РУССКАЯ МЕДИТАЦИЯ СРЕДИ ЛЕШИХ И РУСАЛОК
Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2018 / 23, 22.06.2018, автор: Софья ГОРЛЕНКО
Не часто у нас на большие экраны прорывается такое необычное авторское кино о русской природе и традиции – по-настоящему живое, самобытное и при этом очень современное. «Сказки о Маме», которые сейчас показывают избранные отечественные кинотеатры – второй большой проект молодой творческой группы во главе с режиссёром Софьей Горленко и сценаристом Глебом Кузнецовым, несколько лет назад выпустившей захватывающий документальный фильм «Атлантида Русского Севера», посвящённый уникальной культуре русского деревянного зодчества и уходящей в небытие патриархальной традиции, а также подвижникам, которые пытаются всё это сохранить и, насколько возможно, возродить.
Фильм «Сказки о Маме» тоже снимался в отдалённых уголках Архангельской области, тоже имеет документальную основу и содержит в себе попытку почувствовать дух традиции, «ушедшего мира»: коренной житель северной деревни Лекшмозеро Василий Попов отправляется в путешествие на место, где некогда стоял его дом (почти вся семья Василия погибла во время войны), плавает на лодке по озёрам и рекам, бродит по лесам и болотам, прислушиваясь к таинственным звукам природы, заходит в заброшенные избы, просит редких оставшихся старожилов деревень вспомнить местные северные сказки и байки…
Однако в новом фильме его создатели осознанно вырываются из рамок документалистики – тут на каждом шагу призраки, мистика, оживающая мифология: то русалка на дереве мелькнёт, то таинственная «баба в красном» незаметно переместит героя с места на место. И всё это сопровождается завораживающей звукописью из шелестов, шёпотов, жужжаний и «шаманской» музыки. О том, как создавался фильм, в чём его замысел и сверхзадача мы поговорили с режиссёром Софьей Горленко. А начали с трудностей, поджидавших съёмочную группу…
– Нас было не так уж и много, – рассказывает Соня, – мы с Глебом, оператор, механик камеры (героический человек – потому что таскать много приходилось: чтобы дойти до какого-то красивого места, надо было по 20 км в одну сторону с техникой перемещаться), звукорежиссёр, оператор вертолёта… С вертолётами у нас вообще целая драма. За три дня до начала съёмок при тестировании у нашего пилота Максима Немкова упал огромный вертолёт (восьмивинтовой коптер с большой камерой). Человек убил свой вертолёт ради нас… Что делать? Не отказываться же от съёмок сверху? Пришлось брать беспилотник… В общем, обстоятельства складывались с самого начала тяжёлые. Потом с нами были русалки (девушек, игравших русалок, мы все же решили взять из Москвы), не весь срок, правда, а какое-то время…
– Хвосты тяжело было таскать?
– Это же всё графика (смеётся). Вообще, хотели изначально без хвостов, но потом аппетит разыгрался – и мы решили гулять так гулять.
– Очень органично, кстати, получилось, нет ощущения лубочности.
– А фольклористы ругали нас, что русалки не так выглядеть должны, что у нас европейский образ… На самом же деле есть вполне реальные материальные свидетельства – деревянная резьба, лицевые рукописи – которые говорят о том, что очень даже прекрасно на русском севере русалки сосуществовали с хвостами…
– Вы специально изучали народные образы, обращались к фольклору?
– Так получилось, что сначала мы половину придумали сами, а потом случайно зашли в книжный магазин «Циолковский», где я наткнулась взглядом на книгу «Мифология пространства в фольклоре Русского Севера» Андрея Мороза и Никиты Петрова. Берём мы эту книгу, открываем, и понимаем, что половина из того, что мы придумали, придумано до нас.
– А что, например?
– Например, «девка в красном сарафане», которая переносит странника в другое пространство. Такая идея у нас уже была прописана. А потом мы прочитали, что так оно и было.
В итоге мы взяли из книги Мороза и Петрова семиотическую структуру: странник проходит через главные мифологические пространства (лес, болото, озеро, кладбище, дом, мост и т.д.)
Байки, показанные и рассказанные в фильме, почти все из этой книги – про леших и т. д. Просто это нами было адаптировано, потому что такие книги сложно читать. Там же прямая речь со всем этим говором и т. д., которая подчас воспринимается как бессвязный текст. Высмотреть в нём историю и адаптировать её – это серьёзная работа. Глеб сидел над этим и так, и наперекосяк, выискивая эти истории.
