных птиц.
– Вот моя абсолютно безоблачная часть жизни. Садитесь напротив, смотрите. Орловские белые хохлатые турманы…
– Да, ослепительно белоснежные, очаровательные без преувеличения! Изящная шея, точёное тело, такие большие глаза, – Андрей пытался хорошими словами поддержать хозяина, хотя голубями никогда не интересовался и настоящей характеристики птиц помимо таких слов высказать не мог.
– Двенадцать лет, да уже пятнадцать, занимаюсь ими. От покойного друга, бывшего мужа моей теперешней жены, перевёз сюда полтавских. Увлёкся по-настоящему голубеводством, стал ездить на выставки, хотя денег было в обрез, побывал на всех самых профессиональных, продавал, менял… Потом обратил внимание на орловских турманов. Этих голубей мало осталось, я со всеми владельцами переписываюсь. Раньше ездил, приобретал на завод, а несколько лет уже только у себя принимаю гостей, – периодически нужно обновлять кровь птиц, так что без сотрудничества по-настоящему серьёзных заводчиков голубеводов не обойтись. Хлопотно, конечно, с ними, спасибо супруге, почти весь уход на ней теперь лежит, я только кормлю и подбираю пары.
– Чем особенным вас эти привлекли?
– Я как присмотрелся к ним, так понял, чего мне не достаёт. Кто-то из древних пришёл к выводу, что более всего полезно знать, чего следует желать. Я не искал, чего следует желать, а голуби мне подсказали и попали в точку…
Голуби как будто прислушивались к голосам, перестали прихорашиваться и внимательно смотрели, как казалось Андрею, на него. Он покивал птицам на прощание. Сказать о них ему было нечего – уже всё сказал. Он не понимал, стоят ли они времени, какое уделяет им старик. Чтобы мягко закончить встречу с сегодняшним новым знакомым, Андрей обратил внимание на книжную полку:
– У вас литературы по голубеводству много.
Пётр Алексеевич не собирался переходить на книжную тему, но почувствовав, с сожалением, что гостя живые птицы не очень заинтересовали, ответил:
– Нет. Больше пользы от разговоров со старыми голубятниками.
– И иностранные руководства я вижу.
– Где вы увидели иностранщину?
Андрей показал на малоформатную книжку в тканевом переплёте с нерусским шрифтом на корешке. Хозяин поднялся из-за стола, взял с полки ту книжку и начал просвещать с видимым удовольствием.
– «Афоризмы» Артура Шопенгауэра. С этим немецким мыслителем связана у меня долгая история, начавшаяся в отрочестве. Хотите расскажу? Не утомились?
На сегодня уже хватит бы разговаривать, но Андрею пришлось остаться ещё послушать.
– Мы жили тогда на окраине посёлка в микрорайоне «Бараки», – начал рассказ Пётр Алексеевич, – неподалёку от бараков стояла старинная утеплённая беседка. Делил её с баклабораторией одинокий нелюдимый, может быть даже – сумасшедший дед по прозвищу Шопенгауэр. А стал он таким нелюдимым потому, говорили старшие, что Шопенгауэра читал. Ужас! Относились к нему окружающие с опаской, как будто на нём табличка была «Осторожно!» По их мнению, чтение Шопенгауэра приводило человека к психическому сдвигу, ну как если «Чёрной магии» начитаться. Такие дела даром не проходят! И не дай Бог те книги попадут кому в руки!
Рассказчик улыбался, вспоминал прошлое с удовольствием.
– Не могу сказать, чтобы тот дед ненормально себя вёл, просто, как теперь кажется мне, люди надоели ему, и он не допускал лишних контактов с ними. Подсмотреть за ним нам, мальчишкам было неоткуда, да и боязно. Кем он был никто внятно не рассказывал, только отмахивались. О нём и сплетен-то не водилось. Только один раз я увидел его вблизи, неожиданно столкнувшись на узкой тропинке в снегу, и остолбенел. Его мрачный взгляд скользнул мимо – видел ли он меня? Обошёл сбоку и удалился, подгребая валенками снег. Больше мы не встречались. Осторожный шёпот о нём изредка возникал, пока старик не исчез куда-то. Но в памяти тогда засело предупреждение: «Читать Шопенгауэра воспрещается! Крамольный автор!» Да где я его мог бы прочитать, если бы захотел? Фамилия встречалась в учебниках, критикующих идеализм, пессимизм и всякие прочие направления, противоположные марксизму. И только. А мне повезло вот с этой книжкой. Мне пригодился немецкий язык; родители меня в нём вымуштровали. Мать служила профессиональным военным переводчиком, отец где-то там, на подхвате собирал данные о германских пленных. И меня ещё мальчишкой натаскали в немецком отлично, – читал я свободно. Но где бы я его применил? И вот вам штучка какая вышла.
Селекционная станция, где я работал после института, располагалась в большом двухэтажном барском доме с чудом сохранившейся библиотекой. Русские издания художественной литературы на каком-то этапе культурного строительства растащили, а иностранные под раздачу не попали, посчитали их научными. И среди оставшегося скромно стояли никому не нужные «Афоризмы» Шопенгауэра! Грешен, книжку я украл. А ты о нём что-то слышал?
