Стою я особняком
Почему Олег Куваев не примкнул к иркутской писательской «стенке»
Рубрика в газете: Чудаки живут на востоке, № 2021 / 21, 02.06.2021, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
27 апреля 1973 года еженедельник «Литературная Россия» опубликовала за подписью четырёх иркутских писателей обзор первых сорока томов библиотеки «Молодая проза Сибири». Напомню: эта библиотека к тому времени уже принесла популярность доброму десятку молодых авторов. Вспомним хотя бы Геннадия Машкина, Владимира Колыхалова, Семёна Курилова… Иркутяне были правы: пришло время «оконтурить» серьёзное литературное месторождение. Однако начали они с того, что под орех разделали Олега Куваева, у которого в рамках библиотеки ещё в 1968 году вышла книга «Весенняя охота на гусей».
«…как писатель, – утверждали иркутяне, – он [О.Куваев. – В.О.] ещё не сумел пропустить сквозь магический кристалл души свои впечатления, они ещё не отстоялись в его сознании <…> При всём обилии проблем, характерных для Севера, при богатстве характеров, сильных и недюжинных, автор явно выдумывает необычные ситуации (повесть «Чудаки живут на Востоке»), выдумывает своих необычных, как ему кажется, более интересных героев, которые на самом деле оказываются и бестелесными, и бездуховными персонажами (повесть «Весенняя охота на гусей»). Стремление сказать не просто, а непременно покрасивее, позаковыристее то и дело оборачивается для него ложной, пустой многозначительностью или смешным, нелепым словотворчеством» («ЛР». 1973. 27 апреля).
Подписали эти обвинения в адрес Куваева Валентин Распутин, Марк Сергеев, Анатолий Шастин и Вячеслав Шугаев. Но кто конкретно все упрёки сформулировал и вылил на бумагу, до сих пор выяснить не удалось. Самого Куваева более всего огорчила подпись Шугаева. Он считал Шугаева очень думающим писателем, чрезвычайно способным и верил в его большое будущее.
Но насколько четыре подписанта были правы в своих претензиях к Куваеву? Или они сильно заблуждались?
Начну издалека.
Идея выпуска в Новосибирске многотомной библиотеки с произведениями молодых авторов возникла весной 1966 года. Одни говорили, что всё придумал и пробил в инстанциях Альберт Лиханов. Его совсем недавно перевели из Новосибирска, где он был собкором «Комсомольской правды», в Москву и назначили в отделе пропаганды ЦК комсомола куратором молодых писателей. Чтобы показать свою нужность в столице, новый аппаратчик стал фонтанировать идеями, одна из которых – про библиотеку «Молодая проза Сибири» – вроде зацепила главного комсомольца страны Сергея Павлова. Другие утверждали, будто инициативу проявил главный редактор Западно-Сибирского издательства Абрам Китайник, которого в Москве поддержали чиновники из Комитета по печати РСФСР.
В начале октября 1966 года инстанции утвердили редколлегию новой библиотеки. В этот орган был включён и Куваев.
«Оказывается, – сообщил писатель своей родной сестре Галине Куваевой, – я (поздравь) член редколлегии какого-то там органа или чёрт его знает чего «Молодые голоса Сибири». Без меня меня женили. Получил кучу поздравительных телеграмм».
Кто же постарался? Возможно, те же сотрудники отдела пропаганды ЦК комсомола, которые годом раньше готовили текст речи первого секретаря ЦК ВЛКСМ Павлова для выступления на втором съезде писателей России и через запятую упомянули Куваева как перспективного автора издательства «Молодая гвардия». Не исключено, что приложил к этому руку и поэт Вадим Кузнецов (он до середины 1965 года редактировал газету «Магаданский комсомолец», при нём Куваева в Магадане сильно травили, но тогда ему какую-либо помощь оказать не удалось, и только в Москве, оказавшись в аппарате ЦК комсомола, бывший магаданец попробовал что-то сделать для талантливого литератора).
Как я понял, первые полгода, а то и чуть больше, всё в новой библиотеке решалось без ведома Куваева, хотя он и состоял в редколлегии этой серии. Издатели подключили его к работе лишь весной 1967 года – после запуска в производство первой книги библиотеки (повести Анатолия Кузнецова «Продолжение легенды», того самого Кузнецова, который буквально через пару лет запросил политическое убежище в Англии).
12 мая 1967 года к Куваеву обратился главред издательства Китайник. Он писал:
«Уважаемый Олег Михайлович!
Долго и безуспешно разыскиваю Вас и как члена редколлегии многотомной и долголетней серии «Молодая проза Сибири», и как одного из авторов этой Библиотеки.
По всем общественным делам мы ещё будем иметь не один случай обменяться мнениями, а вот дела личные отлагательства не терпят.
