Тонкий намёк

Рубрика в газете: Проза, № 2025 / 20, 23.05.2025, автор: Иван САБИЛО

 

1.

Со студенческим другом – высокорослым, блондинистым Геной Колодиным я расстался почти сразу после выпускного вечера. Хороший был вечер, весёлый, полный осознания, что мы своё образовательное дело завершили, и теперь на прочной основе готовы к жизни и труду. Шутка ли, понадобилось одиннадцать школьных и шесть университетских лет, чтобы оказаться педиатрами. Не только ими, но и в конце шестого курса, под День Победы, стали мужьями наших сокурсниц. Мой друг женился на стройной, атлетичной, не редко с отчётливыми синяками и ссадинами на лице, Грете Гагиной. А я – на её подруге Полине Лесной, внешне под стать ей, правда, без синяков. Такую красивую фамилию получила она в детдоме, куда её доставили прямо из леса. Обнаружили девочку грибники – маленькую, двухгодовалую, покусанную комарами. Старались найти родителей, хотели знать, как и почему она оказалась в лесу, ждали, что мать сама будет искать ребёнка, но не дождались. И стала она Лесной.

Совместную с Генкой свадьбу устроили в небольшом кафе, в Хамовниках. Самыми почётными гостями были моя мама, Генкины родители и пятеро наших общих друзей. Даже не представлял себе, что такое лучезарное событие, как бракосочетание, может быть столь выдержанным и простым, как у нас. Жаль, не было моего отца – год назад армейскому подполковнику Владимиру Алексеевичу Рощину остановила жизнь больная печень.

Заключительную практику, благодаря декану, все мы четверо проходили в детской клинической больнице. Многое освоили и усвоили под руководством старшей медсестры Ольги Ивановны и опытных врачей (мы их назвали волшебниками детского профиля), за что им наш низкий поклон. Благодаря им стали участковыми педиатрами с надеждой, что со временем завершим последипломное образование в ординатуре и станем клиническими врачами. Я и Полина радовались, а Гена и Грета сказали, что нужно подумать. Ну да, им есть, о чём. Грета – известная спортсменка, мастер спорта, двукратный призёр чемпионата России по тайскому боксу, или по муай таю, что значит «свободный бой». Гена посещал её соревнования и нередко брал меня. Благодаря ей, мы постигли тонкости этого вида спорта и, случалось, удачно предсказывали ход поединка. Грета в шутку называла нас боксёрами-теоретиками, хотя уж если не спортсменами, то физкультурниками мы всё-таки были. И помнили холодное, но точное по смыслу наставление: «Спорт калечит, а физкультура лечит». Немного плавали в бассейне, чуть-чуть играли в настольный теннис. Но ни Генка, ни я не выполнили нормы хотя бы третьего разряда. Не то что Гагина! Она и в замужестве сохранила свою фамилию. А Полина из Лесной превратилась в Рощину, что по смыслу во многом совпадает с Лесной.

Я позванивал Генке, приглашал в гости, но положительного отклика не получал. То у него мать и отец больные – надо лечить, то у жены ответственные соревнования – надо поддерживать. А неугомонное время уносилось в никому не известную даль и приближало к финишу последипломные каникулы. С 1-го августа приступаем к работе. Вот только Гена с Гретой не у дел. И неизвестно, о чём они думают. Заняты – и восклицательный знак! Но всё-таки выбрали время и прикатили. И не просто в гости, а, как выяснилось, прощаться. Пока Полина с Гретой стряпали на кухне и вели негромкую беседу, в которой преобладал голос Греты, мы с Геной наблюдали по телевизору футбол «Зенит» – «Спартак», не включая звук. На табло светилось по нолям, и Гена предложил:

– Дань, может, обойдёмся без этой скуки? Мне кажется, нулевые ничьи могут погубить футбол.

Я понял, что он собирается выразить какую-то новость, и выключил. И сказал:

– Согласен. Я бы предложил на первенстве, как на Кубке, после основного времени вводить добавочное. А если и оно не выявило победителя, пробивать одиннадцатиметровые.

Гена вздохнул: – Да, интересная мысль. Но я о другом. Что ты знаешь про мою Грету?

– Странный вопрос. Думаю, всё то же, что и ты.

– И даже откуда она родом, кто родители?

– Ну да. Из Барнаула, родители инженеры. Помню, она при тебе говорила…

– Про то, что она говорила, забудь, – перебил он меня. Его лицо с едва заметными скулами и узко посаженными глазами сделалось озабоченным и серьёзным. Чуть касаясь рукой, он поглаживал щёки и подбородок, словно бы определяя, не пришла ли пора бриться. И вдумчиво проговорил: – На самом деле она из далёкой Талисмании, что в Атлантике, вблизи Америки.

– А столица?

– Она же и столица. Как Люксембург. Её мать действительно инженер на мини-фабрике детских игрушек, а папочка – директор зоосада.

– Зоопарка? – уточнил я.

– Нет, зоопарк – учреждение, большое по территории и по разнообразию животных всего мира. А зоосад маленький и чаще всего содержит диких обитателей только данной местности.

– С ума сойти. А с Барнаулом что?

– Ничего особенного, в Барнауле у неё жила бабушка Настасья. И на каникулы она ездила то к родителям, то к ней, пока та была жива. Там и боксом занялась в первые же свои институтские каникулы. Бабушкина соседка Рита занималась в знаменитом спортклубе Атлетик и её заразила.

– Говоришь, «Талисмания»? Что-то близкое к амулету или оберегу? Впервые слышу о такой стране. Может, она типа Абхазии?

– Ты угадал. Из тех, что не признала ООН. И столь же небольшая, около полутора сотен тысяч жителей. Хотя есть и меньше, но признанных. К примеру, Гибралтар, Гренада или Науру. Есть легенда, которую, возможно, придумали сами талисманцы, что Колумб однажды плыл мимо этого острова, но был дикий шторм, и он не рискнул швартоваться. И якобы сказал: – «Это крошечное пятнышко в океане будет нашим талисманом».

Я усмехнулся и сказал, что такую страну следует искать на карте под хирургическим микроскопом. Мой друг погудел какую-то песенку и пояснил:

– Конечно, нормативно такой страны не существует. Но Грета сказала, что сами талисманцы не требуют, чтобы их признавали. Живут себе и живут. И в большей степени озабочены своими внутренними проблемами, чем отсутствием каких-либо узаконенных актов их внешнего признания. Они не обращают внимания на то, что заниженный уровень самооценки отрицательно сказывается на их интеллектуальном росте, на подпитке собственных внутренних ресурсов.

«Что он говорит? – подумал я. – Какая-то фантастика наших дней. – Выходит, все там заодно, всех устраивает жизнь без размышлений о своём месте в мире, о своих возможностях и желаниях кем-то стать, чего-то добиться. Разве так бывает, хотя бы, и в непризнанной стране?»

И не удержался:

– Точно! Припоминаю, что на первом курсе она разговаривала не так, как мы, а будто с акцентом. И ударения путала. Оказывается, вот в чём дело. Любопытно, и какой же язык они там применяют в своей речи и письме?