– Слышал настолько, что пересказать не могу.
– А мне нравятся его мысли. В отличии от барабанной публицистики и занудной педагогики работы Шопенгауэра ближе нашему индивидуальному сознанию, как мне кажется. Его основную работу «Мир как воля и представление» думающему человеку прочитать стоит.
Пётр Алексеевич надел очки и, открывая книжку на закладках, начал переводить.
«Сквернейшей чертою человеческой природы остаётся злорадство».
– А я думал зависть, – высказал Андрей.
– Всё же по моей второй жене судя, уверен, что Шопенгауэр прав. Ну, следующие:
«Нравственная испорченность и умственная неспособность находятся в тесной зависимости».
– Педагогам надо помнить о такой зависимости, да и правоведам всяким… Особенно тем, кто кадровую политику строит. Слои, прослойки, – пробормотал хозяин и продолжил листать книжку.
«Возобновить прерванную дружбу – слабость, в которой придётся раскаяться, когда он при подходящем случае сделает то же самое, из-за чего дружба прервалась. Он это сделает ещё с большей наглостью, сознавая свою для вас необходимость».
– Считаю очень важным такое замечание и в личностном плане, и в государственном. А то наши цари, секретари, президенты уж очень мягкотелыми иногда кажутся. Следовало бы вдалбливать понимание этого совета детям со школьной скамьи. Меньше бы обид возникало.
Пётр Алексеевич с полминуты всматривался в выражение лица Андрея и перевёл на русский ещё одну мысль, особенно выделив её тоном:
«Природный ум может компенсировать недостаток образования, но никакое образование не может возместить недостаток природного ума».
– Это надо бы понять политикам, внедряющим поголовное однообразное обучение. В общем, вывод такой – чтобы сойти с ума, не обязательно читать Шопенгауэра. Поставь его, пожалуйста, на полочку.
Андрей поставил «Афоризмы» на место, читая названия стоящих рядом с ними книг, и обратил внимание на фамилию «Карсавин». Попытался вспомнить кто такой?
– К кому присматриваешься?
– Раз среди ваших книг стоит, значит тоже замечательный мыслитель. А я о Карсавине и не слышал.
– Когда гослитовская хватка у нас ослабла, начали вспоминать будто бы прославивших русскую философскую мысль авторов Серебряного века, – некоторые из них стоят внимания, другие бесцветные. Но почему-то наши перекрасившиеся преподаватели научного коммунизма восславили только (подозреваю, с какими-то враждебными целями, но не могу доказать такую догадку) мутное любомудрие сумасшедшего Соловьёва с его заоблачной Софией и Бердяева, прыгающего с кочки на кочку в поисках истин, типа, мол, свобода первичнее бытия, и откровенного признания в том, что ничего он не мог толком развить и доказать. Карсавин остался в тени, – может, там ему и место. Его, правда, интересно читать там, где он рассуждает о соотношении души и тела, а в этой книжке – толкования божественного проявления. И начинает Карсавин выкладывать свои взгляды вызывающе, даже оскорбительно вообще, обращаясь только к чувствующим веяние Бога. А остальные ни-ни, – перед невежами бисер не мечут! Кстати, такое отношение к невежам, составляющим большую часть паствы, проскальзывает у служителей, которые, казалось бы, заинтересованы в нераздельности стада Христова. Вот факт в интернете проскользнул: в одном приходе верующие собрались на встречу с архиереем, чтобы упросить его не переводить их священника в другое место. Так тот архиерей раздражённо, даже заносчиво вместо отеческого разъяснения сложившейся ситуации, им заявил, что у них от невежества ветер в голове, что они специально не обучались, день и ночь на молитве не стояли, догматов не освоили, а живут по своим похотям. Может, если сопоставить, в основе такого разделения элиты и толпы лежит легенда о Нагорной проповеди ученикам, уведённым подальше от толпы, не доросшей до понимания истин, а только жаждущей телесного исцеления? И при этом сознавание Бога насаждается активистами на самом примитивном уровне. Убеждённо говорят, что мы везде находим Бога. Скоро могут сказать: вы дышите, так дыхание и есть Бог! Бог – Дух Святый! Мир мифов, миражей, представлений…
– Мы живём в этом мире: искусство, политэкономия, партийные программы, – Андрей приподнялся с табуретки, собираясь заканчивать встречу. Но старик остановил его взмахом руки; он явно задерживал гостя. Скучновато ему одному, что ли?
– Да, да мы заселили реальность литературными образами, – перебил Андрея старик, – они бродят среди нас миражами. Слишком грубо, может быть, прозвучит: когда-то Гоголь в своей неумной мстительной фантазии подарил нам забавные карикатуры, а мы их всё к жизни приспосабливаем: вот этот прямо Плюшкин, а этот – Собакевич. Да нет живых людей, подобных тем типам! Гоголевские последователи: Достоевский, Щедрин, классик босячества, да и Чехов туда же, – могут быть названы извратителями реальных незатейливых жизненных фактов, историй; очень уж им хочется обезобразить героя, одурачить читателя. Простые ситуации они обыгрывали в страдальческом, трагическом, мрачном ключе, не оставляя в атмосфере ни глотка чистого воздуха.
