Точка невозврата
Рубрика в газете: Талант, трудолюбие, выдержка, № 2020 / 2, 23.01.2020, автор: Саша КРУГОСВЕТОВ
С творчеством Саши Кругосветова, как и с самим автором, я знакома давно. И с творчеством, и с отзывами на его книги Льва Аннинского, Константина Кедрова, Максима Замшева, Данилы Давыдова, Андрея Щербака-Жукова, В.Васильева, Н.Черных, А.Чистякова, Евгения Лукина, Андрея Белянина, Арслана Хасавова, Д.Казакова, И.Бояшова, Натальи Макеевой, Александра Гриценко и многих других.
Пользуясь кредитом доверия автора, мне удалось одной из первых получить рукопись его нового романа. Позже с радостью обнаружила, что предисловие к «Счастью Кандида» написал Евгений Попов – небезызвестный «писатель парадоксов». В романе говорится о «Пустоте», о «Счастье» и о Кандиде простодушном. Мне захотелось задать автору несколько вопросов.
– Ваши литературные предпочтения? Откуда такая тяга к мистификациям, абсурдизму и словотворчеству? Буду ли я права, предположив, что корни растут из Хармса, Кэрролла, Булгакова и Хлебникова?
– Начнём с того, что я люблю классическую русскую литературу, на меня повлияли и лучшие образцы советской литературы. Реализм кажется мне главным, центральным литературным течением. И, конечно, именно там, в мэин-стриме, лежат мои литературные предпочтения. Если же говорить о мистике, абсурдизме, сюрреализме, футуризме, о пародии, как о литературных подходах, приёмах и методах, которые мне тоже нравятся, то из названных вами авторов я выделил бы Кэрролла и Хлебникова. Но перед ними я бы поставил более важных для себя Рабле, Свифта, Себастьяна Бранта, Костера, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Артюра Рэмбо, Кафку, Набокова, Амброза Бирса, Андрея Белого, Маяковского, Олешу, Джойса, Маркеса, Борхеса, Кастанеду, Платонова.
Ваш вопрос о корнях основан на предположении, что наши взгляды и жизненные устремления формируются прочитанными книгами. Знаете, Поля, это и так, и одновременно совсем не так. Влияют ли на нас друзья? Конечно, влияют. Но не будем забывать, что изначально мы сами формируем круг друзей, потому что только с ними нам хорошо и интересно. Так происходит и с книгами. Читая книги, мы встречаемся с лучшими представителями нашей цивилизации. Мы внимательно их слушаем, говорим с ними, иногда возражаем и в любой момент можем обратиться за советом. А круг интересов у каждого свой. Кому-то нужны Чехов и Пушкин, кому-то – Кант и Гегель, а кому-то и Устинова. Я люблю Свифта, мне интересно с Кафкой, я боготворю Платонова. Мне кажется, будь у меня возможность поговорить с ними, они ответили бы мне взаимностью. Разве можно спросить, откуда приходит любовь? Спросить можно, а ответить невозможно. Любовь приходит сама собой и навсегда овладевает твоим сердцем. Если она уходит, мы тоже не сможем сказать почему.
– Но наверняка в этом кроется и какая-то любопытная житейская история. Расскажите её, пожалуйста.
– Не могу сказать, что здесь кроется какая-то конкретная житейская история. Но проиллюстрировать развитие моей тяги к сатире, фантазиям, мистификации, формотворчеству могу попробовать.
Получилось так, что я с детства был неплохим рисовальщиком. В школе выпускал стенгазету «Оса» (Окна Сатиры), выполняя функции журналиста, автора актуальных сатирических текстов и художника. В студенческие годы выпускал огромные плакаты, это были Студенческие Окна Сатиры («СОС»), участвовал в агитбригадах, писал смешные сатирические номера и сам их исполнял на сценах колхозов и совхозов Ленинградской области. Тогда же появились КВН-ы, я придумывал и исполнял скетчи для команды нашего института. Работая в НИИ и Академии Наук, участвовал в капустниках и праздничных выступлениях. Выступал со своими номерами даже во время сборов на кораблях ВМФ. В шестидесятые годы, когда стали возвращаться сидельцы из лагерей, в среде молодёжи появилось много образцов лагерного фольклора, имеющего как политическую, так и чисто блатную фольклорную специфику. Я был среди тех, кто исполнял в молодёжной среде подобные рассказы, среди которых были рассказы и моего собственного сочинения. Что ещё повлияло? В шестидесятые нам стали доступны Ильф и Петров, Зощенко, Булгаков, Кафка, Платонов, Бирс, Пильняк, Тынянов, мы глотали эти книги, и они оказывали на нас особое влияние. Представления Марселя Марсо. Пьесы Беккета и Ионеско. А в кино? «Восемь с половиной», «Земляничная поляна», «Птицы». Поймите меня правильно. Пушкин, Достоевский, Гончаров, Шолохов, европейская и американская классика, – они ведь никуда не делись, они не исчезли из нашего багажа, но в тот момент они были вытеснены на периферию нашего сознания мощным потоком новой культурной жизни просыпающейся страны.