Ваша «Охота на гусей» включена в план 1968 года. Следовательно, нас нужны:
1. Рукопись (и чем скорее!);
2. Ваш портрет (крупным, выразительным планом);
3. Краткое жизнеописание, которое могло бы предварить книгу;
4. Заверение, что Вы готовы деятельно участвовать в редколлегии.
С приветом
Главный редактор А.Китайник»
(Это письмо я в мае 2021 года нашёл в архиве О.М. Куваева, который хранится в семье сестры писателя – Г.М. Куваевой).
Спустя неделю, 19 мая Китайник напомнил Куваеву, что предельный объём книги – 10–12 авторских листов.
«Тематически, – ответил он, – содержание должно быть максимально приближено к родному краю – это мы ставим первым условием (вот почему в серии «Молодая проза Сибири» представлено много «чужеземцев», вот почему не прописка автора, а его вдохновение превыше всего). Сибирь мы видим в самых широких границах, так что и Север – наш, и Дальний Восток – наш».
Куваев был очень рад полученным из Новосибирска письмом. Он пообещал до 28 мая отправить рукопись своего тома. Одновременно он проинформировал Китайника о новых своих вещах, принятых в московском издательстве «Молодая гвардия». Но договор с писателем был заключён только 3 октября.
Редактором куваевского тома стала Нинель Созинова. Она 23 октября 1967 года изложила писателю план книги.
«Мне её содержание видится так, – написала Созинова Куваеву:
«Анютка, Хыш, свирепый Макавеев»
«Где-то возле Гринвича»
«Чуть-чуть невесёлый рассказ»
«Весенняя охота на гусей»
«Чудаки живут на востоке».
Отвергла же Созинова два рассказа: «Через триста лет после радуги» и «ВН-740». Первый показался ей аморфным (многовато в нём всего, и трудно уловить ради чего). Второй, как она решила, не нёс в себе «какой-нибудь особинки эмоционального или смыслового характера».
Но, похоже, Куваева план Созиновой не устроил, а в чём-то даже разозлил. Он, видимо, отправил ей сердитое письмо. Созинова потом даже оправдывалась.
20 ноября 1967 года она написала Куваеву:
«Уважаемый Олег Михайлович!
Пишу Вам не только для того, чтобы просить прощения за то, что так уж досадила Вам множеством вопросов по поводу мелочей и деталей северного быта. Малое знание оного, как я поняла, серьёзный пробел в моих профессиональных знаниях и умениях. Однако я бы не отказалась от приглашения поработать сезон в северной экспедиции, если бы Вы смогли подыскать для меня подходящее амплуа. А вот в тюрьму не хочу, даже во имя пополнения жизненного багажа. «Подлости» в «Весенней охоте» были подчёркнуты не потому, что я усомнилась в существовании таковых. Мне показалось, что подобные деяния заключённых в какой-то мере и каким-то образом своеобразно узаконены в том мире и потому, являясь подлостями по сути своей вряд ли называются так самими деятелями. Это не принципиальной важности вопрос (тем более, что и главка эта, скажете Вы, написана от автора, что называется), но он и не относится ни к первому ни ко второму разряду моих замечаний по Вашей классификации.
Что касается замечаний «по смыслу вещей», то не выдумывать же их, если эта сторона вещей устраивает. К тому же шлите нам новые вещи, которые не «прошли сто редактур» и не «навязли в зубах» – и Вы получите работу по вкусу.
«Через 300 лет…». Напуганная Вашей отповедью нерешительному, несамостоятельному редактору («на то и его редакторская власть»), я уже не посылаю Вам этот рассказ, решив на этот раз включить его в книгу, но предварительно почистив слегка. Хотя я всегда считала, что авторская правка, даже стилистическая, – лучше, нежели редакторская. Но это хорошо, когда автор рядом. А пометки на полях понимаются не всегда так, как они ставятся.
«Через 300 лет…» пойдёт за «Где-то возле…». Хорошо? Как только будет автопредисловие, так книга будет сдана в набор.
Не желая быть не понятой, считаю необходимым добавить, что я ничуть не в амбиции – тон письма прошу считать шуточным (за исключением конкретного сообщения о рассказе «Через 300 лет»).
Всего Вам наилучшего!
Редактор Н.Созинова».
А самое главное – томик Куваева пошёл в производство.
«Книга в Новосибирске идёт, – сообщил он в декабре 1967 года в Магадан своей бывшей музе Алле Федотовой, – сдал доделки-переделки, получил гонорар, раздал долги, послал тебе, и остался при своих интересах, ещё, правда, желаю приобрести письменный стол и прочее для работы».
В другом письме – переехавшему с Чукотки в Братск журналисту Октябрю Леонову – Куваев уточнил:
«…в наборе находится ещё одна книга в Новосибирске, план 68-го года. Это так сказать избранное в серии «Молодая проза Сибири», членом редколлегии которой я, кстати, являюсь. Пока ещё не выгнали».