– А откуда взялся образ иконы, плывущей по рекам, ручьям?
– Это расхожий в этих местах фольклорный мотив – реальная история основания деревни на Лекшмозере (так оно раньше называлось), откуда родом наш главный герой Василий Попов и вся его семья. Сейчас деревня называется Морщихинская. По местной легенде (это не мы придумали, это нам рассказал Василий), икона сначала приплыла в Орлово (деревня через озеро – на противоположной стороне), там мужики её оттолкнули – их деревня сгорела. Потом икона приплыла к этому берегу – жители её выловили, на этом месте построили храм, и с тех пор там и стоит деревня Лекшмозеро. Таких мотивов в северных мифах много. Мы же не просто сказки брали, но именно местные байки – то, что осталось от местных жителей. Чем хороша упомянутая выше книга – это фольклор, собранный от северян этого региона уже в 2000-е годы, то есть самая что ни на есть реальная, до сих пор живая традиция.
– Можно ли говорить, что, начиная работу над вторым вашим большим проектом – «Сказки о Маме», вы в каком-то смысле отталкивались от предыдущего – «Атлантида Русского Севера», который тоже снимался на Севере и тоже был, в общем, посвящён уходящей традиции? Отталкивались как в положительном смысле – близкий материал, примерно та же география, так и, наверное, ещё в том смысле, чтобы сделать что-то другое, новое?
– На самом деле история сложнее. Всё происходило вопреки, с большим сопротивлением, но в итоге это «вопреки» привело к удивительным вещам и «увело» нас от того, что было первоначально задумано, и чего, наверное, не стоило делать.
Сначала у нас родился замысел сделать этакую суперглянцевую этнографию по всем регионам России. Мы очень хотели снять целый цикл. (Тогда же родилось и название «Сказки о Маме», потому что нужна была какая-то нетривиальная, не грубая метафора к образу земли – чем может быть земля, чтобы это было невычурным, нежным.) Тогда мы открыли на «Планете» (крупнейшая в России крайдфандинговая платформа Planeta.ru, где осуществляет народный сбор средств или, по-старому, подписка – на будущее произведение. – Прим. ред.) «первый в России краудинвестинговый проект», подразумевая, что, если бы это был цикл и он был бы глянцевый, то его можно было бы продать на западное телевидение, и тем самым окупить инвестиции. Это было после окончания работы над «Атлантидой», когда она уже выходила на экраны. Но этот наш «краудинвестинговый проект» потерпел, конечно, дикий крах. Потому что никто из инвесторов нас не понимал. Мы предлагали эту идею разным людям, у нас чуть ли не каждое утро был «завтрак с миллионером» (смеётся). Но когда дело доходило до денег, разговоры заканчивались. Так получилось, что нам несколько раз предлагали крупную сумму прямо в руки, но Глеб (как человек честный и принципиальный) говорил: нет, давайте вы положите эти деньги к нам на проект, чтобы у нас был договор и всё было ответственно… И на этом моменте люди исчезали. В общем, с этим «гламурным» проектом мистическим образом всё не сложилось. (И это, как я понимаю сейчас, очень хорошо.) Первую серию мы хотели делать в Кенозерье (Кенозерский национальный парк в Архангельской области. – Прим. ред.).
– И там же нашли вашего героя Василия?
– Василия мы нашли чудесным образом – через интернет (смеётся). Оказалось, что жители Лекшмозера занимаются фольклором, и Василию, для того, чтобы сыграть роль в «Свадебном Обряде», который есть и в нашем фильме, нужно было отрастить бороду (а так он без бороды вообще другой человек). Он в этом образе решил остаться, и где-то засветился на фотографиях в интернете. И когда мы, готовясь к фильму, набирали поисковике «рыбаки, Кенозерья», то конечно увидели Василия – тут же сорвались с места и поехали к нему. А когда мы уже определились с местом, и героя нашли, нам стало жалко отказываться от идеи, хоть денег мы так и не нашли. Однако идея сильно трансформировалась – регион решили показывать глазами местного жителя, чтобы погрузиться в эту атмосферу полностью и захватить (как документалисты) в фильм то, что ещё живо из местного фольклора. Но когда мы приехали на место, всё оказалось иначе. Сначала Василий порвал все шаблоны. По фотографиям он казался нам таким каноническим, архаическим, а при встрече вдруг сразу спрашивает: «А что у вас, стэдикам-то будет?». Как выяснилось, он сам снимает кино, и вообще – наш человек.