– Так ведь эти авторы до сих пор кому-то искренне нравятся, – попытался закончить таким образом рассуждения старика Андрей.
Не тут-то было… Старик не отступал:
– Да пусть нравятся, только в пределах разумного. Я за свою жизнь не встречал ни одного человека, прочитавшего у Горького полностью хотя бы «Мать», а упоминают его часто. Чем понравился? К какому месту упоминают-то? Недавно депутаты Моссовета (или как он называется) аплодисментами встретили решение восстановить его памятник на городской площади. Вам-то, избранники народа, какая радость от него? Что он вам хорошего сделал? Напомнить вам храм Христа Спасителя? Другие факты?
Старик разволновался, покачивал головой, вздыхал. Присмотрелся к голубям. Успокоился.
– Филологически я необразованный, – продолжил, улыбаясь, он, – не стесняюсь делить произведения художественной литературы по принципу «нравится – не нравится», не нахожу в таком подходе ничего недостойного разговора о литературе. Меня, к примеру, возмущает примитивно-занудная болтовня под названием «Жизнь Клима Самгина», а известный критик, я даже запомнил его имя – Сергей Костырко, отнёс её к романам золотого века русской литературы. Видите, какая разница в оценках? У каждого своя шкала: выше нуля и ниже нуля. Мне лет десять назад ребята привозили творения одного моднейшего западного мыслителя; я было начал читать и сразу почувствовал: прописные истины толкует умник, у него и церковноприходской школы за плечами нет.
– Естественная смена интересов…
– Как эти интересы формируются? Странно это делается. В одном литературном издании восхваляли прозу нашего молодого литератора, – взялся я читать его рассказы и не понял, что он рассказывает? Схема повествования у него, к примеру, такая: герой движется по улице, подробно отмечая всё увиденное, затем долго стоит в очереди к киоску или прилавку, фиксируя все сопровождающие его мелочи окружающей среды, с покупкой приходит домой, свои действия нанизывает на нить вроде бы рассказа для читателя, надо полагать… ложится на диван и, – конец текста. Ну хоть бы у него в диване пружина лопнула и впилась ядовитым концом ему в задницу, и началась бы чертовщина в духе Пелевина. Нет! Но известный литературовед с «уклоном» находит у него трансцендентальные глубины какого-нибудь экзистенциального сознания. И популярность в узких кругах тому прозаику обеспечена. А я его писанине предпочту незатейливые рассказы Николая Минха о птицеловах, охотниках, голубятниках…
– В той области, в какой вы меня просвещали, я разбираюсь плохо, не интересуюсь, по правде сказать, философствованием. А вот ваши предпочтения в художественной литературе интересны. За что Чехов-то попал к вам в немилость? – попытался уточнить Андрей.
– Я ещё в школе не мог уразуметь, за что советская культура превозносит Чехова? Как идейного борца с подлым самодержавием? Только за осуждение унылой буржуазной жизни, которую срочно надо поменять так, чтобы небо стало в алмазах? Но теперь-то что в нём ценного, кроме великолепных словесных кружев. За исключением пяти-семи рассказов он пустой. О пустоте его творчества говорили и при его жизни, и подводя итоги его творчеству. И я долго так думал и только недавно понял, что не пустота у Чехова, а насмешка, очень едкая насмешка над людьми. Прочитайте последнее творение: вымученную им «Невесту», – больше и обсуждать нечего!
Хлопнула дверь внизу, и женский голос пригласил собеседников к обеду. Андрей попытался отказаться. Отказ его вышел неубедительным. Пётр Алексеевич, пока медленно спускался по лестнице своей башни, закончил рассуждения:
– Но вернёмся к Карсавину. Привлекла меня к нему цитата из его книги «О началах», приведённая в какой-то статье. Звучит она так, подчёркиваю: «Трудности возникают не от того, что душу трудно отделить от тела, а от того, что трудно отделить наше тело от других тел». То есть, как я понял, что при близости моего тела с телом другого человека, я «не то делаю, что хочу», как писал апостол Павел. Такая зависимость мне часто вредила. Да, очень вредно для самосознания слипание тел… Это факт, или только образ, как думаешь?
Неожиданный РАССКАЗ!
Надо вчитаться!
Внимательно и с большим интересом прочёл рассказ С. Кучина, моего земляка. Я родом из Воронежского края. И у меня есть рассказы такого характера, только по времени ранее, так как я уже старше Петра Алексеевича, но суть этого героя мне близка. А самое главное – в жизни ещё остались авторы способные писать подобные рассказы.
Суть рассказа- “Образ на бумаге (жизни) не соответствует жизненному факту…” И это факт!
Причём по сравнению с прошлым видно – чем дальше в лес, тем больше дров! И виновата ли здесь идеология или человеческий фактор?
Необычно ! Прочитала с удовольствием, спасибо автору.