В конце февраля 1968 года пришли и гранки.
«Сижу за столом, – сообщил Куваев писательнице Ольге Гуссаковской, которая в 1964 году редактировала в Магадане его первый сборник «Зажгите костры в океане», – пишущая машинка вот она (успел по пьянке починить) и на столе гранки новосибирской книжки».
В печать новосибирские издатели однотомник Куваева подписали 18 марта 1968 года. Писатель потом всем хвастался.
«Ну что в Новосибирске у меня вышла книга в той самой серии, где я в редколлегии состою, – писал он магаданскому психиатру Мирону Этлису, – ты, наверное, знаешь».
Имел ли Куваев в редколлегии новой библиотеки какие-либо обязанности, или он исполнял роль всего лишь статиста? Обнаруженная мною в мае 2021 года в домашнем архиве наследников Куваева переписка Куваева с Китайником позволяет утверждать, что писатель относился к своему членству серьёзно. Как он ратовал за своих приятелей и прежде всего Юрия Васильева и Альберта Мифтахутдинова! И Китайник это очень ценил. 20 февраля 1968 года он сообщил Куваеву:
«Мифтахутдинов определён в сборный томик рассказов – 68. Что конкретно отобрали, – боюсь соврать. На днях редактор – Илья Лавров – принёс рукопись, тогда дополнительно сообщу.
Юрия Васильева прочёл с большим интересом и не медля пущу по рукам членов редколлегии. Если он «дотянет» роман, это будет просто отлично!
Так что от лица службы объявляю Вам благодарность за инициативу и находчивость».
Куваев был польщён.
«…рад, – ответил он Китайнику, – что рекомендованные мной «мальчики» Вам понравились. Знаете, таких у меня ещё мно-ого в запасе. Во-от! Так что готовьте томики. Авторы будут. Мифтахутдинову и Васильеву [речь о романе «Карьера Русанова». – В.О.] надо слегка «дотянуть», я полностью с этим согласен и «дотяжка-то» эта лежит в книге на виду как для автора самого, так и для всех».
Куваев действительно вскоре порекомендовал Китайнику ещё Николая Балаева и Владимира Курбатова. Но из всех рекомендованных писателем авторов больше всех шансы издаться в Новосибирске имел Васильев.
«…я, – сообщил Куваев 12 марта 1968 года своему приятелю Николаю Балаеву, – устроил его [Юрия Васильева. – В.О.] книгу на переиздание в «Молодой прозе Сибири»…
Через три недели Куваев в другом письме Балаеву признался, что он через эту библиотеку пытается вывести на новый уровень Васильева и другого северянина – Альберта Мифтахутдинова.
«Я, – писал он товарищу, – вывожу на сибирскую арену Мифтахутдинова и Юрку <Васильева>».
В том же письме Куваев попросил передать Васильеву, что надо срочно выслать в Новосибирск полный вариант рукописи для библиотеки «Молодая проза Сибири» и не исказить фамилию и имя главного редактора этой библиотеки – Абрама Китайника. («Он [Китайник. – В.О.] – пояснил писатель, – маньяк – терпеть не может, когда его Ф.И.О. путают»).
Но рукопись издателей не удовлетворила. Китайник считал, что по ней должна была пройтись рука мастера. Оставалось найти такого мастера. Китайник предложил доредактировать тексты Васильева Куваеву.
В январе 1970 года Куваев засел за письмо Васильеву.
«Теперь о твоём романе [«Карьера Русанова». – В.О.], – написал он. – Китайник дал хорошую идею. Мы действительно можем сделать конфетку. Ты при встрече намекни, что О.М. Куваеву есть надо и пусть он подмахнёт договочик с Куваевым на редактуру, как это делается в приличных издательствах. Сам понимаешь, мы и бесплатно это сделаем, но зачем».
По мнению Куваева, из романа Васильева надо было убрать несколько ненужных сцен и кое-что усилить.
«Там делов-то в этом «Русанове», – считал он, – всего ничего, и будет ей-бо очень и очень приличный роман. Просто детство наше общее магаданское [имелось в виду литературное детство. – В.О.] надо оттуда убрать. Маленько дописать».
Однако это письмо осталось неотправленным. Дело до редактуры так и не дошло. А Китайник потом и вовсе отказался печатать куваевского друга в сибирской библиотеке.
Напомню: Куваев, помимо Васильева, сильно продвигал в библиотеке «Молодая проза Сибири» и Альберта Мифтахутдинова. Но он же не мог всё доделать и за этого своего приятеля. Что-то должен был предпринять и сам Мифтахутдинов.
«Ты, – пытался Куваев в мае 1968 года наставлять приятеля, – уж теперь будь добр сам держать связь».
Куваев хотел, чтобы Мифтахутдинов научился общаться с новосибирскими издателями без посредников. А вообще он считал, что для пользы дела Мифтахутдинову следовало хотя бы на время покинуть Север.
