Рытхэу проходил по разряду классиков, а Рида Грачёва затравили на взлёте
Откровенный разговор со старейшим редактором Игорем Кузьмичёвым
№ 2022 / 42, 05.11.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Игорь Кузьмичёв известен, прежде всего, как редактор. Он тридцать восемь лет проработал в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». Через него проходили многие рукописи Глеба Горбовского, Александра Кушнера, Виктора Сосноры, Виктора Конецкого, Вадима Шефнера, других ленинградских классиков. А с Юрием Рытхэу он тоже работал?
– Я редактировал, – признался он, – только его посмертную книгу «Дорожный лексикон». Хотя знакомы мы были со студенческих лет. Мы вместе одно время учились на русском отделении филфака в Ленинградском университете. Правда, я получил диплом в 1956 году, а Юра потом продолжал числиться студентом ещё несколько лет и, по-моему, так университет и не окончил. На занятия он ещё с года пятьдесят третьего ходил крайне редко. Да ему это уже и не надо было.
– Мне североведы рассказывали, что выдающийся лингвист Пётр Яковлевич Скорик одно время пытался сделать из Рытхэу исследователя чукотского языка. Это так?
– Чистая наука Юру никогда не интересовала. Он со студенческих лет вёл себя как свободный художник. Ему рано хватило ума понять, что лингвист из него не получится. Он сразу полез в прозу.
– Ходили слухи, будто писателя из Рытхэу сделал ленинградский очеркист и редактор Александр Смолян.
– Да, я читал статьи, в которых утверждалось, что Смолян чуть ли не сам писал за Рытхэу и вообще сделал из Рытхэу писателя. Это и так, и не так. Когда Юра только стал писать, он ещё мало что знал. Ему для начала надо было освоиться в Ленинграде. И тут Юре вовремя подвернулся под руку Смолян. Я не помню, чтобы Смолян сам написал что-то стоящее, но редактором он был дотошным. И Юра, безусловно, в начале 50-х годов многому у него научился. Но очень скоро он перестал нуждаться в редакторских подпорках.
– Рытхэу со Смоляном расстались со скандалом?
– Кто вам об этом сказал? Я такого не помню.
– На такие мысли меня натолкнули два момента. Первый момент: уж очень неоднозначно Рытхэу показал Смоляна, правда, под псевдонимом в своём романе «Ленинградский рассвет». И второе: Смолян с конца 50-х годов заведовал отделом прозы в ленинградском журнале «Звезда», но за много лет ни разу Рытхэу в «Звезде» не напечатал…
– Это ещё ни о чём не говорит. Смолян никогда не был в редакции «Звезды» самостоятельной фигурой. Там даже главный редактор Георгий Холопов далеко не всегда всё решал. Многое в этом журнале определял заместитель главреда Пётр Жур. Именно Жур командовал в «Звезде» парадом. А почему Жур не давал Рытхэу в «Звезде» дорогу, я не знаю.
– Рытхэу был конфликтным человеком?
– Что вы…
– А зачем он тогда в своих романах сводил счёты с не нравившимися ему писателями и редакторами?
– Кого вы имеете в виду?
– Да хотя бы литературоведа Льва Плоткина. Рытхэу в «Ленинградском рассвете» вывел его полным идиотом. Разве не из-за этого ваше издательство поначалу не хотело печатать этот роман Рытхэу?
– Вы, наверное, всё сильно преувеличиваете. Я не помню, чтобы у нас в издательстве были бурные дискуссии на тему, публиковать Рытхэу или нет. Думаю, прямых столкновений Рытхэу с Плоткиным всё-таки не было. Иначе такой бы шум поднялся! Всё-таки Плоткин в 60-е годы продолжал считаться в Ленинграде крупной фигурой. А я никакого шума не помню. Рытхэу вообще, на мой взгляд, очень избегал публичных скандалов. Он ещё с конца 50-х годов стал вести себя крайне уверенно и мало на кого обращал внимание.
– А чем это объяснялось? Его в Ленинградском обкоме партии поддерживали? Или за ним стояла Москва?
