ТАНТАЛ И СИЗИФ
Рубрика в газете: Письмо учёному соседу, № 2018 / 25, 06.07.2018, автор: Владимир АНДРЕЕВ
Муки Сизифа – вялотекущий ад.
Тантала муки – дебри бытия.
Оба, как самоисключающийся факт,
От жажды умирали у ручья…
В своих стихах Иосиф Бродский представляет мир как единое целое: в мире нет по существу вещей разных, – весь мир одна вещь. Не смотря на множественность вещей, всё есть во всём. Похоже, как у английского поэта Шелли, что надо уметь видеть в капле океан и небо в чашечке цветка. Известно, что океан – это большая капля. Бродский по-своему философичен.
Кажущая предметность в его стихах несёт в его стихах глубокое мировоззрение, а именно: в мире, в природе нет мелочей, как таковых, всё одинаково значительно, нужно и сильно влияет друг на друга и Вселенную. Мир – един, а потому: «Люди, любите друг друга» – есть сверхсознательное изречение Бога, хотя оно простое и близкое, как хлеб.
Когда поэт физически очутился в США, на Западном полушарии, он отнёсся к этому философски: «переместился в пространстве». Реалистические причины, может быть, и были, но это не коснулось его поэзии, его мировоззрения как человека творческого… Некоторые его стихи проникнуты географической свободой, отрешённостью сознания от какой-либо привязанности, это выстроенный взгляд на мир, как обиталище человека, отрицающий всяческие стереотипы… Жизнь человеческая вольно или невольно вгоняет индивидуальность в одиночество. Но это уже судьба!
Но, следует заметить, что поэт всегда одинок, что «Не помню ни счастья, ни горя, Простор овевает чело. И кроме бескрайнего моря, в душе моей нет ничего», – сказал, как отрезал, Передреев. Но поэт часто страдает и тяготеет к единению и общению… Мировая бесприютность тяготит его, угнетает. Об этом хорошо сказано Николаем Рубцовым: «С каждой избою и тучею, С громом, готовым упасть, чувствую самую жгучую, Самую смертную связь».
Творческие судьбы у поэтов бывают разные, особенно у стихотворцев. Но у всех у них есть общее – страдание, неприкаянность, удивление пред миром в котором они сосуществуют. Анатолий Передреев всегда повторял, что если есть в стихах боль, значит – перед нами поэт. Слово «боль» он нагружал ассоциативно, то есть: болезненность, глубокое сострадание и т.д.
Однажды я прочёл у Владислава Ходасевича: «Из всех явлений мира я люблю только стихи, из всех людей только поэтов». Анкета 1915 год. Этим признанием он не ограничивал себя, а ставил весьма высоко титло поэта. Есенин, как бы шутя, произнёс:
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую…
Об Иосифе Бродском сказать исчерпывающе, искренне, с пониманием его души, его стиха – нелегко. Это задача. Тут ход прямиком заказан, нет дорожки прямоезжей. Затравела дорожка, заколодела… Однако мне, как пишущему в стране поэтов, не однажды приходила мысль написать о нём, но я не был готов к этому. И вот решил написать некие заметки о нём в творческой сфере его «передвижения в пространстве»… Мне стало ясно, что без сопоставлений, без переходов и отступлений невозможно уловить его стиль, подводное течение его стиха, его форма, которая с виду жидковата, водяниста, лишённа красок изображения действительности… Внешне он прост, незатейлив, и мелочен, но под всем этим живёт жизнь его поэтического духа. Его река мыслей порой захлёстывает его, и он, очнувшись, раскрывает свой секрет неожиданным толчком, выныривая из своего отсутствия в мире реального, которое преобразовано в его поэтической сумятице… Реальность и глубина подлинности не имеют чёткого разграничения, и возникает чувство, что поэт забавляется, как кот с пойманной мышью. А всё это подчинено артистической переменчивости. Он переливчат, как ручей, и мягок, как воск, саркастичен, порой жестковат с издёвкой, но точен в стихе. Игрист как вино, резко заполняющее бокал… Юмор его без улыбки, со страдательным прищуром или же резким переходом в обобщённость или же в неразрешённую оставленность.