Хочу ещё добавить, что на мои культурные предпочтения повлияли, конечно, и графика Пикассо, и живопись Дали, а ещё Мунк, Бёклин, Ван Гог, Тёрнер, Кандинский, Мондриан, Клее, Филонов, американские ташисты, всех не перечислить. Хочу отметить имя художника, который стал для меня фигурой номер один в живописи – Петров-Водкин. Меня поразил не только абсурдизм его живописных полотен в сочетании с гиперреализмом, но, в первую очередь, пространственные искажения, помещение нашего мира в замкнутую сферу… Это, кстати стыкуется с одной из современных моделей Вселенной, замкнутой самой на себя.
– Вы как дракон о двух головах, где одна говорит с детьми, другая – со взрослыми. Какая голова главнее, и спорят ли они между собой?
– Мне кажется, здесь всё понятно. Литература – это всегда сказка. То это сказка об Одиссее, расширяющем пределы Ойкумены, и ожидающей его возвращения верной Пенелопе, то сказка об украденной царевне, то об Иванушке дурачке или плутовской рассказ о Колобке, то не менее популярная сказка о сожжении бога, возрождающегося после смерти. Одни говорят, что таких сказок шесть, другие – 26. Их не так много, этих сказок, но почему-то они нам – и детям, и взрослым – никогда не надоедают. Здесь нет конфликта. И с теми, и с другими следует говорить только о том, что хорошо знаешь, и, самое главное, предельно искренне. Никакой разницы. Разве взрослые не любят сказок, которые они читают своим детям? А сказки, которые они читают для себя, просто немного сложнее. Вот и всё.
– Насколько я знаю, вы начали писать для детей с появлением сына (поправьте меня, если нет). Сколько лет ему сейчас, и не проявился ли в нём литературный талант?
– В конце восьмидесятых я рассказывал шестилетнему сыну придуманные мной сказки о знаменитом капитане Александре, русском мореплавателе XIX века, совершившем несколько кругосветных путешествий. В две тысячи десятые годы из этих устных рассказов сложился цикл книг для детей различного возраста. В детстве сын был прекрасным рассказчиком, тонко чувствовал стили разных авторов и жанров. Со временем это ушло. Он теперь совсем уже взрослый, во многих вопросах гораздо умнее и прагматичней меня. Мы очень близки, но он не разделяет моих литературных увлечений абсурдизмом, сюрреализмом и мистикой. Читает более приземлённую литературу – Ричарда Докинза или Кристофера Бакли, например. Есть расхождения – ему, например, интересны книги Айн Рэнд, которые я категорически не приемлю. Но есть и пересечения – нам обоим нравится Сапковский, Лукьяненко, Глуховский, Хаксли, Оруэлл, фантастика Латыниной.
– Расскажите про свою семью. Во многих произведениях вы упоминаете свою жену. Насколько часто и достоверно её образ отображается в произведениях, и является ли главным женским персонажем?
