СТАРИКОВСКИЕ ИТОГИ

№ 2022 / 18, 14.05.2022, автор: Сергей КУЧИН (пос. Рамонь, Воронежская область)

Пётр Алексеевич попросил Андрея притормозить лодку у второго перемёта. На его пять крючков ни одна рыба не попалась. Старый рыбак кивал головой несколько секунд и подытожил свои раздумья:

– Холодная вода, уже очень холодная для моих пальцев, надо заканчивать с такой ловлей. – Петр Алексеевич спрятал руки под плащ на груди. Вздохнул, – ломить будут…

Андрей медленно продвигал лодку вдоль осоки. Старик смотрел на противоположный берег с барским забором.

– И вот слушал я этих, ставших теперь вполне доброжелательными, старичков, потрепавших когда-то гражданам нервы полной мерой, определённой их служебными обязанностями и собственным, по совести служебным энтузиазмом и вспомнил, что одним из таких тогдашних благодетелей мог быть и тот, кто круто развернул мою жизнь в студенческий период, бесцеремонно влез в неё и разрушил мою энтелехию: мои возможности не превратились из-за него в мою действительность. Вот как свершилось то дело:

– Заканчивался третий мой курс, – продолжал рассказ Пётр Алексеевич, –  Однажды на перерыве меня по-дружески подцепил за рукав начальник спецотдела, или как он тогда назывался, не помню, и пригласил в свой кабинет. Там после сказки о бдительности он со вздохом сочувствия отметил что студенты много болтают о порядках, которые им не нравятся. Их замечания, может быть, и полезны, помогли бы ответственным товарищам исправлять недостатки, да ребята не хотят откровенничать. А для пользы дела их оценки вообще нашей жизни надо бы учитывать. И дальше понёс как по писанному – ты серьёзный парень, нам нужны такие, будешь собирать информацию о критических разговорах и сообщать мне. Никаких отрицательных последствий для твоих знакомых не будет. Моя ошибка тогда случилась потому, что я очень серьёзно отнёсся к той ситуации, стал в позу, оскорбился обращением ко мне с таким дурно пахнущим предложением. Меня возмутила его уверенность в моём дружеском отношении к нему, хотя знакомства как такового между нами не было. Моя легкомысленная студенческая голова, поверившая в хрущёвские отпущенные вожжи, подвела меня. Я неуважительно высказался о работе его организации и гордо вышел из «серьёзного» кабинета, отказавшись подписать подсунутую им бумажку. А в том, что я подпишу её тот тип был, вероятно, стопроцентно уверен.

– Примерно через месяц после беседы в особом отделе не помню по какому поводу в небольшой компании малознакомых мне парней я оказался в ресторане, – тогда рестораном называлась столовая с официантами. Мы затеяли обсуждение активности молодёжи в одном из новых фильмов. Вдруг официант ставит нам бутылку портвейна и показывает столик, откуда она прибыла; оттуда одинокий благообразный мужчина помахал нам рукой. Чем мы ему приглянулись?

– Портвейн под лёгкую закуску мы уговорили быстро и вышли на улицу, продолжая обсуждать фильм. Я, заговорившись, вдруг обнаружил, что собеседники исчезли. Я остановился, оглядываясь по сторонам, – может, они отстали? Тут раздались милицейские свистки выскочивших из спецмашины блюстителей порядка и меня, не собиравшегося никуда убегать, грубо за шею втолкнули в зарешеченный кузовок и через несколько минут доставили в комнату, где свободных мест на лавке уже не было.

– Я требовал объяснить мне, за что меня задержали тоном возмущённым и уверенным в своей правоте (не понимаю, почему они свою правоту не доказали парой ударов под рёбра), всю ночь долдонил о праве, а около восьми утра меня просто выпустили на улицу, отдав вытащенные вечером из карманов бумаги, ключ и медную мелочь. Качать права у меня сил не было, притом вкрался испуг – за привод в милицию грозило отчисление, а у меня намечалась интересная курсовая работа. С дрожью в коленках я отправился на кафедру, пока никого в свою беду не посвящая.