Отмечу, хотя редкое, но заметная видимость формализма, есть ощущение кажущееся. Перед нами «жизни мышья беготня», её никчёмность и повторяемость, что вызывает некую пустоту, некое презрение к скучному внешнему, впадает в такие же скучные сравнения: «звёзды, как разбитый термометр», «воздух обложен комнатой, как оброком», «Ватное одеяло бесформенней, чем Европа».
Что «…улицы вдалеке сужаются в букву «У», как лицо к подбородку, и лающая собака вылетает из подворотни, как скомканная бумага…». «Голова, как Сатурн, болью окружена», «Ткань, впитавшая полуденное солнце». Здесь иллюстрация того, что увиденное преобразованно в словесное так, как может только он, Бродский. Внутреннее око более естественно:
Восточный конец империи погружается в ночь…
…На том западном полушарии
Человек, как я, лежит голый,
Общее у нас дно океана
Да привычка к ноготе…
… Ни один художник не изобразит конец аллеи…
В этих стихах есть мысль, открытие и образная хватка, разумеется, в стиле самого Бродского.
Будет несправедливо не отметить лиричность поэзии Бродского – вот образец сосредоточенного лиризма:
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала…
Не в такси, а пешком, это просто и поэтично. Если бы не города с их дистанциями огромного размера, ходить пешком было бы благом…
Поэзия есть прославление дел творца в его творении, средство общения через слово. «Истинная поэзия – это любовь, мужество и жертва», – говорил Гарсиа Лорка. Поэзия для Омара Хайяма была святым искусством: «Я познание сделал своим ремеслом, я знаком с высшей правдой и низменным злом».
Время, как образ и форма самого движения жизни, его поток, в который нельзя войти дважды, беспокоит Иосифа Бродского. «Если Дух Божий носился над водою, вода должна его отражать. Вода есть образ времени…», «Время создано смертью…», «Нет ничего длиннее, чем жизнь после нас…».
Хотя можно и возразить, что до нас жизнь была ещё более неисповедимо длиннее, да и времени не было вовсе, если не было смерти.
В своё время В.Маяковский, писавший стихи в прозаическом аспекте, но усиливая их футуристической образностью, метафоричностью, которые способствовали более широкому раскрытию освоенной поэтом темы пространства, идеи… К примеру: «Время – вещь необычайно длинная,– были времена – прошли былинные…». Зная выкладки и сентенции философии мира нашего и древнего, а также поэтов, И.Бродский чётко определил, что время, и сама «вещь» – есть пыль, прах… Писатели Библии определили, что человек создан из персти земной, а скорее были вынуждены признать это как откровение Бога в себе… И Бродский, его страдальческая настойчивость – не уклонялась ни в десно, ни в шуе… И, таким образом, поэт обрёл себя и обратил на себя внимание читающих поэзию…
Отсюда форма его стиха, казалось бы, приземлена, не паряща, а сугубо реалистичнав силу понимания слабости человека перед лицом Истины.
Танталова мука состоит в ненавязчивом стремлении постичь окружающее, заглянуть «за край». Как известно, нравственность заключена в самой природе, а человек часть природы. Отчего же тогда в человеке зло? Откуда занесено это семя? Смог ли он ощутить это и привнести в свои стихи?
Возможно. Однако Бродский не смог отказаться от своих поисков. И, как «унесённый ветром», не остановился, чтобы отказаться, и произнести : «Владею, ибо отказался!».
Некая пророческая драма звучит в стихах о городах:
…И надо всем пылает во тьме,
как на празднике Валтасара,
письмена «кока-колы»…
Изредка вялый бриз
не сумевший извлечь из прутьев простой рулады,
шебуршит газетой в литье ограды…
траулер трётся ржавой
переносицей о бетонный причал жужжа,
вентилятор хватает горячий воздух США
металлической жаброй.
В природе есть согласие и гармония, чего нет в человеческом обществе, поэзия – это попытка преодолеть разобщённость людей. Вольно или невольно Бродский стоит в стихах за высокую нравственность в человеке, которая сама собой предполагает и социальную справедливость, правду жизни, где нет слабых мира сего и нет сильных мира сего.
Иосиф Александрович Бродский, русский поэт, родился в Ленинграде в 1940 году, умер 1996 в Нью-Йорке. Временно был захоронен в мраморной стене в Манхеттене, затем прах был перевезён в Венецию, по последней воле поэта, где был захоронен на кладбище острова в Сан-Микеле. Он лауреат Нобелевской премии…
Бродский любил Ленинград, по климату ему подходила Венеция зимой.