– Женские персонажи моих книг могут быть привязаны к четырём архетипам, три из которых мы находим в «Одиссее»: злая колдунья Цирцея, прелестная нимфа Калипсо и верная жена Пенелопа. Цирцея и Калипсо сводят Одиссея с ума и по-разному привязывают его к себе. Цирцея ведёт к гибели и аду, Калипсо сулит вечную молодость и рай. В некоторых сюжетах моих книг в женском образе, ведущем героя к смерти, сливаются Цирцея и Калипсо. Одиссею не нужна вечность, он хочет счастья смертного человека, которое дают ему дом в Итаке и любящая жена Пенелопа. Теме любви, потери себя и возвращения из дальних странствий, в том числе – любовных, посвящены многие мои рассказы и повести: «Очнись, Руслан!», «Третье ущелье», «Третья встреча» из «Цветных рассказов», сборник «Пора домой»; в книге «Клетка» появляются два ангела смерти, полюбившие главного героя; теме любви к девушке эскорта полностью посвящён мой новый роман «Вечный эскорт», ожидающий своего издателя; в романе «Счастье Кандида» клошарка превращается в юную и прекрасную Пенелопу. Насколько много в образах Пенелопы от моей жены? Думаю, что немало, но это не слепки с натуры. Непосредственно жене посвящены строки рассказа «Сны любви», – не могу объяснить жанр этого произведения, кроме как «объяснение в любви», – вошедшего в сборники «Светящиеся ворота», «Уже или ещё?», «Пора домой». Ещё о моей жене, о нашей встрече и любви, о нашей семье и сыне можно прочесть в книге «Сто лет в России».
Я обещал назвать вам четвёртый типаж женщины – это очень симпатичная мне Белла, женщина-мать, земное воплощение богини глупости Мории, создавшей Остров дураков из двухтомника «Остров Мория. Пацанская демократия».
– А что касается главного мужского персонажа – сколько в нём ваших черт? Насколько вы отличаетесь, и нет ли в нём свойства вмешиваться в вашу жизнь?
– Есть мужские персонажи, очень похожие на меня. Есть и другие, имеющие прототипы, отличные от автора. В любом случае это немного я, потому что автору приходится проживать жизнь своих героев. Вмешиваются ли они в мою жизнь? Я выбираю ситуации и типажи, в которых мне не удалось в жизни до конца разобраться. Литература позволяет прояснить мучавшее меня непонимание мотивов и поступков когда-то близких мне людей, убрать белые пятна. В этом смысле они вмешиваются в мою жизнь – помогают убрать многолетние точки разрывов в модели моего личного мира, ликвидировать точки сингулярности, приносят ясность и спокойствие.
– На каком уровне мастерства вы ощущаете себя сейчас? Ведь вас немало чествовали в последнее время. Отразилось ли это как-то на творчестве?
– К оценкам окружающих я стараюсь относиться философски – кто-то чествует, кто-то ругает. Думаю, что мне предстоит пройти ещё большой путь, хотелось бы создать более значительные произведения, чем это удавалось до сих пор. Получится ли это, хватит ли терпения, мастерства и таланта, пока не знаю. Мне легче даются фантазийные, сатирические, абсурдистские тексты – такие как «Мория», «Клетка», «Счастье Кандида», неплохо получаются нон-фикшн («Живите в России», «А рыпаться всё равно надо», «Сто лет в России», «Заметки в ЖЖ», «Птицы») и НФ («Послания из прошлого», «Прогулки по Луне»). Что касается моей работы над реалистическими произведениями («Цветные рассказы», «Сжечь мосты», «Уже или ещё?», «Вечный эскорт»), то здесь, несмотря на очевидные и признанные отдельные удачи, мне пока не достаёт глубины и широты дыхания. Может, это и неплохо – есть над чем работать.
– Ваши тексты богаты диалогами, и часто ваши персонажи не только общаются друг с другом, но и выражают свои взгляды на мир. Можно ли сказать, что устами своих героев вы ведёте светскую проповедь, учите определённому мировидению?
– Возможно, было бы неплохо, если бы писатель сумел передать читателю свой жизненный опыт, своё видение лучшего мироустройства. Так получалось, что ко мне по собственной инициативе обращались люди в поисках ответов на трудные вопросы жизни, в поисках совета. Не знаю, почему это происходило, но такие случаи бывали, и я неизменно оказывался в довольно затруднительном положении, потому что не считаю себя человеком, который мог бы другим что-то всерьёз советовать, тем более – брать на себя роль проповедника, пусть и светского. Недаром говорят: «Бойся человека, который знает, как надо». Тем не менее, я постарался тем людям как-то помочь. Иногда ведь человеку важно просто услышать слова поддержки.
В эпоху постмодернизма к проповеди вообще нельзя относиться всерьёз. Только лишь как к игре. Великий Достоевский пронзил взглядом будущее. Осуществилось и стало сутью западной цивилизации всё, о чём он предупреждал в притче о Великом инквизиторе. Мы стали свидетелями краха идей христианства. Страх раба мы называем теперь законопослушанием, призыв «не хлебом единым» заменён лозунгом «обогащайтесь», «не искушай Господа своего» заменено культом чудес и зрелищ, пропагандой серости и невежества, «не сотвори себе кумира» – лживые, примитивные, преисполненные гордыней, иногда жестокие кумиры – от Сталина и Гитлера до Толоконниковой и Насти Рыбки – заполнили нашу жизнь и историю. Отвечаю на ваш вопрос: я готов говорить о серьёзных вещах, но не вижу себя в роли светского проповедника, не хочу стать слепым поводырём слепых.
