Родина-дочь и её родственники

№ 2025 / 51, 26.12.2025, автор: Евгений ЧИРИКОВ (г. Кемерово)

 

В 2024 году кемеровский поэт Виталий Дорофеев тиражом 1000 экземпляров издал сборник стихов под названием «РОДИНА-ДОЧЬ», посвящённый одной теме – СВО. Подзаголовок: «Фронтовая поэтическая повесть».

Виталий полгода отслужил на СВО по контракту и, хотя в боях не участвовал, знает о них не понаслышке. Стихи его сильны правдивостью реалий и страстной творческой проникновенностью в предмет изображения. Однако техническая сторона его стихосложения нуждается в самой нелицеприятной критике.

 

 

Начнём с качества самого издания. Книга богато проиллюстрирована рисунками Марии Циколиной, но тексты стихов слабо откорректированы, особенно в плане запятых, и, главное, не сгруппированы по разделам, а если уж говорить о «фронтовой повести», то по главам, и сливаются в сплошной конгломерат, утомительный для чтения, как марафонский забег. Это 132 стиха, причём похожих друг на друга непрерывной батальностью. Подзаголовок не оправдывает себя, так как для повести нужен как минимум сюжет, а его нет и в помине. Уже в издательском плане элементарно чувствуется отсутствие редактора.

Название сборника концептуально и претендует на понятийную новизну. В предисловии автора она определяется так: образ Родины-Матери остался в прошлом, сейчас у нас другой политический строй и социальный уклад.

«И для меня совершенно очевидно, что в эти грозные дни, в огне и боли тяжёлых испытаний, выпавших на долю нашего народа, родился трепетный образ Родины-Дочери!» Её «необходимо защищать, чтобы дать возможность вырасти, окрепнуть и в дальнейшем стать для наших детей и внуков Родиной-Матерью!»

Да, настоящий плакат, к тому же с перспективой дальнейшего взросления девушки. И есть надежда, что когда-нибудь она станет Родиной-Бабушкой.

Но для читателя, наверное, не так очевидна предложенная автором концепция преемственности поколений и родственных отношений. Если углубиться в тему, можно дойти и до тёток, и до племянниц. Не проще ли, чтобы не запутаться, сохранять традиционную верность Родине-матери разных эпох? Россия одна, если вести отсчёт с Древней Руси, хотя исторических фаз развития можно насчитать немало. Да и нынешняя «дочь», рождённая в муках ельцинской эпохи, гражданами воспринимается неоднозначно.

Конечно же, стихотворение «Родина-Дочь», расположенное в сборнике на одной из первых страниц, несёт программный смысл.

 

По ухабам раскисшим, по рытвинам

День израненный катится в ночь.

Здесь, в закате кроваво-воинственном,

Мы увидели Родину-Дочь.

Не зовущую в бой – Мать Великую,

Вновь собравшую верных сынов,

А девчушку совсем… ясноликую,

Что явилась в окопы отцов.

С этим образом нежным, молитвенным

Крепнет сила и воля в сердцах.

И уверенность лезвием бритвенным

Отсекает сомненья и страх.

Видно, так небеса напророчили –

В час, когда разлились реки бед,

Наша Родина-Мать стала Дочерью,

И сберечь её – Божий Завет.

 

Итак, Родина является в окопы нежной девчушкой, вдохновляя бойцов действием на их отцовские чувства. Красиво и умилительно. Однако и… далековато от реальности. Россия с её Абрамовичами, чиновниками, генералами Министерства обороны и «Орешниками» – девочка? Извините. Да и вряд ли бойцы занимаются теоретическими размышлениями о ясноликих девочках. Это чисто авторский фантом, который только во внутреннем мире автора, видимо, и живёт. Да ещё эти «реки бед» корявят стих…

Общий тон сборника архаичен. Мечи, битвы/молитвы, ангелы и архангелы. Модель мира по-средневековому проста: Бог, априори ад для врагов и рай для воинов России.