«У тебя, – предупреждал Куваев товарища, – возникает реальная угроза стать гением местного масштаба <…> Опомнись, взгляни на всё со стороны».
Но Мифтахутдинов рисковать оказался не готов. И не только он.
Но если поиск и продвижение талантливых людей были личной инициативой Куваева, то редактирование рукописей потенциальных авторов Китайник вменил в обязанность всем членам редколлегии. Вернусь к письму Китайника Куваеву от 20 февраля 1968 года. Издатель писал:
«Посылаю Вам фирменные бланки, на которых отныне (и только на них) Вы и будете выносить приговоры молодым талантам – казнить или миловать. Для первого раза требуется Ваше «за» или «против» насчёт:
а) В.Гусенкова – рукопись у Лиханова,
б) О.Гуссаковской – рукопись у него же,
в) В.Амлинского – «Тучи над городом встали»,
г) В.Колыхалова – «Вешние побеги» (См. «Сиб. огни»)
д) В.Николаева – «Ледяное небо».
Из присланного Китайником списка Куваева в первую очередь заинтересовала Гуссаковская.
«Знаете, – признался он в письме Китайнике, – мне её рукопись просто незачем читать. Мы с Гуссаковской находится в давней дружбе и все её рассказы я читал как в черновом варианте и окончательном варианте, и в изданном варианте. Тем не менее, по долгу службы, я изложил в отзыве своё объективное мнение. Второго у меня не будет. Не знаю, как всё это надо излагать, я написал суть того, что обо всём этом думаю».
Куваев даже поспешил обрадовать Гуссаковскую.
«С твоей книжкой, – сообщил он ей, – там [в издательстве. – В.О.] вроде всё обстоит нормально, свой отзыв я послал, да и вообще никаких возражений она не вызвала».
Но Куваев с выводами поспешил. У Китайника сложилось другое мнение. Он решил, что Гуссаковская после выхода повести «Ищу страну Синегория» остановилась в своём творческом развитии. Поэтому издавать её он не стал.
Что касалось других авторов, Куваева интересовало, где искать их рукописи.
«…предлагаю, – писал он Китайнику, – два простых варианта: либо всё я буду брать у Лиханова (мне с ним просто связаться), либо прошу присылать мне и я наибыстрейшим образом буду возвращать вместе с отзывом».
Кстати, я в хранящимся в семье сестры писателя архиве нашёл пока только два отзыва Куваева: на повесть Юрия Полухина «Взрыв» (она показалась Куваеву фальшивой), и на книгу прозы Виктора Потанина из Кургана «Северный ветер» (её следовало издать, как он писал, «хотя бы ради таких рассказов, как «Туман на снегу», «Поезда не возвращаются» и «Ради этой минуты»).
Как часто собиралась редколлегия библиотеки «Молодая проза Сибири» в полном составе? Когда всем рулил Китайник, то, видимо, только один раз. Но где именно и когда? Я рассчитывал узнать ответ у Гария Немченко, который одновременно с Куваевым в 1968 году выпустил в этой библиотеке роман «Здравствуй, Маточкин!».
– Точной даты не помню, – признался он в одном из наших разговоров весной 2021 года. – Думаю, что весной 1968 года, вряд ли раньше. Почему я там думаю? До этого я ездил в Вёшенскую. Кстати, попал я туда на встречу Шолохова с молодыми писателями благодаря Альберту Лиханову. Это он, работая в ЦК комсомола, готовил списки молодых гениев. А меня Лиханов помнил по Сибири. В Вёшенской же всех удивил Вася Белов. Кто-то усадил его рядом с Шолоховым. Вася тут же изрядно принял. Что он наговорил под сильным градусом классику, так и осталось тайной. Но, помню, Вася потом вышёл на балкон и стал ругать власть. Но тут же подъехала «Скорая» и резавшего правду-матку Васю куда-то увезли. После этой истории я решил хотя бы на время с выпивкой завязать. Что-то мне не хотелось, чтобы надзиравшие за всем аппаратчики и за мной прислали «Скорую». Поэтому когда Китайник созвал в Новосибирске редколлегию, я был трезв. И, к слову, не я один тогда ничего не пил. Другим трезвенником оказался Куваев. Мы все три дня с ним столько всего обговорили. На прощание Олег предложил махнуть с ним на Чукотку на охоту. Деньги у нас были. Но я побоялся, что на Чукотке наша трезвость могла закончиться.
Пили ли другие участники сбора и, если да, то много или мало, – это уже не существенно.
А где проходила встреча?! По словам Немченко, вроде в Новосибирске. Но по другим сведениям, заседала редколлегия библиотеки «Молодая проза Сибири» в Иркутске.