– Американский английский. Грета говорила, что из-за этого даже у переводчиков возникают сложности.

– Что же, у них там нет композиторов, писателей, учёных? А спортсмены у них есть?

– Да, как везде, – Гена развёл руками. – Но всё это пришло к ним из других стран. А своего – ничего.

– Так же у нас. Особенно в спорте.

– С чего ты взял? А городки? А лапта?

– Да, это ниоткуда к нам не пришло, – согласился я. – Но никуда от нас и не вышло. Никто в мире, кроме нас, не играет в городки. И про лапту, чтобы где-то ею занимались, я не слыхал. Но бог с ними, с играми. Давай дальше про Талисманию. Интересно, кто они по религии?

– Католики. Дело в том, что первыми переселенцами туда оказались французы и построили там свой храм. Потом островом владели англичане, а теперь толком не знаю.

– Как случилось, что её родители оказались там, бабушка в Барнауле, а сама она в Москве?

– Грета рассказывала, что её прадед Павел Гагин в самом начале войны с Гитлером, попал в плен и очутился в Германии. Пахал, сеял, чтобы кормить германскую армию. А когда американцы освободили местность, где он находился, ему и другим угнанным русским, сказали, что на родине их ждёт тюрьма или даже расстрел. Он прислушался, отказался ехать и угораздил сначала в Америку, потом в Талисманию. Там же встретил русскую девушку Майю, полюбил её и они поженились. Гретина бабушка – мамина мама не смогла оставаться там, когда муж – Гретин дед ушёл к другой. И отправилась в Россию, к двоюродной сестре в Барнауле. Грета не всё помнит, как там было дальше. Но рада, что родители, тоже русские, научили её русскому языку и посоветовали ехать в Москву на учёбу.

– Но почему все шесть лет молчала, что она талисманка?

– Потому что талисманка. Не хотела, чтобы кто-то знал, из какой она «великой» державы. А главное, как она там оказалась.

Я подумал, сама Грета здесь ни при чём – такова судьба, которая часто не считается, как сложится жизнь того или иного чуда природы. Но Генке об этом не сказал – пускай не подумает, что и с ним судьба обошлась неласково, одарив женой издалёка.

Он порывисто встал, походил по комнате и остановился у окна. И вдруг бухнул:

– В общем, туда летим. И билеты уже есть. Думаю, это её неосознанный протест против поступка прадеда, который после плена не вернулся на родину.

– Но ведь после плена! А она…

– Твоя разумная логика не всем подходит. В каждом из нас живёт сокровенное, о чём мы не распространяемся. Так и у неё.

– И надолго? У нас же кончается последипломный отпуск?

– Думаю, да. Знают они там, что Грета имеет существенные достижения в тайском боксе и зовут укрепить талисманскую команду. Такова формальность, а на самом деле хотят зарабатывать на ней большие бабки.

– Ага, вместо того чтобы самим растить настоящего спортсмена, они готовых находят, – сказал я.

– Разве только они? Разве у нас мало варягов?

– А работа? Вы же врачи?

– Там и это учли. И дают нам два места в детском больничном центре. Так что работа не вопрос. Грета сказала, что лучшей доли она для нас и не желала.

Я не ожидал подобных событий и поначалу, вроде бы, принял эту новость, но тут же возмутился:

– И ты не возражал?

– А зачем?

– Хотя, понимаю. Она же боец, мастер спорта, как возразишь?

– Уймись, Данила, мы с нею кулаками и подсечками ничего не выясняем. Но учитываем желания друг друга. В общем, летим. Если сложится, как надо, тебя с Полиной в гости позовём.

Не помню, что я отвечал, расстроенный такой сенсацией. Кажется, хихикал, похлопывал его по загривку, и угомонился, когда наши грации кликнули к столу. Нужно ли говорить, в каком смятении провели мы прощальное застолье.

 

2.

Пролетело два года с их перемещения в свою «Талию-с-Манией», как мы с Полей иногда в шутку называли их страну. Общались по скайпу, отправляли друг другу короткие письма по электронной почте. Мы им о том, что живём с мамой, вкалываем врачами. Поднаторели быстро переходить от предварительного диагноза к верному. А в свободное от работы время создали нашего первенца Мишку. Они нам – что родители Греты вышли на пенсию, что в детском больничном центре занят только Гена, а Грета упорно продолжает свою спортивную карьеру. Одержала несколько побед над бразильянками и американками. Извлекает внушительные призовые. Геннадию столько за год не заработать, сколько она получает за одну встречу. Один американский миллиардер предлагал стать его телохранителем за крупную плату, но Грета отказалась. Ещё писали, что у них там вечное лето, как на Кубе. Приглашают погостить, готовы оплатить проезд и пребывание. И повод нашли подходящий – скоро состоится бой Греты с таиландкой за пояс чемпионки мира. Да, хорошо бы к ним вдвоём, но у нас шестимесячный Мишка, поэтому решили: поеду один. Попросил короткий отпуск и стал собираться. Месяц май, отличная погода и нетерпеливое ожидание предстоящей новизны.

Долго размышлял о подарках. Нужны не такие, что торчат недвижимо, а действенные, животворные и даже азартные. И осенило – игра в дартс. Она не требует большого помещения, особых условий и правил. Играть в неё могут от одного до пяти человек. А при желании и больше. Решено, беру!

И вот после длительного перелёта я в Талисмании. Прямого пути из Москвы туда нет. Пришлось приземлиться в Гаване, а уж из неё на голубом вертолёте к месту назначения. В небольшом строении аэровокзала меня встретил Гена, заметно прибавивший в весе, отпустивший золотистую бородку, но по-прежнему узнаваемый и весёлый. Я оглядел стены вокзала, заляпанные рекламой автомобилей, подгузников и прочих необходимых нам вещей, и похвалил местные порядки:

– Заботятся о нас, напоминают, без чего не обойтись.

– Ох, эта реклама! Скорей бы, на тот свет, наверно, там её не будет.

– Не каркай, – одёрнул я. – Нам с тобой чуть больше пятидесяти на двоих, так что всё впереди. Как жена?

– Готовится. Намеревается провести последний бой и завязать. Ваш Михал Данилыч покоя не даёт, она тоже хочет стать мамочкой. И тёща с тестем настаивают: мол, «пока мы с вами, будем способствовать».

– Хорошая мысль. Как их зовут? Помню, их дочка – Генриетта Игнатьевна…

– Правильно: Игнатий Максимович и Людмила Тихоновна. Оба с недавних пор на пенсии, их добрая воля нам понятна. А имя Генриетта сейчас вышло из употребления. Полным считается Грета.

Я достал телефон и позвонил Полине. Доложил о своём прилёте, о том, что встретил меня Гена, и мы вместе передаём ей привет. Жена сказала, что и дома полный порядок – Мишка ведёт себя по-мужски, сдержанно и не капризно.

– Привези, пожалуйста, ему какую-нибудь местную игрушку, – попросила она. – Какую-нибудь на вырост, чтобы долго его интересовала.