 

Из родовых путей Земли –

Из шахт, от доменных печей

На Свет Господний извлекли

Архангелы – орду мечей.

              («Спарта»; правда, «орда мечей» не звучит…)

 

Героизм русских воинов вытекает всё же из непреходящей памяти о Великой Отечественной войне. Стихотворение «Двадцать второе солнце» (о 1941 годе), кстати, на мой взгляд, одно из самых лучших в сборнике.

 

Год сорок первый.

Ночь.

Двадцать второе.

Летний воскресный рассвет.

Тишина.

Нет ещё взрывов и выстрелов боя.

Не опалила ещё нас война.

Белых нацистских крестов нет на танках,

Язвы воронок не носит земля.

Только растаяла ночь в позаранках,

Сумрак туманом укутал поля.

Миг…

и наполнилось небо дымами.

Миг…

задрожала от грохота твердь.

Встала война и беда рядом с нами.

Страшную жатву затеяла смерть.

А птицы поют, не чуют плохое.

Росы на травах.

Степные ветра.

Месяц июнь.

Солнце двадцать второе.

Год сорок первый.

Четыре утра.

 

Смерть почти неизбежна на поле боя (как повелит Господь) и трактуется как выход в заветную зону прекрасного послесмертия. В последнее время, впрочем, такая трактовка военной трагедийности стала явлением дежурным в российской поэзии.

У Дорофеева патетическая тональность рождает выхлопы риторики и декларативные заявления («Холодными, но чистыми ветрами / сметём нацистскую отравленную пыль. / И не пером, а снова топорами / напишем русскую прославленную быль» – «Северный ветер»).

Кое-где прихрамывают рифмы, дают сбой ударения в словах и ритмика, спорна идеология. Но главный недостаток я бы определил термином «смутные фразы», наличествующие почти на каждой странице. В них и рыхлость мысли, и расплывчатость понятий, и затемнённость смыслов.

 

– И разгорается битва наша за души родных.

– Ждут на Востоке Мессию… Запад «голгофит» места…

         («Бог выбирает Россию»)

 

За души каких родных? На каком Востоке ждут Мессию? Какие «голгофятся» места и как?)

 

– Холодными, но чистыми ветрами…

            («Северный ветер», см. выше)

 

Та самая смутность смысла, к которой формально не так-то и просто придраться. Но в тонкой сфере поэзии возникает провал: почему именно ветры? Почему холодные? Почему чистые? Подразумевается, очевидно, российская армия. Не слабовато ли сопоставление?..

 

– Когда-нибудь мы обретём с тобой: вселес – листву, любовь – всечеловек.

               («Серебрянский лес»)

 

Очень уж мудрёное обещание «вселеса» и «всечеловека», которое вряд ли зацепит за живое читателя, тем более если он не столь начитан в философской литературе, как автор.

 

– Отдышусь, есть секунда для жизни ещё, чую, рыщет «костлявая» близко. Я солдат, я за Родину – значит прощён, мой жетон на груди в том расписка.

                  («Помолись за меня»)

 

Не видно связи между прощением, жетоном и его толкованием как «расписки». И вообще – кто и за что прощает? Если речь о Боге, то он всё поймёт и без расписки.

 

– Нам не простить заблудших подлецов, собравшихся под знаменем Иуды.

                   («По воле неба»)

 

В чём заблуждаются подлецы? А если бы они не заблуждались, то всё равно оставались бы подлецами?

 

– До конца, до свинца занимался я делом, чтобы мрак перед светом не знал больше фарта.

                   («Правда»)

 

Свинец – делу венец?

 

– Не на страх мы воюем, а только на совесть, прижигая собой злом открытые раны.

                      (Там же)

 

Пытаясь представить прижигание «собой» ран, «открытых злом», понимаешь, что на самом деле автор хотел сказать что-то другое.

 

– Знаем – Мир и Победа будут за нами. И из пота-чернил здесь напишем мы повесть.

                        (Там же)

 

То, что победа будет за нами, не ново. А чернила уходят в область преданий. И «здесь» ли напишем мы повесть?..