В итоге мы поняли, что «живой фольклор» нам, конечно, найти будет сложно. Надо делать постановку и изобретать какой-то новый жанр. Денег у нас было на момент съёмок только 50 тыс. руб., на еду и бензин, с которыми мы сорвались с места, собрали группу (открыли спасительный проект на «Планете» уже во время съёмок) – и на авось поехали. У нас не было даже сценария. Был только чёткий поэпизодник. Однако мы решили играть с фактурой и оставлять живыми все разговоры, все монологи. Например, разговор Василия с сестрой Надеждой, с которого начинается фильм, снят так, как был – абсолютно документально, на реальном месте, где был когда-то их дом, с реальными камнями от фундамента и в реальном сарафане, который был у Надежды в сундуке – она участвует в фольклорном ансамбле «Любо-Дорого», и сарафан это её обычный образ. Мы только свитер накинули на плечи, чтобы было указание на время.
– Давай немного проясним. В какой степени вы всё снимали по заранее заготовленному плану, а в какой мере импровизировали? Были ли какие-то сюрпризы при съёмках для вас самих, которые бы поворачивали фильм в неожиданную сторону?
– Нет, всё было чётко, как мы запланировали. У нас был сюжетный, идейный план, можно сказать поэпизодник. Ряд мифологических пространств, персонажей, образов. Это всё было у нас в голове. У меня и у Глеба. Остальные участники съёмок иногда вообще не понимали, что происходит (смеётся). Просто мы по ходу дела находили персонажей, импровизировали с деталями, с формой.
Кто-то нам сказал, мол, в фильме «рыхлый сюжет». На самом деле всё очень чётко, структурировано, символично. Каждые две минуты сюжетный поворот. Ну, тут, видимо, дело в тонкой настройке зрителя – либо ты ловишь эту волну и тогда всё понимаешь, либо нет. Вокруг, конечно, больше прагматичных людей, материалистов. А наш фильм, наверное, всё-таки для подготовленной публики, чуткой. Каждый шелест травинки лично для меня – уже драматургия. Для любителей жанра – конечно, все это будет непонятно.
– А почему вообще вы изначально выбрали Кенозерье для съёмок?
– Глеб там бывал, он хорошо знает эти места. К тому же нам подходила их нетронутость и одновременно открытость. Потом нам очень помогла дирекция Кенозерского парка. Если бы парк не пошёл нам навстречу, то мы бы ничего, конечно, не сняли. Они нам просто сказали: живите, мы вам будем давать лодки, проводников и всё, что нужно. Мы потом посчитали: если бы нам пришлось всё это самим организовывать – это были бы неподъёмные затраты. А потом мы нашли Василия. И всё стало удивительно складываться. И понесло нас в сторону того, чего нам искренне хотелось. Я такой человек – не люблю жанровость. Мне кажется, всё уже настолько исчерпано, сказано в рамках жанра, что от этой затёртости нехорошо становится. Хотелось изначально делать фантасмагорию, нечто с оттенком Терри Гиллиама, но на документальной почве, если можно так выразиться. И если бы нам, не дай Бог, дали деньги (смеется), то мы бы стали снимать глянцевую документалистику, а это сильно приземлило бы замысел. Почему-то нас увело от коммерческого кино. Верю в руку судьбы!
– А как возникла идея внедрения всей этой мистики в фильм?
– Всё было осознанно. Хотелось делать символичное кино. Это изначально – аллюзии к утерянному, утраченному Граду Китеж. И поднять все эти метафизические пласты – была наша сверхзадача. И звёздное небо тоже – символ вечности, смерти. Мы решили рубиться по полной.
– Космос в избе – это твоя идея была? Что это символизирует?
– Да-да (смеётся). Василий, какой он есть, входя в эту избу, ушёл в вечность. Все сказки, традиции, бабки-знатки – всё это перешло в «ноосферу». Ведь что делает кино – оно оставляет что-то в вечности!
– Серьёзный замах!