О чём конкретно шла речь на официальном заседании, тоже уже никто не помнит. Зато в памяти писателей остались кулуарные беседы. Молодые сибиряки интересовались, как им пробиться на всесоюзную арену и потеснить зарвавшихся литгенералов. В своём кругу они обсуждали десятки разных вариантов.
На этом фоне выделялись иркутяне. У них уже имелся некий опыт. Они ведь тоже в начале 60-х годов мало куда могла пробиться. Из-за чего, скажем, Распутин вынужден был после университета уехать в Красноярск? А кто ставил препоны Вампилову?
Что придумали иркутяне? Они создали стенку, но только из своих и для своих. Стенкой, как им казалось, легче будет выдержать все удары противников, сломить сопротивление путавшихся под ногами разных деятелей и занять командные высоты в издательском деле.
Но что удивительно? Смотрите: с тех пор прошло больше полувека, а до сих пор в точности неизвестно, когда возникла эта стенка, кто в её фундамент заложил первые кирпичики, кого к ней и близко не подпускали и отчего она потом разрушилась. Я надеялся хотя бы часть ответов найти в книгах Андрея Румянцева о Распутине и Вампилова, выходивших в популярной серии «ЖЗЛ». Но в этих книгах оказалось очень много самого Румянцева и чрезвычайно мало иркутских классиков. А Иркутская стенка только упомянута. И всё.
Кое-что прояснили мемуары Владимира Ходия, любезно присланные мне моим иркутским товарищем Александром Лаптевым.
По Ходию, «иркутской стенке» предшествовало создание в ноябре 1962 года «Творческого объединения молодых» (ТОМ), в которое вошли Вампилов, Скоп, Иоффе, Машкин и ещё несколько талантливых ребят. Но на это объединение вскоре ополчилась областная партийная газета. За ребят всерьёз взялся обкома партии, а также проверенные старики, в частности, литературовед А.Абрамович и писатель Г.Кунгуров. Со своей стороны, обком комсомола прислал в этот «ТОМ» своего куратора – Бориса Черных. Потом у «ТОМа» появились и новые лидеры – Шугаев, Вампилов и Иоффе. Но летом 1964 года Черных неверно, по мнению начальства, расставил акценты в диспуте о молодом герое советской литературы. Шугаев с Вампиловым попробовали вступиться за своего куратора. Но отстоять Черныха им не удалось. А вскоре Шугаев и Вампилов уехали завоёвывать Москву. Правда, сходу покорить столицу они не смогли. Никто перед ними распахивать двери не стал.
Изучив доступные мне материалы об «иркутской стенке», я пришёл к выводу, что драматическая история с куратором «ТОМа» вкупе с неудачной первой атакой Шугаева и Вампилова в Москве как раз и подвигли иркутян к более решительным и даже в чём-то агрессивным действиям. Группа молодых ребят поняла, что на «стариков», занявших командные высоты в издательствах и на радио, больше надежд нет и что практически все литфункционеры будут только их топить, но не продвигать.
Сейчас некоторые историки литературы, не вникнув в документы, утверждают, что «иркутская стенка» оформилась осенью 1965 года на знаменитом читинском семинаре молодых писателей Сибири и Дальнего Востока. Это не совсем так. В Чите иркутяне впервые показали зубы москвичам. Столичные литфункционеры по итогам семинара не захотели принять в Союз писателей Вампилова, Пакулева и ещё несколько талантливых ребят. Шугаев поднял бунт. Подбив своих приятелей, он вместе с ними ночью стал стучать в гостиничный номер главного литературного начальника Леонида Соболева. И благодаря настойчивости Шугаева по Вампилову литфункционеры своё решение изменили. Вот когда иркутяне поняли, что их «стенка» – это сила, с которой уже вынуждена считаться даже Москва.
К слову, в Чите действительно всё было неоднозначно. Скажем, литгенералитет тогда принял в Союз писателей довольно-таки слабенького стихотворца из Магадана Семёна Лившица, но отказал подававшему очень большие надежды другому колымчанину – Альберту Адамову.
Позже появились мифы, что в «стенке» состоял чуть ли не весь молодняк Иркутска. Был причислен к этой «стенке» в том числе и Евгений Суворов. Но это неправда. Суворова туда и близко не подпустили. А почему? Он вроде был в хороших отношениях с Распутиным (в студенческие годы они какое-то время вместе снимали комнату у одной бабули). И писал ведь Суворов, давайте признаемся, поинтересней Скопа. В чём же дело? Только ли в том, что у Суворова никогда не лежала душа к Машкину, а Машкин претендовал на ведущие роли в литературе Сибири, да что Сибири, всей России? А может, Суворов несколько иначе смотрел на происходившее, нежели Шугаев и Вампилов? Скорей всего, он просто не вписывался в то направление, за которое ратовали лидеры иркутской «стенки».