Я обещал. Тут же на глаза попался пункт обмена валюты, и я направился к нему. Но Гена остановил:

– Не суетись, держи, – протянул он местные, жёлтые и синие доллары. – Мало будет, ещё добавлю.

Я пытался протестовать: мол, ты же оплатил дорогу сюда и обратно, ждут и другие расходы, но Гена успокоил:

– Не переживай, для Греты и меня это сущий пустяк. А когда мы приедем в Москву, ты нас тоже чем-нибудь порадуешь.

Вышли на площадь, сели в машину.

– У тебя самобеглая коляска? Неплохо, неплохо.

– Тестева. Одна на семью. Правда, ездить на ней некуда. Из центра страны до самого дальнего берега не более десяти километров.

– Конечно, островное государство, имеет понятные ограничения. Но меньше машин – меньше проблем, – мудрствовал я, разглядывая дома на просторной улице. Удивился, что они здорово походили то на американские небоскрёбы, но маленькие, то на московские сталинские высотки, но совсем миниатюрные.

– Домики ваши в сокращённом варианте кажутся привлекательнее оригиналов. Смотришь и улыбаешься. А работой своей ты доволен?

– О, там порядок. Дети хорошие, быстро поправляются. Недавно меня сделали заведующим пульмонологическим отделением.

– Поздравляю! На родину не тянет?

– Ещё как тянет!

– А Грету?

– Она на родине. И настолько занята своими поединками, что ни о чём другом не думает.

– Она в каком весе?

– Сейчас в первом полусреднем, до шестидесяти трёх с половиной. При росте сто семьдесят девять.

– Почти – как я. Только я чуть выше.

– Да, вы с ней пилюли из одной таблетницы. А тут проблема… Но об этом чуть позже. Приехали, выходим.

Дом, где живут мои друзья, пятиэтажный, из рыже-красного кирпича. По внешнему виду – товарный вагон, только с окнами и без колёс. Подъезд с открытой дверью, третий этаж. Входим в квартиру – в прихожей встречают нас Грета, её папа с мамой и огромный, тёмно-коричневый крокодил на двери одёжного шкафа. Я погладил его и спросил, не кусается ли?

– Кайман, свирепое существо, – пояснил Игнатий Максимович. – Изредка и на людей нападает.

– И этот?

– Нет, наш пока ведёт себя благоразумно. Подобных моя жена у себя на фабрике выпускала. Этого ей преподнесли, когда провожали на пенсию.

– Он таких размеров, что вполне может заменить детскую кровать, – пошутил я.

– Точно! – сказала Грета. – И малыш потом в детском саду или во дворе будет хвастать, что спит на крокодиле. Раньше у папы в зоосаде похожие были.

– Были, но слишком дорого обходились, пришлось отказаться, – пояснил отец. – А без них стало значительно меньше посещений. Так что, возможно, со временем восстановим. Правда, уже без меня. Думая об этом, вспоминаю китайцев, которые решили, что воробьи склёвывают на полях слишком много риса. Объявили всенародную борьбу с ними и вскоре избавились от птичек. Но тут же расплодилось жуткое количество насекомых, которые стали пожирать зёрнышек во много раз больше, чем воробьи. В стране начался голод. Тогда китайцы закупили в Австралии и Советском Союзе нужное число воробьёв. И справились с бедой, которую сами себе учинили.

– Правильно, па, – сказала Грета. – Для нашего благополучия будем разводить крокодилов.

– Так, дочка, но только в зоопарках и зоосадах. Они и живой природе не приносят вреда – не то, что мы, двуногие безрогие.

– Хватит уже полемики! Гость приехал, а вы не вылезаете из ваших споров, – вмешалась Людмила Тихоновна. И тут же я вспомнил акцент, с которым её Грета разговаривала на первом курсе.

– Верно, мамочка, – рассмеялась дочка и сделала мне реверанс. Она в жёлтом халате с бело-розовыми лилиями, с причёской каре. Два года, что мы не виделись, ничуть не изменили её. Нежное, с чуть заметным румянцем лицо совсем не похоже на лицо боксёрки – бережёт себя Грета, умело держит оборону. Мама – седовласая, женственная, невысокого роста – в красном платье с отложным белым воротничком. Седой, лысый, но густобровый папа в сером спортивном костюме широко улыбается, кивками приветствует меня и крепко жмёт руку.

– Я в окно заметила, как вы подъехали, – сказала Грета. – Привет, дорогой! – обняла меня. – Рады тебя видеть.

Оделись и обулись по-домашнему, присели в кухне к накрытому столу. На нём – всё, что у меня дома: бутерброды с маслом и красной рыбой, свежий салат из огурцов и помидоров со сметаной, варёная картошка с котлетами, от которых поднимается чуть заметный парок, и две бутылки вина с непонятными для меня названиями. Игнатий Максимович пояснил, что вино только в обычной бутылке, а в пузатой – морс для Греты. Я принёс из прихожей подарок и вскрыл коробку. Не будучи уверенным, что он придётся Гагиным по вкусу, пояснил:

– Долго думал, какой преподнести сувенир. Хотелось такой, чтобы не лежал где-нибудь на полке или в ящике, а вызывал к себе интерес и привлекал к действию.

– Ого! Подобной вещицы у меня ещё не было! – вскинул брови Игнатий Максимович. – Как-то видел по телевизору и сам подумал заняться. Но вскоре забыл. Что, сыграем?

– Не теперь, – строго отозвалась Людмила Тихоновна. – А пока прошу отведать нашего угощения.

Мы пили почти безградусное вино, закусывали, и вели обычный застольный разговор. Точнее, в основном, говорил я. Сбивчиво отвечал на вопросы про Украину и Россию, выражал надежду на то, что после продолжительного военного конфликта между нами установятся дружественные отношения. Потом пошли вопросы о Мишке – каким он родился, на кого похож и кому отдаёт предпочтение в наших с ним отношениях.

– Хороший мальчик, – сказал я. – Смотришь на него и особенно ясно понимаешь, что в нас есть душа. До его рождения я как будто сомневался, а теперь думаю, она таки есть!

Им понравился мой ответ. Игнатий Максимович подлил дочери морса, а нам и себе вина, и похвалил:

– Отлично сказано! Малышу будет комфортно в такой семье. За тебя, дорогой, за Мишку и за твоих маму и жену. – А вы, – повернулся он к дочери, – не мешкайте с нашими внуками, мы тоже хотим расти с малышом. Не столько по годам, сколько по чувствам.

Грета и Гена посмотрели друг на друга и рассмеялись. Гена сказал:

– Ваш тонкий намёк уяснили, принимаем к сведению.

Пришла пора и мне задать какой-то вопрос. И пожалел, что за долгую дорогу сюда не подумал, о чём спрашивать. Людмила Тихоновна, словно поняв моё затруднение, сама спросила:

– Как себя чувствует ваша мама? Грета нам рассказывала, что она работает смотрителем музея?

– Да, в Третьяковской галерее, в разных залах. Более тридцати лет.

– Казалось бы, несложная работа, а всё время нужно быть начеку, – сказала Грета.