– Да, но мы же изначально хотели с такими материями работать. И мы решили, поскольку нас ничего не ограничивает, никакие обязательства ни перед какими акционерами, ни перед какими коммерческими вещами, то надо делать так, как мы чувствуем. И спасибо провидению, которое помогло нам двигаться в нужном направлении.
– А как появились киты на фоне звёздного неба?
– Звёздное небо было изначально заложено в сюжет. В какой-то момент, когда главный герой начинает видеть все эти женские сущности, мистические явления, мы для внимательного зрителя стали это обозначать визуально. Например, перевёрнутым горизонтом – отражением неба и леса в озере. И поскольку наш герой Василий уже оказывается там – в Китеже – то мы должны были показать эту толщу, разницу между этим миром и тем, между явью и навью. Так и родились киты в небе. Технологически мы, пожалуй, этот визуальный эффект где-то недожали… С другой стороны, у нас всё-таки не было средств, и «Жизнь Пи» (оскароносный фильм режиссёра Энга Ли, одним из эффектных образов в котором стал выныривающий в какой-то момент кит. – Прим. ред.) мы бы при всём желании сделать не смогли… Так что всё было осознано.
– А были ли всё-таки сюрпризы для вас самих при съёмках?
– Сюрпризом стало вот что. Мы хотели сыграть в «игру» с мифологическими пространствами, а получается, что это пространство начало с нами «играть в игры», потому что там мистикой всё пронизано. Были какие-то совершенно поразительные обстоятельства. Например, если мы снимали, как герой заблудился, то мы и сами там реально заблудились. Плутали по три часа лесами, болотами. Нас проклинал механик камеры. В какие-то моменты мы забредали в такие места!..
Мы плавали по 30 км на вёслах по озёрам. Однажды – у меня таких ощущений никогда не было! – пристаём на берег, а там корни аира из воды. Ты думаешь, что наступаешь на землю, но вдруг эта земля начинает себя под твоими ногами каким-то диким образом вести, и ты понимаешь, что это озеро заболоченное. Земля качалась. Глеб с берега весло опускает – а дна там нет! И вся плоскость ходит ходуном.
Потом мы выходим к болотам и на нас нападают «лосиные вши». Это был кошмар! Что-то типа клещей с крыльями, которые ползут с дикой скоростью и забираются сразу в волосы. У нас после этого похода последняя лосиная вошь осталась на подушке, наверное, только через неделю.
Ещё один чудесный момент. Была очень плохая погода, когда мы снимали сцену со звёздным небом. И вдруг тучи рассеиваются – и над нами Млечный Путь! Конечно, для передачи его на экран мы использовали графику, но он был там на самом деле. И радуга была на самом деле.
Или, когда мы задумали сцену с кладом – на него нужно было указать при помощи животных. Есть разные легенды: два одинаковых ягнёнка, два одинаковых телёнка, либо просто какие-то необычные животные которые на клад «указывают»… И тут нам выводят только что ожеребившуюся кобылу по кличке Канада, и вдруг в нужном месте она начинает копытом рыть землю. Я думаю: слушайте, вот туда-то мы горшок и положим! Было страшно, что мы не успеем все снять, что она перестанет рыть. И вот она перестаёт рыть. Тогда я ей говорю: «Канада, рой!» И она по моей просьбе роет землю каждый раз, когда нам нужно снимать (смеётся). И жеребёнок был очень необычный. Бегал вокруг неё, как заведённый.
– Читаете ли комментарии у вас в группе Вконтакте? Один человек написал: дескать, вот вы рассказываете легенду про то, что сгорела деревня из-за того, что жители оттолкнули икону, – но это ведь не так, не от этого деревня сгорела. Значит и весь фильм построен на лжи, «сказках». Зачем снимать ложь, зачем все эти сказки, когда можно снять про правду, как в «Атлантиде»? Что бы вы ему ответили?
– Слушайте, но ведь мы вообще не особенно надеялись, что наш фильм кто-то поймёт. Это довольно сложное экзистенциальное кино. И то, что очень многие, судя по отзывам, всё-таки поняли, что мы хотели сказать, я считаю успехом.
А что касается сказок… Тут же не про сказки речь, а про духовную память целого нашего народа. И в мифах, в приметах эта духовная память сохраняется. Дело ведь не в самих сказках, а в том, что все они существовали вместе с определённым укладом жизни, которым мы больше уже не живём. Так что это реквием по миру, которого уже никогда не будет…
– Или ключ к пониманию и сохранению этого мира?