Что касается передачи взглядов героев на мир через диалоги в литературе – этого, как мне кажется, категорически нельзя делать. Насколько я помню, что-то похожее есть в моём рассказе «Третья встреча». И это плохо. Правда, я встречал подобное у очень больших авторов – у Борхеса, у Сэлинджера, у Моэма. Тем не менее, считаю, что это допустимо только в жанровой литературе и, возможно, в детской, и то – в ограниченном объёме. В мэин-стримной литературе такого не должно быть. Философский компонент авторской позиции не должен появляться в явном виде. Он должен доноситься до читателя косвенно и опосредовано, а лучше, если вообще не будет словесно формулироваться. Подобный приём является абсолютно устаревшим и его использование свидетельствует о недостаточном профессиональном мастерстве писателя. Что, возможно, и произошло в некоторых диалогах моего в чём-то программного рассказа «Третья встреча». При этом, однако, очень важно отделять авторскую позицию от взглядов героев. Хотя эти позиции иногда могут в чём-то и совпадать.
– Вы довольно плодовитый автор. Как вам это удаётся? Вы не работаете на «обычной» работе? Обрела ли для вас работа литератора значение главного смысла на остаток жизни? Или вы считаете, что возможен ещё один неожиданный поворот? Инженер сменился бизнесменом, бизнесмен – писателем, так возможна ли трансформация писателя в кого-то ещё? Или же литература – окончательно и навсегда – ваша судьба?
– Я работал всю жизнь, это многолетняя привычка, и сейчас бываю на работе почти ежедневно, тем не менее, работа требует от меня всё меньше и меньше затрат сил и эмоций – не знаю, будет ли так всегда, но пока именно так.
Только литература занимает мои помыслы, я отдаю ей все силы, именно в ней вижу сейчас смысл своей жизни. Она для меня выше возможного признания или непризнания, выше возможного заработка, выше наград и премий. Так получилось, что я всегда полностью отдавался выбранному делу – будь это спорт, инженерная практика, наука, бизнес или литература. Прожита большая жизнь, и теперь, я думаю, мне есть, что сказать своему читателю.
Но существует ещё и другая сторона – мне просто очень нравится этим заниматься: с помощью языка создавать новые миры. Амоса Оза, получившего в конце позапрошлого года премию «Ясная поляна» за роман «Иуда», спросили, хотел ли бы он стать нобелевским лауреатом. Он ответил, что для него литература – как жизнь, как дыхание. Разве можно давать премию за то, как правильно или красиво человек дышит? Полностью поддерживаю высказывание израильского писателя.
Возможна ли трансформация писателя Кругосветова в кого-то ещё? Последние мои книги – «Клетка», «Вечный эскорт», «Счастье Кандида» – кажутся мне в целом удачными. Я твёрдо знаю, к чему иду. И мои собственные требования к тому, что я делаю в литературе, достаточно высоки. Чувствую в себе запас сил для новых работ, хочу добиться широкого дыхания своих героев и шаг за шагом иду к этой цели. Если, тем не менее, выяснится, что мне не по зубам по-настоящему достойный уровень, возможно, придётся и покинуть литературу. Но пока я далёк от этой мысли.
– Дальнейшие творческие планы?
– Ожидаю выхода двух публицистических книг «А рыпаться всё равно надо – 2» и «Try Living in Russia», английский перевод моей книги «Живите в России».
Есть планы поработать в биографическом и научно-популярном форматах. В научно-популярном формате у меня есть проработка и пробная глава книги для детей о чудесных свойствах Луны. В биографическом – задумано три потенциальных проекта: знаменитый Никола Тёсла, русский астроном и создатель собственной теории времени Николай Козырев и человек, который всегда радовался, дважды рождённый скульптор Исаак Иткинд. Все проекты очень мне интересны, но пока не знаю, когда до них дойдут руки. На очереди сиквел книги «Прогулки по Луне». Сделать сиквел на хорошем уровне, мне кажется, труднее, чем написать первую книгу.