– Рытхэу и в нашем обкоме, и в Москве проходил по разряду классиков, и он умел это использовать в своих целях. То, что прощалось Рытхэу, обком постоянно ставил в укор, скажем, Виктору Конецкому. Обком не раз и не два мог или отложить рукописи Конецкого в сторону, или задержать на месяцы выход новых его книг, а у Рытхэу всё проходило сходу, его никто никогда не тормозил.
– Ещё в 70-е годы литературный мир Ленинграда разбился, по сути, на две группировки. Одну, почвеннического направления, возглавлял Фёдор Абрамов. Лидером другой был, как говорили, Даниил Гранин. Рытхэу к кому тянулся?
– А он со всеми был в хороших отношениях. Он в борьбе двух этих групп не участвовал. Рытхэу мог и Абрамова похвалить, а мог и в поддержку Гранина высказаться. Но вообще он постоянно подчёркивал, что споры охранителей и либералов его не интересовали. Рытхэу всё время стоял над схваткой.
– А писателей-северян Рытхэу поддерживал?
– Кого вы имеете в виду?
– Прежде всего мансийца Ювана Шесталова и нанайца Петра Киле. Ведь они тоже, подобно Рытхэу, как писатели состоялись в Ленинграде.
– Это совершенно разные величины. Ну кто такой Шесталов? Он не имел и десятой части того, чем обладал Рытхэу. Шесталов был очень узок и частенько спекулировал на своих мансийских корнях. А Рытхэу стал, если угодно, европейцем в широком понимании этого слова. Он поднимал в своих книгах не узконациональные темы этнографического плана, а общечеловеческие проблемы, которые интересовали всех. Киле? Он, конечно, был поталантливей Шесталова. Но Киле варился в своей скорлупе. Он редко вылезал из своей берлоги и появлялся на людях. Из-за этого Киле не стал таким же популярным, как Рытхэу.
– Почему Рытхэу перестал быть в нашей стране популярным после развала Советского Союза?
– А он не один тогда утратил популярность. Это коснулось многих. Тогда перестали читать и Мустая Карима, и Давида Кугультинова. В какой-то момент стали забывать даже Юрия Казакова.
– Но смотрите: после 91-го года у нас надолго прекратили печатать Рытхэу, но в то же самое время не прекращали издавать Гранина. А разве литературный талант Гранина сильней дара Рытхэу?
– Гранин превратился в общественную фигуру. Он стал очень авторитетен на международной арене.
– Но Рытхэу тоже имел какой-то вес в мире, скажем, в ЮНЕСКО…
– Вес Гранина в Санкт-Петербурге в 90-е годы был несравненно выше веса Рытхэу…
– Рытхэу сильно переживал по этому поводу? Не поэтому ли он после развала Советского Союза собирался эмигрировать в Америку?
– А вы сами верите в эту сказку?
– Какая сказка? Рытхэу о своих намерениях говорил публично.
– Рытхэу был отличным игроком. И если он что-то и говорил, значит, это так ему было нужно. Видимо, в разговорах об эмиграции Рытхэу видел какой-то смысл. Но вряд ли он всерьёз собирался переезжать в Америку. Рытхэу был очень умным человеком и понимал, что на Западе его никто не ждал. В Америке у него не было будущего. Может, разговорами об эмиграции он просто хотел набить себе цену, но не на Западе, а здесь – в России. И не случайно потом его обласкали и Валентина Матвиенко (в то время, когда она была губернатором Санкт-Петербурга), и Роман Абрамович… Рытхэу до последнего умел дружить с властью и извлекать из этой дружбы пользу для себя.
– Вы редактировали посмертную книгу Рытхэу «Дорожный лексикон». Вам не показалось, что писатель многие события из своей жизни подал в ней в несколько другом свете и отступил от правды?
– Любой художник всегда создаёт в своих книгах мифы о себе. Рытхэу – не исключение. Вопрос в качестве мифов. Рытхэу иногда достигал очень высокого уровня. Ремесленник так бы не смог.
– У вас есть желание перечитать сейчас всего Рытхэу?
– Если в архиве Рытхэу обнаружится неизвестная рукопись писателя, я бы с удовольствием взялся за её редактирование. Но перечитывать всего Рытхэу уже не буду.