Я вспоминаю стихотворение Осипа Мандельштама «Ленинград», написанное им в 1930 году:
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухших желёз.
Ты вернулся сюда – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей…
Мандельштам написал стихи о Венеции «без Венеции», видимо, он там не был…
Венецейской жизни мрачной и бесплодной
Для меня значение светло.
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.
Написано в 1920 году.
Иосиф Бродский, кажется мне, любил поэзию Мандельштама, поскольку он где-то соприкасается с ним, –
Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,
И верещанье звёзд щекочет слабый слух,
Но желтизну травы и теплоту суглинка
Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.
Или:
Как яблоня в рогоже голодать…
Не отвязать неприкрепленной лодки…
Не услыхать в меха обутой тени…
Не город Рим живёт среди веков,
А место человека во вселенной…
И бирюзовая вуаль небрежно брошена на стуле…
Поэтические перлы поэта Осипа Мандельштама… чуткого и острого диалектического глаза.
О жизни в Венеции рассказал сам Бродский в своём эссе «Водяной знак», которое перевёл Григорий Дашевский, и назвал звучно и замечательно по смыслу «Набережная неисцелимых».
Бродский пишет о том, что волнует его, что может отразить его чувство более точно, что создаст словесный образ того, что в нём живёт, и так создаётся форма, через которую ему вольготнее выразить в предметных намёках, небрежных бросках сущность мира, окружающего…
Получается сие у него не по его прихоти, ибо для каждого поэта существует невидимый перст, указующий, кто есть ты, а забота поэта – уловить, увидеть этот перст, ощутить его, а затем покориться ему, ведь не мы живём, а действительность живёт через нас, – если опереться на высказывание Лосева… Приходится проскочить через иголье ушко стихийности и туман, застящий от нас мироздание, в котором мучится «земнородный», где сень и сонь неизвестного. Я говорю об этом потому, что нельзя от поэта требовать того, чего у него нет. Другое, не его, – уже за ним, а далее придут другие.
Поэтическая грусть и горесть восполняется свободой духа. Всё в мире важно и необходимо.
Стиху Бродского присуща кажущаяся небрежность, взятие плацдарма «с ходу», некий упрощённый прозаизм, изгнание из языка его ростка, корневого наследия, мифичности, которое роскошно и вездесуще разлито у А.С. Пушкина и выстроило поэтику С.А. Есенина… Сказать проще, Иосиф Бродский – безорнаментальный. Но это вывод преждевременный. Пойдём далее. Близок к поэтике Бродского Андрей Вознесенский, его изопы, или:
«У одного была лысина маленькая, как дырка на пятке носка…», «И только одна тарелка была белая, как пустая розетка…». «Ты сидишь рядом, но ты восторженно чужая, как подарок в целлофане»… « Купола горят глазуньями на распахнутых снегах» – здесь динамика стремглава!
Однозначно о Бродском сказать невозможно. И это хорошо. Некое отсутствие беспокойства, сосредоточенность игрока и беззаботность, но уверенность при этом несомненная в том, что фраза его упадёт точно на то место, как кошка на все свои четыре лапы. Так считали братья де Гонкуры…
Или же у Вознесенского: «в прозрачные мои лопатки вошла гениальность, как в резиновую перчатку красный мужской кулак». Экспрессия, скорость и мощь. Бродский не таков, он лёгок, когда создаёт схему, а когда философию – прост и ясен:
Пространство пятилось,
Пропуская, точно рак,
Время вперёд. И время шло на запад, точно к себе домой,
выпачкав платье тьмой.
В этом поэтический глаз Бродского тонок и остр, как шприц. И символичности здесь никакой, но художественность хороша своей выразительностью. А вот он говорит с тёплым юмором перед встречей нового года, когда загружен подарками: «Сам себе царь и верблюд».
Поэт порой синтаксичен, повороты, как у лыжника неожиданны и опасны, но он опытный лыжник. Он страдающе скромен, но уверен в себе, в том, о чём глаголет. Он часто обращается к времени – как ипостаси мира, такое впечатление, что поэт ищет с ним некоего взаимопонимания. Я повторюсь.
Человек создан из персти земной, из праха, а по определению германских философов – из пыли.
Внемлите же этим речам
как пению червяка.