– Следил он что ли за мной откуда-то, тот проворный чекист, если встретил в коридоре около своей двери и пригласил зайти. Шевельнулась во мне догадка, и я отказался от приглашения. Он оскалился и зашипел, именно – не заговорил, а зашипел: «Я получил акт из милиции о твоём дебоше и от тебя зависит дальнейший ход этой бумаги». И мне сразу стало ясно, что это он подстроил вчерашний привод. Мой страх сразу превратился в злость. И я завёлся. Закипела гордость. И я отпарировал на его враньё: бумагу, мол, никакую не видел, не расписывался за неё, а если её составили без моего ведома, то она бы не успела ещё дойти сюда. Организатор стукачества с наглой ухмылочкой заявил: «мне по телефону сообщили, умник, а составить бумажку просто». Ох, как его ухмылочка меня завела! И понеслось: я напишу заявление вашему – кто ваш начальник, полковник или генерал, – о том, как вы склоняете студентов к доносительству. Вот поэтому я ухожу из университета, быть с таким подлецом, как вы в одном учреждении не могу.

— Я развернулся, он резко и сильно оттолкнул меня в сторону и рысью понёсся в сторону нашего деканата. Меня к декану лаборантка не пустила. Я попросил у неё лист бумаги и написал заявление с просьбой отчислить меня из состава студентов, потому что не потерплю приставаний ко мне начальника особого отдела университета. С заявлением я ворвался к декану. Враг мой что-то быстро говорил. Я к тому времени уже «слетел с колёс» и гаркнул на него, чтоб он убирался из кабинета. Он наверное испугался возможной драки, подскочил к двери и пригрозил мне тюрьмой.

– Декан минуты две молчал, вертел в руках моё заявление, вздыхал, потом как бы равнодушно спросил, куда я собираюсь перейти. Я не раздумывая назвал СХИ. Он пообещал позвонить туда, только предложил заявление переписать, потому что из-за моего варианта могут тут головы полететь. И тихо добавил, чего мол ты так вскипятился, да половина ребят подписали бумажки у того типа – пусть подотрётся ими. О моём приводе в милицию не было сказано ни слова.

– А с родителями обошлось спокойно. Отец даже похвалил, сказал, что правильно сделал, перед говном не склонился.

– Ну, а дальше жизнь пошла не ахти как. В себя я уже не вернулся, оказался слабовато подготовленным к жизненным встряскам. Некоторая угнетённость во мне присутствовала всё время. Одна из сокурсниц, показавшаяся мне не легкомысленной, вызвала у меня жалость, и я на ней женился. Вскоре понял, что она особа ограниченная. Самым важным для неё была чистота в квартире, которую снял для нас её отец. На уборку она тратила так много времени, что на готовку еды его не хватало, хотя было из чего – её отец, колхозный бригадир, дважды в месяц привозил приличную снедь. Мать её, то есть моя тёща не приезжала к нам и, как рассказывала при встрече уже после моего развода свояченица, удивлялась, за что же я её дочь сосватал. Действительно, через три месяца семейной жизни я решил развестись, так как даже овца, мне казалось, понимала своего чабана лучше, чем моя жена меня. Признаюсь, струсил предложить ей расстаться, пошёл в военкомат и там подполковник понял меня с полуслова. Через два месяца я попал в распоряжение хорошего юмориста старшины. А в отпуск приехал и развёлся.

– После армии не пробовали восстановиться на геологическом?

– Нет, тот тип сделался проректором, не помню каким, и не дал бы мне продыху… Вообще-то, я сторонник крепкой службы государственной безопасности, как и крепкой милиции и всех других служб на благо не начальников всякого ранга, а населения, на плечах которого примостились все эти друзья трудового народа. И чтобы эти друзья не превращались в князьков, как тот особист в университете. Недавно пришлось присутствовать мне на суде в качестве свидетеля, и меня поразило там поведение судебных исполнителей, или как они называются теперь, не знаю, не запомнил. Какие они озлобленные! Почему? Может, от обиды, что им не достались лакомые места службы? Меньше бы долдонили о равенстве, меньше бы зависти было, и каждый довольствовался бы своим местом или добивался повышения в силу своих способностей. А тому мерзкому самоуверенному типу удалось-таки поломать мне планы, на которые я был нацелен. Внешне я оставался вполне активным, но внутренне-то всё было неладно, не на своём месте оказался. В себя того я уже не мог вернуться, выскочить из той колеи, в какую столкнул меня гебист я не мог, я сломался внутри. Не надо бы государству набирать такую шушеру на службу по поддержанию порядка, хотелось бы, чтобы в отделах кадров тех серьёзнейших органов разборчивее относились к назначенцам. «Подумаешь, что уж там случилось, что в ментовку загребли! неженка какая! У всех людей обломы бывают, и ничего, терпят». Да нет, когда тебя обломают ни с того, ни с сего, по-другому запоёшь! А ведь меня по полной программе-то и не трогали. Наплевать бы мне на тот случай. да упорно заниматься курсовой; она могла бы и в диссертацию превратиться.