– А кого хотели бы перечитать?
– Шефнера. Может быть, ещё Кушнера. Это ведь я шестьдесят с лишним лет назад пробил в печать первые стихи Кушнера. Мои коллеги по издательству упрекали Кушнера за книжность. А я уже тогда видел в нём большого поэта. Я и Соснору первым открыл.
– А разве Соснору открыл не Александр Дымшиц?
– Откуда вы это взяли?
– Я в Москве сам держал в руках переписку Дымшица и Сосноры начала 60-х годов.
– Для меня это новость. Вообще-то Сосноре одно время покровительствовал Асеев. Я сам заказывал Асееву предисловие к первой книге Сосноры. Но то, что Сосноре в те же годы благоволил и Дымшиц, я этого не знал.
– А какая книга, проходившая через ваши руки в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель», выпила из вас всю кровь?
– Рида Грачёва.
– Что с его книгой случилось?
– Это длинная история. Я сейчас даже не хочу её вспоминать. Давайте на этом распрощаемся.
Но Кузьмичёв такой неожиданной концовкой лишь подогрел интерес и к Грачёву, и к тому скандалу, который случился в издательском и писательском мире Ленинграда в середине 60-х годов. И я через несколько дней вновь обратился к Кузьмичёву.
Я для начала уточнил: правильно ли я понял, что всю кровь у Кузьмичёва выпила книга Грачёва «Где твой дом», выпущенная в 1967 году.
– Правильно.
– А что всё-таки тогда случилось?
– А на Грачёва ополчилось всё руководство Ленинградской писательской организации.
– Кто конкретно: Александр Прокофьев, Даниил Гранин, Михаил Дудин?..
– Это уже не так важно.
– Ополчились на Грачёва или Грачёв был только поводом, чтобы разделаться с так раздражавшей Прокофьева Верой Пановой?
– Панова действительно первой обратила внимание на рассказы Грачёва. Она в 61-м или 62-м году руководила ежегодной конференцией молодых писателей Ленинграда. Ей тогда очень понравилась проза Грачёва. А вскоре Панова предложила нашему издательству заключить с Грачёвым договор на издание первой его книжки. Я сначала даже опешил. Я ведь с Грачёвым тоже вместе учился: он оканчивал на филфаке журналистское отделение, а я – русское, мы даже какое-то время жили в одной общаге на Мойке, но я и не знал, что он сочинял рассказы. Я отдал рукопись Грачёва на рецензирование Леониду Рахманову. Отзыв был самый хороший. Но всё испортила вторая рецензия – очеркиста Ходзе. Я так думаю, кто-то из писательской организации успел с Ходзе провести предварительную работу, настроить его против и Грачёва, и Пановой. Из-за отрицательного отзыва Ходзе рукопись Грачёва пришлось перенести в план, кажется, 1965-го года. Я ходил к начальству, пытался убедить директора издательства и главного редактора не делать этого. Но гнев руководства Ленинградской писательской организации был для них страшнее, нежели недовольство Пановой. А через год или даже через два года начальство потребовало рукопись вдвое сократить. И книгу так обкорнали, что её просто было стыдно брать в руки. У Грачёва на этой почве случилось сильное нервное расстройство, которое потом переросло в тяжкую психическую болезнь. Следующая его книга вышла лишь через четверть века.
– Я так понимаю, очень трудно проходили и книги членов ленинградской литературной группы «Горожане».
– Вы правы, история с Ридом Грачёвым была не единственная.
– А кто тогда мог повлиять на издательское начальство и заступиться за Грачёва? Рытхэу мог?
– Если только теоретически. Рытхэу никогда ни за кого не просил и ни за кого не вступался. Он отслеживал лишь прохождение своих рукописей и ещё его всегда очень интересовали суммы гонораров.
Что тут добавить? Да и нужно ли добавлять?
С большим интересом прочитала.
Параллельно читаю книгу Сергея Куняева о Кожинове. Там совсем другие стиль и метод повествования.
Ваш подход мне больше нравится, Вячеслав Вячеславович.
Очень интересно!
Даже в “обкорнанной” книге рассказы Грачева замечательные