…………………………………….
В недрах буфета тьма
швабра, епитрахиль
пыль не сотрут, сама
вещь, как правило, пыль
не тщится перебороть,
не напрягает бровь
ибо пыль – это плоть
времени: плоть и кровь.
Поэзия Бродского отличительна своей как бы умышленной антиэмоциональностью от современных ему поэтов, отсутствием романтики при всей одухотворённости вещей, их калейдоскопичности; может, это происходит из самой сути поэта, кажется, ему и так ясно, но вот надо же сие воплотить в стихе… Это знает только он. Важно, что характер и сосредоточение энергопотенциала на созерцание предмета и вхождение в его сущность – налицо.
Поэт сравнивает своё вынужденное одиночество и затворничество с судьбой мухи. Ведь сам поэт признаётся, что он «певец дребедени и изогнутых линий»:
Пока ты пела и летала, птицы
отсюда отбыли. В ручьях плотицы
поубавилось, и в рощах пусто.
Хрустит капуста.
Теперь нас двое, и окно с поддувом.
Дождь стёкла пробует нетвёрдым клювом,
Нас заштриховывая без нажима.
Ты недвижима.
Муха, обречённая природой на зимний сон, погружена в некую нирвану, состояние, похожее на прозябание между жизнью и смертью.
Что мне оно (время) – большой союзник,
глянь, милая: я – твой соузник.
Рифма глубока, но, может быть, по причине того, что союзник и соузник одно и то же слово, но со временем разница появилась, но не чётко…
Творчество И.А. Бродского в итоге тяготеет к некоей жизненной гармонии, этому подтверждение «Римские элегии», «Декабрь во Флоренции », переводы римского поэта Марциала «Письма римскому другу», который, видно по всему, близок Бродскому по остроумию, точности и спокойствию мудреца.
Я сижу в своём саду, горит светильник,
ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
Лишь согласное гуденье насекомых.
Среди людей, возможно, тоже есть согласие…
Бродский отметил, что он был в Венеции 17 раз, 17 зим. Зиму в Питере он переносил с трудом, а потому уезжал зимой в Венецию. Дорога туда его была обычной, также как когда-то у Бориса Пастернака…
«Если дух Божий носился над водою, вода должна его отражать, Вода есть образ времени», – утверждал Бродский. Вода и время частые образы в творчестве Бродского. Рядом с этим вспоминаются строки С.Т. Аксакова: «Всё хорошо в природе, но вода – красота всей природы». Она восхищает его, а Бродского исполняет жаждой познания причинности мира сего, течение времени…».
«Атмосфера (в Венеции) пропитана слабым, но вездесущим запахом мочи» – определил Бродский. Тем более, у него по этому поводу есть авторитеты: Яков Полонский сказал, что Венеция – это вонючая красота.
Гёте назвал её республикой бобров, Монтескьё – местом, где должны жить только рыбы. Бродский философичен, правдив, как ребёнок, наивен, но везде утверждал: вода равна времени. Мы идём в будущее, а красота есть вечное настоящее.
А вот живая картина, некоторое остроумие в кажущейся безделке. Казалось бы, эскиз, но точен, философичный. Как тут не вспомнить о Хемингуэе с его сравнением об айсберге.
Придёт весна, зазеленеет глаз,
и с криком птицы в облаках воскреснут,
и жадно клювы в окончанье фраз
они вонзят и в небесах исчезнут.
Что это: жадность птиц или мороз?
Иль сходство с шапкой слов? Или всерьёз
«Кругом снега» проговорил я снова,
и птицы выхватили слово…
Нечто похожее на замешательство в поиске образа, появляется последняя строка: «и птицы выхватили слово». Строка искромётна в своём жесте. И в этом выхватывается закон природы, в который все мы погружены.
Через мелочную внешность поэт пытается выудить истину «игры в жизнь».
«Господь создал для нас мир прекрасный, а мы делаем из него ад, посягаем на «ветвь», которая нам не принадлежит. Желание начальствовать в мире, как «старуха над миром и «золотой рыбкой», забывая, что есть Виноградарь», – сказал Великий Антоний. Человек не может спастись один. Только вместе.
«Славно и сладко умереть за своё Отечество» – в этой римской сентенции заключена великая истина. Времена меняются, но дух и смысл в слове «Отечество» живёт в человеке до наших пор. Там, в прошлом, живут наши прадеды, деды и отцы. Это сознание несёт в себе единство мира и непрерывность времени.