Кстати, «стенка» оказалась не всесильной. Вскоре после Читы бывший куратор молодых иркутян Борис Черных отправил в Москву предложения по перестройке комсомола. Но его программу признали крамольной. Черных был выгнан с работы и исключён из партии. И на этот раз никто из «стенки» за него не заступился. Такое впечатление, что Шугаев в новых обстоятельствах просто струсил».
Как я понимаю, после Читинского семинара Машкин, Шугаев и их приятели попробовали своё влияние распространить на всю Сибирь и весь Дальний Восток. Они искали новых союзников. И в этом плане лидеры «стенки», видимо, очень рассчитывали на писателей, вошедших в редколлегию библиотеки «Молодая проза Сибири», в том числе и на Куваева.
А что Куваев? Похоже, он был согласен с иркутянами в постановке проблемы. По его мнению, Москва действительно зажралась и жила своими интересами, игнорируя провинцию.
«Слушать пьяные откровения Ахмадулиной, – признался он в 1968 году Ольге Гуссаковской, которая надумала ещё надеялась найти единомышленников в литературной Москве, – для меня менее интересно (да и для многих), чем пьяные откровения военного инвалида на костыле у стойки пивного бара. У того хоть речь своя».
С Москвой, безусловно, надо было что-то делать. Талантливые сибиряки очень нуждались в столичной трибуне. А как было её заполучить? Растолкать всех локтями? Направить в Москву своих эмиссаров?
Куваев считал, что все эти вопросы требовали обсуждения и выработки какой-то единой позиции. Но, похоже, иркутяне, когда все сибиряки собрались на заседание редколлегии, стали тянуть свою особую линию. Видимо, они попытались навязать всем свои представления о добре и зле.
Но у Куваева уже был один приятель, который тянул его в патриархальность. Я имею в виду поэта Владилена Кожемякина, который уже несколько лет продолжал метался между Вяткой, Мурманском, Волгой и Магаданом.
«Но Вадик <Кожемякин>, – признался Куваев в 1968 году в письме к Ольге Гуссаковской, – для меня не пример. Прильнуть к славянофильским сосцам – с приятцей это дело, но ведь это же идиотизм прятать голову от ХХ века в лапоть, купленный в комиссионной лавке на Покровских воротах, ей-богу. Нет, на Новом Арбате та лавка или в Черёмушках. Всё-таки на Новом Арбате. Я этот захудалый неореализм в центре Москвы видеть не могу. Всё-таки Питер более твёрдый город».
Куваев не скрывал, что в этом плане ему куда ближе были стихи Пастернака, нежели Кожемякина. Он хотел, чтобы и иркутяне, добиваясь равноправия с москвичами, не замыкались на каком-то одном направлении и признавали разные творческие поиски.
Кстати, Куваев никогда не отказывал иркутянам в таланте.
«…Густо пошёл сибиряк, – утверждал он летом 1971 года в письме своему приятелю Борису Ильинскому. – И не какой-нибудь, а талантливые, настоящие ребята. Распутин, Машкин, Потанин и… имя им легион».
Куваев видел, что на новом фоне его друг Юрий Васильев сильно проигрывал. Но что Васильев? Тот во многом сам виноват был. За частыми пьянками он утратил чувство слова. А Куваев хоть по-прежнему часто и помногу пил, но не зацикливался на достигнутом. Он продолжал поиски, не желал повторяться и уж тем более на кого-либо походить. И те же иркутяне никогда ему не были указом. Да что иркутяне? Куваев и петь под дуду москвичей никогда не соглашался.
«Познал я тут кухню сильных мира сего, – признался он в одном из писем Борису Ильинскому. – Мерзость. Я говорю сильные мира сего в литературе. Мерзость и твёрдое отвращение».
В другом письме Ильинскому Куваев с горечью заметил:
«…в нашей действительности честной литературы, не заказанной «идеологическими органами, быть не может. А те, кто заказывают, глупы и не понимают, что нашей идеологии нужна именно честная настоящая проза».
Куваева сильно огорчало, что в Москве многие чересчур суетились и, грубо говоря, старались лечь под клиента.
«Что-то все в ЦДЛ ловчат, – возмущался он в письме Ильинскому, – где-то «вращаются», существуют какие-то непонятные мне законы поведения лиц, связанных с литературой. Лишний я тут».
И это ему не проситили.
После появления в «ЛР» обзора о библиотеке «Молодая проза Сибири» с критикой книги «Весенняя охота на гусей» Куваев выяснил:
«…долбит меня иркутская компания».
В письме своему давнему приятелю – журналисту Владимиру Курбатову он 15 июля 1973 года сообщил подробности:
«Лет пять назад я сам же двинул ребятам-иркутянам идею создать мощную писательскую организацию и задать тон москвичам. Отзвук наших старых с тобой разговоров. Мощную организацию они создали, но в потоке т.н. сибирской литературы стою я особняком, к их компании не подхожу, вот они и решили со мной разделаться, чтобы не ломал монополию. А вот… им!»