– После института направили меня в довольно крупную селекционную станцию. Той работе я благодарен за частые командировки в разные места центральной России, правда, только периферийные, в города меня не посылали. В нашем учреждении приглянулась мне, скорее я приглянулся разговорчивой и яркой молодой особе из канцелярии. В ней привлекала находчивость в разговоре, дерзость оценок, открытость суждений. Но вскоре суждения начали раздражать меня. Она стремилась к господству. Её постоянно занимала борьба за первое место. Не понимал я, откуда в ней развилась идея её превосходства. Философия господина и слуги признавалась ею за основу жизни. Она всеми способами старалась унизить избранную жертву, выбалтывала чужие семейные секреты. Опускалась даже до упрёков в физических недостатках, речевых ошибках. За ней, как заявляла, остаётся всегда последнее слово! Не понятно было её негативное отношение к сельской жизни. Меня сначала немного коробило такое её отношение к деревне, к деревенским людям, «дярёвня!», хотя она работала в учреждении стопроцентно земледельческом. Становилось невыносимым её зазнайство, её стремление самоутвердиться через унижение, даже презрение к другим людям. И, будто, такое поведение основывалось на её «значительном» происхождении. С шиком украшала свои высказывания словами типа: «это риторические рассуждения», «имярек», «верую, ибо нелепо», «вернёмся к нашим баранам». Вообще характер её отвратительным оказался; ядовитая насмешница, развязная всезнайка была. По молодости замужем недолго прожила. Потом мужики от неё шарахались, пока я не влип, гормоны мозги мне затуманили. Дружила она тиранически. Перевирала фамилии. Лживость – это эволюционно женская черта, помогавшая им выживать, но у второй жены лживость не какой-то чёрточкой была, а составляла её суть. Много о ней говорю, потому что, всё-таки, яркой личностью она была. Описать бы её талантливому литератору или психиатру. Разошёлся я с ней, по её инициативе: не поддерживал стремлений жены.

– Возвращусь к деятельности того типа. Я конечно понимаю, что стремление привлечь в свою группу как можно больше людей – процесс естественный. исторический. Зависимость в группе – лёгкое, а иногда и тяжёлое условие выживания в дворовых, школьных, студенческих, производственных коллективах. Через это всем приходится проходить. Начиналось с родового и племенного объединения, чтобы выжить, далее можно проследить возникновение, укрепление и исчезновение различных групп религиозных направлений и как их части – политических партий. Так что, управляющая партия вынуждена укреплять свои ряды, пополнять их, привлекать как можно больше помощников органам правопорядка. Я приветствую такую государственную политику, но при строгом требовании тщательно подбирать помощников: кого в дворники с номерной бляхой на фартуке, кого в чекистские миссионеры.

– Реальность, конечно, попроще – лицемерия во всех этих группах полно. Читал я про выступление главы одного муниципалитета, бывшего капеэсесника перед сельским крестным ходом. Храм, кажется, новый они открывали. И он там не моргнув глазом, как говорится, признался публично: «Все мы, и комсомольцы и коммунисты были верующими». Интересно бы уточнить, в коммунизм, что ли, верующими? Или, неужели, в Бога? И как же вашу веру соответствующие органы не заметили?

– А теперь надо заканчивать проверку наших крючков…

 

С остальных перемётов старик снял двух окуней и примерно килограммовую щучку. На обратном пути рыбаки свернули в протоку напротив деревенского пляжа. В конце её открылось широкое старое русло реки, по берегам окружённое склонившимися над водой ольхами.

– Тут на глубине поищи окуней, может, повезёт, а меня пока переправь на пляж. Нарыбачился я. Весло по пути занесёшь.