Но главным для меня остаётся мэин-стрим. Работаю над рассказами. Некоторые из них («Месть ножей», «Зашитые») уже опубликованы в газетах и журналах, другие предлагаю в различные издания. Собираю материал для двух романов о девяностых с условными названиями «Один день Бориса Галинского» и «Нахимовец». Какой из них начну готовить раньше, пока не знаю.
В начале года ожидаю выхода премьерного спектакля «Точка невозврата». Пьеса написана талантливой петербургской писательницей Ольгой Шпакович по мотивам моей повести «Сжечь мосты». Начинается работа над экранизацией книги «Сто лет в России», получившей в 2014 году московскую премию имени Владимира Гиляровского в номинации «публицистика». Планы большие, работы хватит на несколько лет.
– Что вы могли бы посоветовать начинающим прозаикам? А если написать себе прошлому – как писателю?
– В литературе никто тебя не ждёт, никто не скажет: «Смотрите, кто пришёл!» – ни в журналах, ни в издательствах, ни в литературных сообществах, ни в читательской среде. В литературе тебя ждут только тяжёлый труд и борьба за интерес к тебе читателей и признание сообществом профессиональных литераторов. Поэтому главная заповедь: «Если можешь не писать, не пиши!»
Три компонента успеха литератора: талант, трудолюбие, выдержка. Последнее – главное. К высоким вершинам литературы поднимется только тот, кто умеет терпеть и ждать своего часа.
Пиши о том, что хорошо знаешь. В каждом слове, в каждой мысли будь предельно искренен. Двоемыслия и ханжества читатель не простит.
Прочти рекомендации великих – Сапковского, Брэдбери, Кинга – о том, как делать литературу.
Учись у признанных мастеров, но не копируй – ты должен оставаться самим собой.
Люби литературу и служи ей, даже если она не отвечает тебе взаимностью. Это единственный принцип искренней любви.
Не радуйся успеху, не бойся хулы и унижений. Верь в себя. Иди вперёд и вверх, пусть успехи догоняют тебя на опасных тропах к сияющим вершинам.
Эти принципы одинаковы для многих творческих профессий, их надо взять на вооружение при занятии любым делом, которому неофит хочет посвятить себя без остатка. Мне приходилось несколько раз в жизни браться за совсем новые для меня дела и начинать с начала. Всё сказанное выше можно сформулировать кратко: верь в себя, не верь похвалам, не бойся хулы, люби своё дело, умей отказаться от многого ради выбранного пути. Это заповеди путника. Что бы я написал себе прошлому, как писателю? Всё то же, что и сейчас. А вернее – ничего бы не написал. Потому что я это уже знал, когда решил стать писателем.
Беседу вела Полина КОРИЦКАЯ
Паршиво жили, Саша, если Тынянов и Зощенко вам стали доступны только в шестидесятые. Да и Ильф с Петровым. Их не издавали только восемь лет. Никто книги не запрещал, не изымал. Как же так? Вы в углу, что ли, жили, в запроходной комнате?
В шестидесятом мне было 19. Откинем указанные 8. В 11 я еще не читал Тынянова. Подумайте сами, Кугель, так сказать, что было доступно до чтения в 52-ом? Вы хоть представляете, какова была жизеь в 52-ом? Не в запроходной комнате, а в лагере всеобщего счастья.
Представляю, что была за эпоха. И хорошо знаю, как человек, всю жизнь старыми книгами занимавшийся, что были за книги. Романы Тынянова выходили в серии “Библиотека избранных произведений советской литературы 1917-1947”. В 1947 году “Кюхля”, в 2948 “Смерть Вазир-Мухтара”, Довоенные издания, в том числе, однотомник, были доступны.
Дело вот как обстоит. Если бы о том речи не было, то и оставалось бы подробностями частной жизни. Ну, не читал и не читал. Бывает. Но сказано было так, что это эпоха виновата, обделила. И это уже искажение исторической действительности. Негоже свою неосведомленность за общие тенденции эпохи выдавать. Многие с превеликим удовольствием поверят, а это навет. У эпохи своих недостатков было вдоволь, чтобы еще и это ей приписывать. И однотомники Зощенко 1946 года можно было отыскать в Ленинграде-то. И книги Ильфа и Петрова с 1946 по 1953 год шесть раз выходили. Тоже изымали, из рук вырывали, вместе с ногтями, чекисты проклятые?