Александр Пушкин написал Чаадаеву: «Хотя лично я привязан к Государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя, как литератор я раздражён. Как человек с предрассудками, – я оскорблён, но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал…» Важно, чтобы из нас живущих «человек не выветрился», сказать по Гоголю, «не обесчеловечился» – по Свифту, «не разчеловечился» – по Солженицыну…
Есть у Владимира Набокова прекрасные стихи о Родине:
Бессмертное счастье наше
Россией зовётся в веках.
Мы края не видим краше,
а были во многих краях.
…………..
Наш дом на чужбине случайный,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружён.
Невольно вспоминаются стихи Р.Киплинга: «И тот, кто не ел из того котла, не умеет добра отличить от зла».
Иосиф Бродский обретал в своём творчестве свободу, он взрывал «стереотипы». И если быть скептиком, то можно сказать: но свобода, кому нужна она, как стакан – пустой в отсутствии вина.
Однако.
Бродский поэт интеллигентный, начитанный, въедливый и знает то, о чём пишет, он знает свою судьбу, как человек и поэт. «Но русскому сердцу везде одиноко, и поле широко, и небо высоко», – писал Юрий Кузнецов.
Поэт истинный – это мученик. Он испытывает муки Тантала. Танталовы муки – нестерпимые мучения от сознания близости желанной цели и невозможности её достигнуть. Сизиф – бесконечные муки труда; Сизиф был принуждён вкатывать на гору тяжёлый камень, который, едва достигая вершины, скатывался вниз, и всю работу надо начинать снова.
Так и поэт каждый свой день начинает сначала. Хорошенькое ярмо, но оно или добровольное, или его судил поэту Бог. По словам Гёльдерлина поэзия – абсолютный смысл бытия. «Поэзия – есть Бог в святых мечтах земли».
Неустроенность Бродского вынуждала его «передвигаться в пространстве», он ни к чему сильно не привязывался, но всё же, как замечено выше, он велел похоронить его в Венеции, что и было сделано…
Счастье, свобода и покой, по утверждению Акимова и Клименко в книге «Природа таланта» есть попытка определить это триединство, которые есть не три отдельных процесса, а три состояния одного процесса: рождаемый счастьем, формируется в свободу и завершается покоем. Покой – состояние души, созидающей свою гармонию. Свобода – это состояние души, взорвавшей стереотипы. Счастье – состояние души, овладевшей новой территорией. Счастье – это процесс. И.Бродский взорвал стереотипы и обрёл
свободу…
Константин Бальмонт писал: «Я тревожный призрак, я стихийный гений» т.е. воспевающий стихию. Анаксогор за пятьсот лет до рождения Иисуса Христа известил, что он пришёл в этот мир, чтоб видеть солнце. У Бальмонта:
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть солнце
И синий кругозор…
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
Властелин того, что он увидел, и несёт в себе. «В болотных низостях ликующих мещан Тоскует вольный дух, безмолвствует, мятётся». «Поэты все единой крови», – писал Сергей Есенин.
И если это так, то истина вращается по кругу так же, как планеты, а потому из этого вырваться невозможно?..
Бальмонта я привёл в эти заметки оттого, что мне показалось, что Бродский ценил этого поэта. «Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него…». Вот кредо творчества Бальмонта. В письме к своей жене Андреевой Е.А., Бальмонт исповедуется: «Думаю о России (1925), о великом счастье слышать везде русскую речь, о том, что я русский, а не гражданин Вселенной (как говорили на западе о Льве Толстом. – В.А.) и уже меньше всего гражданин старенькой, скучненькой, весьма глуповатой Европы». «Дьявольски интересен этот неврастеник» – заметил как-то Горький.
Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты предтечи.
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны…
А вот Г.Державин: «Я связь времён повсюду сущих, Я крайняя степень вещества, Я средоточие живущих, Черта начальна божества… Я – царь – Я раб, я – червь – я бог…».
«Я – для всех, и ничей, я – изысканный стих». Утверждает Бальмонт. И заключая, и споря со своими стихами, говорит: «Какой я Альбатрос! Я инструмент, по струнам которого проносится ветер». Быть может, в некоторой мере относится подобный стих и к Бродскому? Как знать…
Грядущее есть форма тьмы,
сравнимая с ночным покоем.