В другом письме осенью 1973 года – уже своему магаданскому редактору Людмиле Стебаковой – Куваев более подробно остановился на своих расхождениях с иркутянами.
«Причину я знаю. Разговор о повести <«Весенняя охота на гусей»> зашёл на совещании в Иркутске. А в Иркутске школа, и раздражает их, что я в ту школу упорно не влажу. Не хочу я писать про деда, который ковыряет лапоть и излагает посконным языком про житьё-бытьё. Дед тот хороший человек, но большинство литераторов, которые в этого деда вцепились, вцепились в него от незнания жизни».
Последнее предложение из этого письмо Куваева никому ничего не напомнило? А перечитайте теперь статью четырёх иркутян, появившуюся 27 апреля 1973 года в «Литературной России». Смотрите: иркутяне упрекали Куваева за отрыв в творчестве от реальности. В свою очередь, Куваев бросил многим коллегам обвинения в незнании жизни. Кто же был прав?
Мне представляется, что жизнь успела изрядно потрепать и иркутян, и Куваева, и многих магаданских писателей, которые входили в литературу одновременно с Куваевым. Но чего все они достигли? Многие выдохлись уже к началу 70-х годов.
«Я, – признался Куваев в октябре 1971 года своему приятелю Борису Ильинскому, – с горечью и жалостью вижу, как уходят в тираж (жизненный) бывшие напарники. У меня уже почти нет надежды, что мой друг Юрий Вячеславович Васильев будет писателем. Точно так же Оля Гуссаковская, Алька Адамов. Кишка тонка у ребят оказалась. Неожиданную прыть проявляет Мифт<ахутдинов>, т.е. тот, в кого я верил гораздо меньше, чем в Юрку <Васильева>, допустил. Серьёзнеть начал этот пижон, по-хорошему начал серьёзнеть. Юрка <Васильев> сейчас переезжает в Москву. Туго ему тут будет. Оля <Гуссаковская>, перейдя на профессиональные хлеба, не выдержала и сбежала обратно. Так что твой бывший начальник Олег – крепкий малый».
Эту же мысль Куваев месяцем позже повторил в письме психиатру Мирону Этлису.
«…вижу, – печалился он, – как тонут в этой болотине Мифт<ахутдинов>, Васильев, Адамов, Ольга <Гуссаковская>. Больше всего мне жаль Мифта<хутдинова>».
Позже Куваев усилил свою критику.
«Юрий, – заявил он в начале 1972 года, – сдешевился. Стал ремесленником. Плохо пишет, принципами торгует, халтурит. Если ещё пару лет так – прозаик в нём кончится, останется литературный деляга».
Эту мысль Куваев повторил и в январе 1973 года. Разбирая одну из рукописей Бориса Ильинского, он написал приятелю, что следовало бы убрать длинноты и ненужные красивости и изжить «раннего Васильева». И тут же Куваев поправился. Он признался, что его закадычный друг Юрий Васильев так и остался на прежнем уровне.
«Есть опасения, – сообщил Куваев Ильинскому, – <Васильев> уже никогда поздним не будет. Не работает он над собой, мерзавец, думает, что уже всё умеет. А что он умеет? Ни хрена не умеет, хотя «Карьера Русанова» хороший роман».
Справедливости ради здесь стоило бы заметить, что ведь и в Иркутске тоже не все выдержали набранные в середине 60-х годов темпы. Вспомним, как резко сдал Геннадий Машкин. Ведь после «Синего моря, белого парохода», появившегося в 1965 году в «Юности», он ничего значительного уже и не создал. Почему? Жизни не знал? Или по другой причине?
Куваев, как я понимаю, очень много об этом думал. Особенно после появления в «Литературной России» статьи четырёх иркутян. Проще простого прозвучавшие в газете упрёки было бы объяснить старыми обидами иркутян. Всё было сложней. Куваев, видно, стал представлять сибирякам угрозу.
«В своё время, лет пять назад, – рассказал писатель главному редактору Магаданского издательства Людмиле Стебаковой, – я сам же дал им [иркутянам. – В.О.] благой совет: сплотить мощную организацию и сечь всех москвичей. Я, видимо, им монополию нарушаю, вот и ополчились».
Впрочем, проблема оказалась глубже, далеко не в одной монополии. Иркутяне и Куваев совершенно по-разному воспринимали Сибирь и Север.
Иркутяне позиционировали себя как хозяева. В Сибири выросли их прадеды. Они продолжали многовековые традиции, привнесённые в Сибирь русскими землепроходцами ещё в 17-м столетии. А что Север? Там многое только начиналось. Поколение Куваева только стало формировать там новый уклад.