– Именно так. Вот и недавно явился один и стал расклеивать между картинами порно фотографии. Мама попыталась унять, так он оттолкнул её и хотел смешаться с толпой. Задержали и пока неизвестно, кто он и что с ним будет.

– Жаль, меня там не было, – оживилась Грета.

– Ещё бы! – сказал отец. – Ты можешь запросто объяснить, как нужно себя держать в культурном месте.

 

3.

После обеда Игнатий Максимович пошёл в магазин. Мама и Грета занялись посудой, а мы с Юрой стали бродить по квартире из четырёх комнат. В самой дальней, которую он обозначил как мою, показал широкую тахту с цветастым байковым покрывалом, и розовой подушкой. За нею – книжный шкаф с томами Достоевского, Шекспира, Драйзера… Везде чистота и порядок. На стенах, кроме портретов родичей, яркие спортивные дипломы Греты, а в отдельном, застеклённом шкафу, её кубки.

– Солидно, – ткнул я пальцем в стекло. – Интересно, пригодилось ли ей мастерство где-то вне ринга? – спросил я.

– А как же! Правда, в Москве не случилось. Но здесь прошлым летом в нашем скверике толстый хам бил женщину. Грета была на пробежке и потребовала прекратить. Так он и на неё вызверился. Но один точный удар – и хам нашёл своё место под лавкой. Тут полиция подоспела, хотела увезти в заповедное местечко, а женщина, как потом выяснилось, его жена, не позволила. Сказала, он ни в чём не виноват и попросила не забирать. К тому же на Грету посмотрела без всякого смущения. Потом оказалось, они – наши соседи по дому, но никогда не здороваются.

Я почувствовал, как от такой новости увлажнились ладони, а в висках пробудился пульс. И сказал, что после Генкиного рассказа буду с ещё большим уважением относиться к его жене.

– И правильно сделаешь. Она ценит нашу дружбу. Мы часто говорим про вас. Ещё о том, что моим отцу и матери всё хуже. Мать из больницы почти не вылезает. Так что беру отпуск и еду. А то сын медик, а помощи никакой.

Я только сейчас подумал, сколь затруднительно чувствует себя мой друг, находясь вдали от родных. Будучи врачом, оставляет мать и отца без подмоги.

– Какой же выход? – спросил я. – Может, мне их доверишь?

– Спасибо, дорогой, но скоро сам поеду. Возьму, как ты, краткосрочный отпуск и рвану. Надеюсь, продержатся.

– Ещё ты говорил, что у Греты какая-то проблема?

К нам заглянула Грета.

– Не скучаете? Я скоро освобожусь, так что составлю вам компанию. Можем прогуляться в зоосад. Или у вас другие планы?

– Нет, зоосад – хорошая идея, – сказал я.

Когда она ушла, Гена с нескрываемой злостью сказал, что проблема постыдная. Грета должна была провести бой с чемпионкой мира, таиландкой по имени Хонгтонг, но та попала в автоаварию и находится на излечении. А матч широко разрекламирован, продана масса билетов по бешеным ценам. Большинство из них – американцам и бразильцам. Срочно бросились искать замену. И нашли. Ею оказалась тридцатисемилетняя Герда Мур, которая никак не подходит для боя.

– Из-за возраста? – спросил я.

– Нет, из-за того, что она бывший мужик. Или, по-научному, трансгендер.

– Насколько я помню, уже проводились подобные встречи, – сказал я. – Даже на олимпиаде.

– Да, случались, но редкие из них проходили без скандала. И, на мой взгляд, преступник тот, кто допускает такие поединки. Потому что имплантированная женская грудь и отрезанный мужской корень не отменяют анатомо-физиологических особенностей мужика. У него руки длиннее и сильнее, дышит он больше животом, чем грудью, ноги и зад меньше весят. И многое другое, что должно учитываться супервайзерами боёв. Мы с тобой знаем это. В курсе и те, кто их затевают. Но страсть к баблу делает своё чёрное дело.

Гена толковал то, о чём мы неоднократно размышляли в студенческие годы. Официальное признание геев и лесбиянок, смена пола, брак однополых, – такое, на наш взгляд, не возвышает человека, не сохраняет в нём человеческое, а разрушает его. О чём ещё может серьёзно задуматься остолоп, если он только и вьётся вокруг самого себя, только и думает, что бы и как бы в себе изменить. Здесь уже недалеко и до партеногенеза, при котором особь размножается от самой себя. Примеры тому – некоторые черви, дафнии, ящерица Даля…

– Ну, ты круто, хотя целиком тебя поддерживаю. И какой же выход? Разве сама Грета не может отказаться?

– В том-то и дело, что может, но не хочет. И уверяет нас в своей победе. Отвергла советы отца и просьбу матери. В общем, решительна и бесповоротна.

Я в немалой растерянности слушал друга. И не знал, что посоветовать. Что, если Грета в самом деле готова к схватке и покажет противнице кузькину мать? А если нет? И здесь Гена прав на все сто.

– Хочешь, я с нею поговорю?

– О чём?

– О том же. Чтобы отказалась.

– Не подействует. Нужно не с нею говорить, а с этой Мур. Телефон у меня есть.

– О чём? – насторожился я.

– О том, что он круто пожалеет, если выйдет на ринг против Греты.

– Звони. Если что, я рядом.

– Давай чуть потом. Сейчас Грета придёт.

 

4.

Выходя из дому, Гена захватил в прихожей небольшую спортивную сумку жены. После нашей прогулки она отправится на тренировку, а мы домой. Путь до зоосада не занял и пяти минут. Скромный вход с голубыми деревянными резными воротами и красной калиткой, песчаная дорожка и длинным рядом вольеров, отделённых друг от друга частой металлической сеткой. Здесь мы встретили изящных косуль, осликов, лошадок пони и козочек. Попались на глаза обитатели и других мест – яркий задумчивый верблюд, который, вскинув голову, смотрел так, будто хотел увидеть, что там, за горизонтом, и серый общительный слон, который приветствовал нас взмахом хобота. Зоосад невелик, чувствуется достойный уход и культура посетителей, что не пытаются кормить животных. Уместен в середине зоосада красивый, бьющий тугими струями, фонтан. В жаркие дни, а тут такие сплошь и рядом, он наполняет окружающее пространство живительной влагой и слегка понижает температуру.

– Папа отработал здесь двадцать лет, – сказала Грета. – Пишет книгу на эту тему, и жалуется, что дело подвигается с большим трудом. Недавно я поздравляла его с днём рождения и желала здоровья. Так, знаете, что он ответил? Что здоровья у него хватает, ума бы столько! Я спросила: – «Па, ты о чём?» Так он: – «Ох, дочка, с книгой, которую задумал, не клеится. Начинаю писать одно, в голову лезет другое. Начинаю другое – лезет третье. И так постоянно. А дело ни с места».

– Кажется, я знаю, в чём проблема, – сказал я. – Помню, в десятом классе решил вести дневник. Уйма интересного, рой событий – только не ленись, выражай. Особую, многолистную тетрадь приготовил. Ну, приказываю себе, размахнись рука, раззудись плечо! И начал: «Сегодня утром проснулся раньше обычного и подумал, каким будет нынешний день…» И всё, дальше – ни буквы. Я и так, и этак, но заклинило и ни с места.