 

– Справедливость для нас, для них суд иль могила.

                            (Там же)

 

Увы, могилы и у нас есть…

 

– Вырубают и жгут мирной жизни сады, возрождается зло и толкает нас в пропасть.

                              («Доброволец»)

 

Эпоха возрождения зла?

 

– Тела сгорают в новом зареве эпохи, и прокаляет Правдой Дух – Руси народ.

                               («Беzсмертие»)

 

Тела сгорают (?) в новом (?) зареве (?) эпохи, и прокаляет (?) Правдой (?) Дух (?)…

 

– …снегом жарким свинец залетает к нам в гости.

                            («Рубикон»)

 

Свинец похож на снег? Или снег похож на свинец?

 

– Отец и сын в одном строю, война в окладе – СВО. Отец и сын вдвоём в бою и Дух Святой… как без него?

                                 («Отец и сын»)

 

Отец и сын воюют рядом. Но сравнивать их с Троицей – несопоставимо по масштабам и неделикатно по отношению к Богу-Отцу, Богу-Сыну и Святому Духу. Неуместная игра слов.

 

– Здесь не всегда спасут бронежилеты от бешеных осколков слепоты.

                       («На новой за отечество войне»)

 

«Осколки слепоты» – по-русски ли сказано?

 

– Пелопоннесом стал Донбасс. Восстала Спарта русских мест…

                      («Спарта»)

 

Наверное, российское подразделение «Спарта» своим названием вдохновило поэта. Но можно ли сравнивать СВО с войной милитаристской Спарты против демократических Афин? Едва ли. Натяжка очевидна.

Примеры можно множить и множить до самого конца сборника. Иногда обилие огрехов поражает. Перед нами стихотворение «Азовсталь», короткое, как эпитафия, и столь же ёмкое по содержанию. В нём и слава русского оружия, и горечь потерь, и героическая жертвенность, достойная глубочайшего преклонения. Но как же аляповато это двустишие по форме!

 

Был каждый день боёв дороже года,

Нас смерть ловила в паутинках труб.

Мы вышибли злой дух из стен завода,

Мы стёрли зла ухмылки с лживых губ.

 

От нашей крови море алым стало,

И многие ушли навечно вдаль…

Но кончен бой, и дышит день устало.

Мы смяли как бумагу «Азовсталь».

 

Ясно, что смять бумагу и окрасить море кровью – это не равновеликие смыслы. (Условно-наглядная правка: «Был каждый день дороже года. / Нас смерть ловила в сгибах труб. / Злой дух мы вышибли с завода / И стёрли гонор с наглых губ. / От крови море алым стало, / И нашей крови страшно жаль… / Но кончен бой, сидим устало. / Сломили силой гнева «Азовсталь».)

В конце сборника, когда подразумеваемый лирический герой как бы вернулся из-за «ленточки», сосредоточена любовная лирика – пожалуй, самая сильная его часть. Право, в этом цикле стихов есть что-то от библейского царя Соломона. В них тоже есть недостатки, но они подкупают темпераментом и свежей страстностью.

 

ПОРАЖЕНИЕ

 

Как любит женщина – нечаянно,

Не прикасаясь, сторонясь.

Как ждёт меня она отчаянно,

Скрывая чувств нагую страсть.

Бездонных глаз её пророчества

Неумолимы и строги.

И губ горячих одиночества – мои проклятые долги.

Её любовь – мне воскрешение,

Моё игольное ушко,

Моё паденье, поражение…

Оно желаннее всего.

 

До «воскрешения» всё понятно и хорошо, но что значит «поражение», которое к тому же «желаннее всего»?..

Любопытным представляется мне стихотворение «Свидетель (Шахид)», самое последнее в сборнике. Оно написано в стилизованно восточном стиле и по-своему изысканно.

В целом сборник насыщен слишком густым пафосом, злейшим врагом поэзии. И не очень приятно, когда обычные слова вопреки правилам русского языка пишутся с заглавной буквы, так уж автору хочется подчеркнуть их сакральность.