– Кому как. Мне кажется, тонко чувствующие люди, конечно, всё это ощутят. Просто нам хотелось всё это вытащить на поверхность. Это ведь словами нельзя объяснить, только образами, атмосферой.
– Кто-то опять же из комментаторов в соцсетях назвал этот фильм медитацией. Глеб Кузнецов тут же в комментариях подхватил: да, мол, вы нас правильно поняли…
– Да, это Русская Медитация.
– Говорят, медитация нужна для того, чтобы изменить состояние сознания. А какого состояния сознания вы бы хотели добиться своим фильмом?
– Это ведь не для всех открывается… Можно так сказать: чтобы сдвинуть «точку сборки», нужно «играть с масштабами». Есть паутинка, а есть космос. И они взаимодействуют как непрерывное целое. Вечное и сиюминутное. Мы, «копошащиеся», и Мироздание. И показать это – единственный способ воздействия на человеческое сознание. Задача – «завлечь» сознание в «ту» реальность, чтобы человек и вправду стал и травинкой, и космосом одновременно. Потому что только оперируя абстракциями, можно открыть какое-то глубокое знание, выявить то самое «потаённое». Всё-таки, дело не в мухоморах, которые мы там крупным планом показываем (смеётся), а именно в этой абстракции. Только почувствовав эту разницу, человек может выйти в какую-то «надсистему». В этом и цель нашей «медитации». Задача сложная. Но это всё интуитивно было сделано. И благодаря музыке в том числе. Спасибо композитору Марату Файзуллину и звукорежиссёру Дмитрию Ильченко за чистое искусство.
– А есть ли фестивальная история у фильма? Где-то участвовали и будете ли ещё где-то участвовать?
– Фестивальная история на западе пока у нас не сложилась, но, надеемся, сложится в России. С западом были попытки, предпринятые нашим международным дистрибьютором, но, видимо, сейчас такая ситуация в мире, что неконъюнктурные истории принимают с трудом. Хотя, казалось бы, что может быть «фестивальнее», чем наш фильм? Мы шутим между собой, что если бы у нас герой Василий выпивал всю дорогу, то, может быть, нас ждал бы грандиозный успех на западе. Но выпивали мы, согреву ради, только за кадром (смеётся). Там, на этих болотах, по-другому было никак… А кино нам важно было показать прежде всего русскому зрителю. Потому что тема, которой мы касаемся, будет по-настоящему глубоко понятна только ему.
– Как тебе кажется, вы всё уже рассказали в своих фильмах на тему русского Севера? Или осталось ещё что сказать?
– Мне кажется, что Русский Север – это наш «духовный перегной», та почва для вдохновения, которая питает художников. Почти все значимые русские художники питались этой энергией – вся эта «Билибинщина», свобода, потаенность… Так что, если ты это полюбил, то это навсегда. Эта тема – слишком богатая, чтобы её просто так оставить.
Беседовали Евгений БОГАЧКОВ
и Мария ЦВЕТКОВА
НЕБО
Одолевает смех, но я спокоен,
О чём мечтать.., мир сотворён до нас,
И вижу наше небо голубое
Не подымая глаз.
Измучило оно меня премного
Пустою глубиной…
Его нельзя, как шар земной, потрогать,
Оно навек нависло над душой.
Мы друг за другом исподволь следим,
Даже когда друг в друга не глядим.
Поскольку небо надо мной без края –
Его я до конца не догоняю,
Есть тут из-за чего страдать,
Когда нам что-то не дано понять.
Возможно, не случайно год от году
Всё больше от себя гоню природу,
Что не проходит стороной
С крикливою своей красой,
Мне в душу лезущей свободно.
От неба можно отвернуться,
К чертям послать,
Но невозможно отмахнуться,
А остаётся без конца страдать
И утешаться,
И вечным небом любоваться.
Так и помрешь,
А ничего в итоге не поймёшь,
Зачем всё это было,
Когда под сердцем непрерывно ныло…
И даже если в небо не гляжу
И всё такое…
За небом краем глаза я слежу,
Земли не ощущая под собою.
Так и живу, не по земле хожу,
А в небе заблудился и брожу…