– Так ничего и не написал? – спросила Грета.

– Нет, написал, но всё какое-то искусственное, будто не моё. Выходило, будто я один, такой прямой и справедливый, а все остальные – мелочь пузатая, смотреть тошно.

– Видишь, всё-таки осознал себя! Может, и папе что-нибудь посоветуешь?

Пришлось крепко задуматься. В сообразиловку вскочило жёсткое словечко «сопромат», сказанное когда-то отцом. – «За какое бы дело ты ни взялся, говорил он, встретишь сопротивление». – Я не согласился: – «К чему этот технический термин, когда проблема в способностях? Точнее, в их отсутствии. И откуда их взять, если берёшься за неосвоенное дело?» – «Стало быть, нужно преодолеть сопротивление материала и ступать дальше», – наставлял он. – И привёл гениальную, как он её называл, поговорку: «Дорогу осилит идущий». – «И не пьющий», – хмыкнул я. Тут он был целиком согласен: – «Насчёт непьющего ты абсолютно прав, потому что пьющий успешнее любой болезни валит собственное здоровье».

Можно было не забираться в дебри памяти, всё это Гена и Грета знали не хуже меня. Но не утерпел и выпалил:

– Сопромат! Мне кажется, надо возвращаться к начатому и продолжать. Заставить себя – и ждать результата.

Грета и Гена посмотрели друг на друга и рассмеялись. Гена сказал:

– Как просто современные гиганты мысли справляются с трудными задачами! Дать себе приказ: поднять вручную грузовик, слетевший в кювет. Приложить сверхчеловеческие усилия, и он никуда не денется – встанет на дорогу.

– Ну да, хорошо ты о грузовике, – сказала Грета. – Однако, я думаю, Данька лучше тебя понимает проблему, если делает упор на сопромат. Когда знаешь, кто твой противник, легче решать, как его одолеть.

Я оценил её похвалу, но понимал и тревогу Генки за устойчивость жены перед необычной конкуренткой. И, когда подходили к вольеру, где содержались обезьяны, решился на большее:

– Я думаю, Грета, что и в твоём сознании, сопромат нашёл уютное местечко. И не даёт тебе возможности согласиться с мужем. Он советует отказаться от боя с монстром, а ты…

– Не с монстром, а с Гердой Мур. И я совладаю с ней, вот увидите!

– Так если бы с ней, а то ведь с ним, дорогая. С ним! – оживился Геннадий. – Всего-навсего переделанным под неё, вот в чём суть! Да, были случаи, когда мужчины выходили на ринг против женщин. Я читал. Хотя весь мир, все спортсмены и тренеры против. А когда американцы назло всем честным, нравственно здоровым людям приняли закон о гендерном равенстве, всякие менеджеры и промуотеры заявили, что ничего страшного не видят в поединках мужчин и женщин. Одна американская боксёрка вышла против американского китайца боксёра и победила его. Он потом говорил, что во время боя плохо себя чувствовал, болела голова и прочее. И так и не признался, что просто не мог ударить женщину.

Несколько шагов сделали молча, но у вольера с лисами Грета попросила:

– Давайте оставим этот вздор. Вместо того чтобы укрепить мои крылья для взлёта, вы усиливаете психологическое давление. Всё, мне пора, а вы ещё друг с дружкой порезвитесь.

Она взяла мужа за руку и повела на выход. Я ступал вслед за ними и, как будто, жалел, что влез в этот разговор.

Оставшись вдвоём, мы продолжили тему поединка. Гена сказал, что, несмотря на Греткин сопромат, он всё-таки свяжется с Гердой Мур. И сделает это незамедлительно.

– Звони! – подначил я. – И придай голосу металлическое звучание.

Пришли домой. Игнатий Максимович и Людмила Тихоновна готовили ужин и разговаривали на американском английском. Мы засели в дальней комнате. Гена набрал номер. И заговорил по-английски. Я неплохо знаю инглиш, и кое-что понял. Сначала он вежливо поздоровался и представился стражем порядка. Услышав какой-то ответ, сказал, что он противник выхода на ринг Герды Мур. Немного помолчал, внимая собеседнику, и вспыхнул: – Запомни, тварь фальшивая: если выползешь на ринг и хоть раз ударишь Гагину, получишь дырку в черепе. Но так как ты частично женщина, то не пулей, а молотком. Уяснил? Повторять не буду! – И отключил телефон. И ко мне:

– Что скажешь?

– Не знаю. Аховое положение. Понимаю тебя, но сам бы никогда на это не пошёл. Равно как не помогаем Грете, а мешаем ей настроиться…

– Да? Я бы посмотрел, если бы твоя Полина оказалась на месте Греты. Что, дошло?

Я с ужасом представил себе Полю на ринге и только сейчас понял состояние друга.

– Дошло, но такого даже не вообразить. Ясно одно: что-то надо делать. И не в домашних условиях, не кустарно, как мы, а на уровне мировой юстиции. Обязать парламенты, комиссии по правам человека, не знаю, кого ещё, но всё-таки принять меры к недопущению подобного рода телесных вторжений.

– Тем более что в мире этих «недоделанных», как они сами себя считают, всего-то чуть больше или даже меньше одной трети процента, – согласился Генка. – И не тела их недоделаны, а мозги. Поэтому, если уж не вообще запретить всякий ремейк, то хотя бы спорт оградить от их бессовестных притязаний. И лишить права на победу над заведомо слабейшими.

Прав мой друг, всецело прав! Нельзя терпеть того, кто, в угоду собственному бзику, замахивается на освящённые веками правила человеческого общежития. Далеко же мы пойдём, если вдруг возникнут те, кто посчитают, что сатанистам, видите ли, нужны хвосты. Или копыта. И что? Пришло время разводить хвостато-копытных?! Но в сценарии с Генкой положение не простое. Вдруг эта Мур уже позвонила в «органы» и поставила в известность тех, кому интересно такое дело? У них есть телефон Геннадия, они могут легко выйти на него.

Сказал об этом Генке, а тот аж подпрыгнул от радости:

– И хорошо! И прекрасно! В данном случае общественный резонанс на пользу делу. Наших с тобой единомышленников несравнимо больше, чем противников. Так что не за горами слава и почёт. А главное, эта переделанная особь не ударит Грету.

В продолжение дня осваивали игру в Дартс. У Гены выходило результативнее, и он легко одержал победу. Ненадолго к нам присоединился Игнатий Максимович, но он оказался ещё слабее меня. Пущенные им дротики часто не попадали не только в цель, но и в саму мишень.

 

5.

Когда вернулась Грета, сели ужинать. Были охотничьи колбаски под томатным соусом и сырники со сметаной и чаем. Грета разговаривала только с отцом и матерью. И не отвечала, когда мы обращались к ней. Мы поняли, что она знает о нашем разговоре с её соперницей. Гена погладил её руку и попросил:

– Может, обнародуешь свою недомолвку, чего таить?