В том будущем, о коем мы
не знаем ничего, о коем,
по крайности сказать одно
сейчас я в состоянье точно:
Что порознь нам суждено
с тобой в нём пребывать, и то, что
оно уже писало: рёв
метели, превращение крика
в глухое толковище слов
есть первая его улика –
в том будущем есть нечто, вещь!
занять воображенье в стиле
рассказов Шахразады, с той
лишь разницей, что это больше
чем посмертный, чем весьма простой
страх смерти у неё – позволь же
сейчас, на языке родных
осин, тебя утешить; и да
пусть тени на снегу от них
толпятся как триумф Эвклида.
Философско-поэтическое видение Бродского в этом стихотворении выражено глубоко и подробно, приземлено, но и крылато.
Или:
Вещи больше, чем оценки.
Сейчас экономика просто в центре…
Объединяет нас вместо церкви,
Объясняет наши поступки…
В этих строчках уже более приземлённые социально-экономические проблемы высвечивает поэт. Глаз его остёр.
Фонари в конце улицы, точно пуговицы у
Расстёгнутой на груди рубашки…
Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов… и проч.
Из истории о Потёмкине – известный диалог Григория Потёмкина с дипломатом Яковом Булгаковым: «Англичане, – говорит Потёмкин, – твердят будто время – деньги… А мы, сиволапые, испокон веку живём верой в то, что жизнь – копейка»… Бродский относился к деньгам, как к средству поддержания жизни, присутствия в ней. Для поэта это естественно. И не зря некоторые поэты серебряного века женились на богатых купчихах…
А.Вознесенский, подчёркивая внутреннюю жизнь поэта сказал в советское время: «В наибескризиснейшей из систем, один испытываю кризис…».
Некая дымка неуверенности витает над поэтами, ощущение хрупкости…
Но строки Торквато Тассо облегчают: «Там, где немеет в муках человек, мне дал Господь поведать, как я стражду».
Когда человек, в данном случае поэт, приходит всем своим существом до понимания, до состояния, когда вся предметность мира одно, едино, что в этом мире нет мелочей, что в мире кроме Бога нет ничего – как сказал – Лосев, тогда вы гениальны, хотя это слово и относительно, скорее вы не гений, а Человек…
А гения можно узнать и с помощью вечного гения – Времени…
Можно обмануть поэта в житейской ипостаси, но обмануть Бога, преосуществляющегося в душе поэта – невозможно!..
“Оба, как самоисключающийся факт,
От жажды умирали у ручья…” (И. Бродский)
Кто бы объяснил мне смысл этих слов…
Так себе, обычный дилетантский бред, состоящий из бездоказательных утверждений и упоминания нескольких фамилий, которые “на слуху”…
В общем, дешевка с претензиями на основательность.
Вы очень хорошо написали про Бродского. Я в начале этого года был в Москве у его памятника и, знаете, пробрало. Так, что написал даже рассказ «Бродские», который был недавно напечатан в Израиле в еженедельнике «Секрет». Вот отрывок (я, надеюсь, он вам придётся по душе):
“Бродский возвышается на гранитном постаменте в свободном костюме, в очках. Руки поэта спрятаны в карманы, взгляд устремлён в небо. У подножия лежат свежие цветы. Бронзовый памятник кажется мне своеобразным символом, особым местом встречи для тех, кто любит и уважает его творчество. Памятник установлен напротив американского посольства, что само по себе символично. Ведь в своё время, когда при советском режиме Бродскому устроили травлю, он уехал в Америку, оставив в России родителей, друзей и всю свою прежнюю жизнь.
Высоко подняв голову, поэт вглядывается в сумрачное небо столицы, посыпающее головы жителей крупинками снега. Я замираю рядом с поэтом и вместе с ним любуюсь сумерками. Некоторые прохожие замедляют шаг и тоже задирают головы – из любопытства.
Начинаю обходить памятник. Складывается чувство, что скульптор выразил свою боль за судьбу поэта, которого при жизни не понимали, не осознавали глубину его таланта. Искусно обработанные глыбы гранита, постамент и бронзовая фигура придают композиции необыкновенный философский подтекст. Бродский смотрит на небо, словно на жизнь, задыхаясь от счастья быть и чувствовать…”