Сопоставляя взгляды иркутян со своей позицией, Куваев в сентябре 1973 года сообщил Людмиле Стебаковой:
«…смешные <иркутяне> парни. Народ в «собственно Сибири» имеет корни, традиции, какой-то уклад. Народ на Севере, в частности на Чукотке (за исключением епархии Рытхэу) весь приезжий. Первое поколение. И традиций нет. Самобытность его в том, что этот конгломерат, как правило, повышенной активности, в значительной части с более или менее отягчённым прошлым (алименты, разводы, неурядицы, может быть срок и т.д.). Кстати и чистых романтиков, романтиков коллективных, вроде как на великих стройках там нет. Там романтик индивидуальный. Всё это надо знать и понять, прежде чем плеваться, и частью этого знания я обладаю».
К слову, Куваева особенно огорчило, что статью с необоснованными упрёками в его адрес подписал Вячеслав Шугаев. Ему-то до этого казалось, что Шугаев – очень серьёзный автор. И он ждал от него каких-то творческих озарений, а неинелепых обвинений.
«Обидно, – заметил писатель в письме Стебаковой, – что в рецензии в «Лит. России» есть подпись Шугаева, весьма мною уважаемого прозаика».
Забегая вперёд, скажу, что Шугаев через несколько лет вроде добился своего. Он был из Иркутска вызван в Москву, получил доходное место заведующего отделом прозы в журнале «Молодая гвардия», а вместе с этим местом московскую прописку и московскую квартиру (чего так и не заимел Куваев). Но за все блага пришлось заплатить чрезвычайно высокую цену. Как писатель Шугаев быстро закончился. И кто его сейчас читает?!
Друг Куваева – журналист Владимир Курбатов хотел защитить товарища от нападок иркутян в какой-либо столичной газете. Но Куваев его от этого отговорил. По его мнению, лучшим ответом на ругань мог бы стать роман. Всё остальное, как он считал, было от лукавого.
Что ещё задело Куваева в статье четырёх иркутян? В ней так и не давался ответ на главный вопрос: что же делать талантливым провинциалам. Ведь Москва по-прежнему не собиралась ни с кем делиться печатными площадками.
Смотрите: тот же Куваев к середине 1973 года имел шесть книг, некоторую известность и даже прессу. Но это вовсе не означало, что все столичные редакции готовы были распахнуть перед ним двери. Почти все «толстые» журналы по-прежнему оставались для него закрытыми. Не везде срабатывали и рекомендации писателя.
Осенью 1973 года Куваев, желая помочь своему приятелю геологу Игорю Шабарину, перечислил, что имелось в Москве в наличии и стоило ли куда-нибудь соваться.
«Современник» – это хорошо, – писал он. – Журнал приличный и ребята там со смыслом. Хорошие ребята. Грубияны, дело знают, как я убедился. Ратуют за журнал, а не за взаимоотношения с сильными мира сего. Неплохой журнал «Сельская молодёжь». «Молодая гвардия» – дерьмо, «Москва» – не знаю. «Юность» – шлюха без зубов, которая работает под девочку. Вот всё о московских журналах, которые читаю. «Октябрь», «Знамя» – без лица. «Новый мир» – как-то смутно. Короче, давай будем думать о «Современнике».
Всё больше Куваев разочаровывался и в старых приятелях. Осенью 1974 года он честно признался Ильинскому, что уже не верит в их литературное будущее. Нет, Куваев ни с кем на разрыв ещё не шёл. Но и прежней теплоты в отношениях со многими из них уже не было.
Куваев понимал, что времени у него оставалось в обрез. Водкой, коньяком и табаком он сильно подорвал здоровье. Непоправимое могло случиться в любую минуту. А что писатель успел?
В конце 1974 года Куваев сообщил Ильинскому:
«Жаль Шукшина. Жаль Шпаликова, который не создал своего «Вечного Гетсби» в кино. Уходят парни нашего возраста. Одна моя ночная и вечная подсознательная мечта успеть. Два романа: «Правила бегства» и «Последний охотник». А я в суете, в куваевском пижонстве, в киношных коридорах. А часы бьют…»
Последний удар для Куваева пробил 8 апреля 1975 года. Ему шёл всего лишь сорок первый год.
Отлично написано!
Фотографию с Куваевым за прибором – надо на обложку этой книги, в ней – всё. Ну или почти все. Вот книга и добавит это “почти”.
А противостояние Сибири и Москвы продолжается.
С большим интересом прочитал материал о Куваеве. У него проза без прикрас и преувеличений. Из провинции писателям весьма сложно попасть в московские литжурналы. Везде свои люди, нужны преференции.
Спасибо Вячеславу Огрызко за материалы о Куваеве, литературном окружении последнего и о том времени! Такое ощущение, что чем дальше уходит эпоха, тем меньше желающих освещать жизнь и творчество писателей из провинции эпохи соцреализма. Уходящая натура. Но так интересно! И жизненно: видишь, что не было абсолютно белых и пушистых, как, впрочем, и литераторов абсолютно противоположного свойства…