– Ага, делать мне больше нечего, – быстро проговорила она. – Никто вас не просил лезть не в своё дело.

Родители с любопытством и нескрываемой озабоченностью взглянули на дочь, потом на нас.

– Что-то произошло? – спросил отец. – Если не секрет, просим поделиться.

Какое-то время было тихо. Гена прожевал сырник и, стараясь, как можно смешливее, рассказал о своём разговоре с Гретиной соперницей. При этом представил себя предельно вежливым и доброжелательным. Но всё же предостерёг Герду Мур от жёсткого боя. Иначе она потом крупно пожалеет.

– Правильно сделал, – сказал отец.

– Не думаю, – возразила мама. – Дело зашло так далеко, что ничего уже никаким рецептом не поправить. Теперь всё зависит только от тебя, дочка. И мы верим, что справишься.

Грета сидела молча. В глазах равнодушие и успокоенность, что я отнёс к признакам хорошей спортивной формы. И подумал, что она не произнесёт ни слова до самого сна. Однако ошибся.

– Ладно уж, несколько заметок о том, что происходит, – сказала она. – Я завершала тренировку, когда в спортзал явился Эрнест, тренер Герды. Подозвал меня и спросил, кто ей сегодня звонил и угрожал расправой. Я сказала, не знаю. Он поверил. И спросил, не мог ли это сделать мой муж. Я сказала – не мог. Он не поверил. И заявил, что телефон, по которому звонил угрожающий, у него есть. И он ему позвонит. Если же обладатель этого номера не станет разговаривать, он поставит в известность службу безопасности. И добавил: – «Не усложняй себе жизнь, Гагина». – И ушёл.

Наступила неловкая пауза. Никто не знал, что делать. Наверное, Грета почувствовала себя виновницей нелепого положения, в котором все мы оказались, и попыталась успокоить:

– Я вот что прошу, перестаньте меня опекать. Сама разберусь. А вам могу сказать только спасибо за ваше беспокойство. Послезавтра сами убедитесь, что у меня хорошая подготовка, и мне по плечу любая претендентка. Даже переделанная!

Гена сжал губы и нахмурился:

– Ты, пожалуйста, не думай, что я забочусь только о тебе. Конечно, и о тебе тоже. Но более о тех, кто попадает, что называется, в заведомо неравное положение. Я против любой хитрожо… прошу прощения… подделки, что ведёт… Сами знаете, к чему ведёт. Пускай звонит, я и твоему Эрнесту скажу то же самое.

При этих словах Людмила Тихоновна хмуро посмотрела на зятя, положила обе руки на стол и вразумляющим тоном сказала:

– Не нужно никому ничего говорить, мы этим только мешаем. – И к дочери: – Да, мы переживаем за исход. Но раз уж ты нацелилась на победу, значит, удачи тебе. Держись, дорогая, и она окажется на твоей стороне.

Грета слушала и любовалась мамой. Было видно, что не ожидала она таких слов. Тут же удивлённо вскинула брови:

– Боже, что делается! Мама, а помнишь, как совсем недавно ты говорила: – «Дался тебе, доченька, этот спорт. Другие гимнастикой занимаются, мячиком, шахматами, а ты…» – И как же я тебе благодарна, что сегодня ты нашла совсем другие слова…

На глазах матери навернулись крупные слезы.

– Что ты, что ты, – встрепенулся Игнатий Максимович. – Спокойнее, Люда, они умные приматы и сами решат свои проблемы. При том что дочка обещала завязать с неженским делом. – И к дочери: – Нам жалко тебя, когда бьют тебя, но ещё жальче тебя, когда бьёшь ты. А сегодня желаем только победы – лёгкой и красивой.

Грета поднялась, прикоснулась щекой к маминой щеке и вышла. И тут же напомнил о себе телефон Геннадия.

Он снова заговорил по-английски. А я, утомлённый нервной обстановкой, не захотел прислушиваться. Гена встал и покинул нас, чтобы разговаривать отдельно. Мы ждали его и молчали. Но он всё не шёл, и я отправился на поиски. Нашёл в дальней комнате. Он завершал разговор, и я перевёл на русский его последнюю фразу: – «Спасибо, Эрнест, приму к сведению… Да, пока, всего доброго!»

Я думал, он расскажет о разговоре, но не случилось. Пожелал мне спокойной ночи, а сам отправился то ли к родителям, то ли к жене.

Я подождал его и лёг. Хорошие, степенные люди, но как неуютно устроена их жизнь. Как точно сказала мама Греты про виды спорта, которые приносят радость и здоровье. И сам добавил к словам Людмилы Игнатьевны ещё три: теннис, плавание, дартс.

 

6.

Утром проснулся поздно, в половине одиннадцатого. Геннадия нет, лечит детей. Открыл дверь – из кухни раздавались смешливые голоса, и я направился туда. Здесь были родители и Грета. Все трое заняты, наверное, самым бесхлопотным делом – вязанием крючком.

– Выспался? – поинтересовалась Людмила Тихоновна.

– А то! – бодро ответил я.

– Сны показывали? – спросил Игнатий Максимович.

– Да, резвящегося козлёнка на берегу реки, – тут же придумал я для потехи.

– О, знаковый сон! – оживился Игнатий Максимович. – Он говорит о том, что вместе с козлёнком будет расти твоё благосостояние и радость семейной жизни.

– Хорошо бы! – благодарный за такую трактовку, сказал я. – А вы, я смотрю, вяжете?

– Пока лишь осваиваем, – сказала Людмила Тихоновна. – Совместное дело сближает, вот и стараемся.

Слушая нас, Грета улыбалась и особенно внимательно вглядывалась в свою работу. Посмотрела на меня:

– Звонил Гена, сказал, что вы с ним вечером идёте в театр на Шекспира, на «Сон в летнюю ночь».

– А ты? – спросил я.

– А я – на тренировку.

Мы втроём, словно сговорившись, отозвались улыбкой, притом, каждый из нас имел в виду что-то своё. Лично я почему-то думал, что Грета одержит победу. И не удержался:

– Всё будет отлично, Грета! Тебя ждёт успех.

– Подтверждаю твои слова, – сказала она. – Тебе вчера Гена рассказывал, что ему звонил Эрнест?

Я мотнул головой.

– Да, звонил. И сказал такое, во что и Гена, и я первым делом не поверили. Оказывается, дочка богатых родителей Герда Мур изначально, до восемнадцати лет была девушкой. И занималась тайским боксом, правда, не совсем удачно, чаще всего проигрывала. Тогда она преобразовалась в мужчину. Но и здесь её не ждал успех, и она обратно переделалась, в женщину. Теперь её выступления более успешны, и привели к поединку со мной.

Грета положила на стол своё вязание и, глядя на меня, рассмеялась.

– Что ещё? – спросил я.

– Судя по тому, как широко ты раскрыл рот, тебя удивила и порадовала такая новость. Выходит, можете успокоиться и ты, и Гена, и мои милые родители.

– Не верю, – сказал Игнатий Максимович. – Тайский тренер твой Эрнест – врун большой, как Эверест!.. Во, стихами заговорил, неспроста же?

– И я не верю, – рубанул я воздух рукой.

– Я тоже, – сказала мама.

– Но почему? – удивилась Грета. – Разве такого не могло быть?

– Не могло, – сказал отец. – И, если бы вдруг случилось, уже знал бы весь мир. Ты в Интернет лазила?

– Да, и ничего не нашла. Скрывают.

– Этого было бы не скрыть, – сказал я. – Так что не расслабляйся.

Людмила Тихоновна встала и, обратившись к мужу и дочери, попросила их на время удалиться – гость должен позавтракать.

Когда они ушли, достала из духовки яркие, золотистого цвета, блины, яичницу, зажаренную с ломтиками бекона, и вскипятила кофе. При этом говорила о дочери, хвалила Москву за полученное дочкой образование, но ругала тайский бокс, который, как она считает, лишает её настоящей, естественной жизни.

– И откуда в ней это, – удивлялась она. – Ни по линии отца, ни по моей линии, не было у нас ничего подобного. Ну да, имел место один случай, когда ей пригодился бокс при конфликте в сквере. Но ради этого принести в жертву самые драгоценные годы юной жизни – я этого не понимаю.

– «Своя охота пуще неволи», – вспомнил я давнюю поговорку, чтобы как-то утешить женщину. – Наверно, жива в Грете страсть к совершенствованию собственных физических и моральных данных. Но ничто не вечно, придёт пора, и она бросит непосильное для многих занятие. А станет матерью – свои навыки и умения с большой пользой передаст детям.

Людмила Тихоновна не стала возражать. Убрала за мной посуду, и спросила, каковы мои планы. Я сказал, что хотел бы посмотреть подарок для сына из уникальной страны Талисмании.

– О, это просто. Напротив зоосада – промтоварный магазин, выберешь там на свой вкус. Наши деньги есть?

– Да, Гена постарался, так что спасибо.

– Ну и хорошо, – сказала она и пошла к себе.

Я хотел заглянуть в комнату Греты, но тут же передумал. Не надо ей лишних мнений про соперницу, у неё наши заключения могут вызвать острую аллергию, того и гляди, вся покроется отёками. Оделся по-уличному, спросил, будут ли они дома, когда вернусь, и Людмила Тихоновна вытащила из ящика стола запасные ключи.

– Возьми на всякий случай, хотя мы с Игнатием никуда не собираемся. На улице – уже за тридцать. Надень Генкино сомбреро из пальмовых листьев, – она раскрыла в прихожей шкаф и достала с полки белую шляпу с высокой тульей и широкими полями. На тулье – бежевый ягнёнок, смотрит так, будто позирует фотографу. Я хотел отказаться, но посчитал это невежливым, и напялил на голову.

– Отлично! Вид бодрого мексиканца! – восхитилась она. – Лучшей тени не бывает!

Я поблагодарил и вышел из дому. Тут же позвонил Гена и попросил в шесть вечера быть на месте – двинем в театр.

– Буду, – ответствовал я. – А ты не мог бы сказать несколько слов про звонок Эрнеста?

– Потом, сейчас некогда.

 

7.

Белый одноэтажный магазин, похожий на плоскую костяшку домино, оказался переполненным различными товарами – от велосипедов до электробритв и зажигалок. В середине зала в несколько рядов стояли и висели зеркала, и я не преминул взглянуть на свою шляпу. Прекрасно смотрится. Не просто головной убор, а эмоциональный взлёт! Захотелось такой же привезти сыну. Быстро отыскал шляпный отдел, а в нём – береты, бейсболки, шляпы-колокола с узкими полями, и маленькое сомбреро, с красочной кантовкой на полях, похожее на мою. И понял, что это и есть мой подарок для малыша «на вырост», – как сказала Поля. Юная, симпатичная продавщица искренне улыбнулась и упаковала её в большую картонную коробку.

– И эту, – показал я на шляпу – точную копию Генкиной и такого же размера. Она и её вручила мне, как первую. – А вас прошу примерить ещё две, но женские. И не пальмовые, а фетровые, – смутил я девушку. На её удивлённый взгляд сказал, что сомбреро нужны моей маме и жене – у них головы такие же, как у неё. – О, вспомнил: пятьдесят шестого размера! – обрадовался я. Она не стала их примерять, составила тульями друг в друга и упаковала в ту же коробку, а затем ещё в прозрачный мешок.

Решив проблему с подарками, подумал, чем занять себя до вечера. Погода жаркая, хотелось куда-нибудь в прохладу. Лучше всего в кино, там всегда интересно, и кондиционер. Вместе со мной из магазина выходил крупный парень, и я спросил, где тут поблизости кинотеатр.

– Так вот же, – повернулся он к магазину. – Только с другой стороны.

Я обошёл здание и увидел вход с широкими дверями, а рядом с ним – кассу. Фильм «Respecting himself», что я перевёл, как «Тот, кто уважает себя». Отличное название, иду! Но не тут-то было – очередной сеанс только через два часа. «Первая моя неудача», – хмыкнул я и вернулся домой.

Греты нет, в прихожей не видно спортивной сумки – значит на тренировке. Родители в гостиной смотрели телевизор. Игнатий Максимович позвал:

– Давай скорей, тут про дочку и про завтрашнюю встречу.

Я увидел эту самую Герду и понял, что она всё-таки больше походит на женщину, чем на мужчину: чернобровая брюнетка, плотного сложения, большеглазая, с короткой шеей.

Экран мигнул и перешёл на рекламу.

– Ты чуток не успел, – сказал Игнатий Максимович. – Показывали обеих, брали у них интервью. Грета сообщила, что готова к поединку и постарается оправдать надежды зрителей. А Герда заявила, что предчувствует победу уже в первом раунде.

– Чью победу? – спросил я.

– Тут она не уточнила, – рассмеялся Игнатий Максимович. – Хотя, скажу вам, барышня из крепких. Что-то женское, как будто, есть, но взгляд мужской, взгляд охотника, что изготовился к выстрелу.

– Я тоже обратила внимание, – сказала Людмила Тихоновна. – И голос ломающийся, как у подростка. Рук не заметила, не показали.

Я не стал комментировать ту малость, которую увидел по телевизору. И принёс покупки. Хозяева умильно и трогательно улыбались и хвалили выбор. Людмила Тихоновна погладила маленькое сомбреро, как будто головку малыша.

– Молодец, то, что нужно, через полчасика позову обедать, – сказала она и отправилась на кухню.

Я пришёл в свою комнату и позвонил Полине. Дома всё в порядке, Мишка впервые пытался разговаривать, но только губами, без какого-либо звука.

– И ещё, – сказала она, – вчера мама поведала, что хочет больше заниматься внуком, а для этого собирается оставить работу. Дескать, она пенсионерка, пора на выход. И мне посоветовала возобновить лечебное дело. Я обрадовалась и расцеловала её. Ты как, не против?

– Ну, если решили, делайте. Довольно ей быть блюстителем порядка, хотя бы и в Третьяковке.

– Тогда звоню в кадры и ставлю в известность?

– Подожди, когда она уволится.

– Ты полагаешь, может передумать?

– Нет, но всё-таки нужна определённость. Послезавтра буду с вами, так что поговорим. А пока примите большой привет из маленькой Талисмании. Здесь хорошо, но жарко. Привет мамочке и Мишке, я привезу ему сомбреро.

– Рада, милый. Мне нравятся такие шляпки. А как тебе там? Грета ещё не сражалась?

– Хорошие вопросы, но ответы чуть потом. С Гретой столько всего, жуткая интрига. Завтра у неё, как ты сказала, сражение. Родителям не по нутру дочкина спортивная страсть, идём только мы с Геной.

– Привет им от меня. Теперь их очередь побывать у нас.

Мы завершили разговор, и я послал ей тысячу поцелуев.

С этой минуты время потянулось ещё медленнее. Долго обедали, долго разговаривали о жизни, о России. Их интересовало положение у нас молодёжи и стариков, Москва, москвичи и цены в магазинах. Я с удовольствием отвечал на их вопросы и немножко заикался, когда они затрагивали проблему с Украиной.

– Да, никто из нас не ожидал, такой беды, рухнувшей на, казалось бы, единый народ, – сказал Игнатий Максимович. – Веками жили вместе, выступали против общих врагов, одерживали победы – и нате!

– А для нас это было предсказуемо и неотвратимо, – заметил я. – Мой отец, подполковник связист, говорил, что всё дело в амбициях многих европейских правительств. В нынешнее время почти все они состоят из амбициозных, но далеко не умных деятелей. Их меньше всего заботит благосостояние людей, а больше – собственные мелкие интересы: быть на виду, показывать свои мускулы, утверждать своё право на вождизм. Забывают, к чему такое в своё время привело Гитлера. – «Но и наши тут медлят с победой, – гнул я своё. – Не первый год пытаемся одолеть потерявших ориентиры украинцев, а конца и края не видно». – «Потому и не видно, что там тоже наши, – вздыхал отец. – А при конфликтах между собой родне бывает трудней договориться, чем с самым жёстким чужаком».

Мои собеседники внимательно слушали. Людмила Тихоновна скручивала уголок скатерти, а Игнатий Максимович чуть слышно постукивал пальцами по столу.

– Всё верно, – сказал он. – Мы были ещё школьниками, когда нашу историческую родину возглавил Горбачёв. И смеялись, когда узнали, что он бывший комбайнер и тракторист. К чему это привело, всем известно.

– Да, нужно было тебя назначить, – усмешливо включилась в разговор Людмила Тихоновна. – У тебя большой опыт работы с животными, он бы сказался и на людях.

Игнатий Максимович не стал возражать. С наигранным удивлением взглянул на жену:

– Где ж ты была, Милочка, что не назначила? А я так мечтал, так мечтал!

К моей большой радости, наш разговор не превратился в обычное занудство. Но и продолжать его не было смысла. Поэтому затронул иную, близкую им тему:

– Сами вы историческую родину не держите на примете? Не собираетесь перебраться?

Что-то хотел сказать Игнатий Максимович, но жена опередила:

– Ты недалёк от наших мыслей, Данилушка. Но суть такова, что этого не случится. Пенсии, прожитые годы, обстоятельства. Всё так существенно. А главное – жильё. Куда ехать?

– На квартиру может легко заработать Грета, – показал я большой палец. – Пара-тройка побед на ринге, и…

– Упаси бог, Данилушка, – перебила меня Людмила Тихоновна. – Обойдёмся, если только таким путём. Мы с Игнатием и Геной приложим все старания, чтобы она стала врачом и жила, как все люди.

– Да, нашему якорю не сдвинуться, не подняться, – пояснил Игнатий Максимович. – Мы ведь интересовались этой проблемой. Единственный город, куда бы мы переехали, Москва. Она, пока там училась Грета, стала и нам родной. Оказывается, в Москву и в Петербург невозможно из-за их перенаселённости. Но не будем против, если дети вдруг надумают туда.

Ах, какое точное, какое весомое слово «туда»! Как ясно выражает оно внутренний запрет на переселение.

– Но у вас дочка и зять, они могут легко переехать к родителям Гены. А вслед за ними и вы.

– Нет, Данилушка, это слишком громоздко. У нас годы и годы, нам уже не по силам такая затея.

Наверное, следовало бы сказать, что часто мы недооцениваем свои возможности, и при толковом подходе можно легко выйти из трудного положения. Но я не стал. Они это знают и без меня. И не уверены в том, что смогли бы перебраться. Само наше государство должно как-то входить в их положение.

Я поблагодарил за обед и за беседу, и пошёл к себе.

 

8.

Время, которое будто бы остановилось, опять пошло. Вернулся после работы Геннадий и с удовольствием отметил, что день выдался на редкость спокойным. Мы хотели рассказать ему об интервью спортсменок, но, оказывается, он тоже наблюдал их у себя в больнице. Напились чаю и отправились в театр. Вскоре посреди просторной площади с фонтаном – как у нас перед Большим театром – я увидел невысокое здание с двумя тонкими колоннами и круглыми окнами за ними.

– Название у него есть? – спросил я.

– Да, музыкально-драматический театр имени Ромео и Джульетты.

– Оригинально! – удивился я. – Наверное, нигде в мире нет ничего подобного.

– Тебе не по вкусу?

– Почему? Наоборот, сразу ясно, что собой представляет данное сооружение и чего от него ждать. Но разве не нашлось в Талисмании человека, имя которого могло бы украсить подобное заведение?

– В том-то и дело что нет. Талисманцы думают о себе, что ещё никто из них не наработал на то, чтобы его именем облагородить какое-либо учреждение. Но, как говорится, дело времени, – он подмигнул мне, похлопал в ладоши и добавил: – Думаю, не за горами день, когда строящемуся у нас Дому спорта присвоят имя Греты Гагиной. Однако для этого ей нужно завтра победить.

– Хорошо бы, – сказал я, принимая билет для прохода и слушая первый звонок.

В скромно обставленном фойе стояло пианино, а на стенах висели шесть или семь овальных портретов, на которых я узнал только Шекспира и Островского. Бросилось в глаза, с какой радостью смотрят на нас высокий мужчина и под стать ему женщина. Тут же они подошли к нам, мужчина обеими руками взял руку Геннадия, а женщина стала радостно благодарить его по-английски, причём, иногда поворачивалась ко мне и тоже благодарно кивала.

Дали второй звонок. Мы с ними расстались. Гена сказал:

– У маленького сына этой пары был деструктивный аппендицит. Родители поздно обратились за помощью, и дело крайне осложнилось. Но мне и моим коллегам удалось уберечь малыша.

– Поздравляю! – сказал я. – И у меня случалось, но, чтобы в театре, на виду у всех… Как знаменитого артиста…

– Бывает, – сказал Гена, пропуская меня вперёд при входе в зал. – Такое вдохновляет, делает нас прочнее.

Зал небольшой и почти полный, в основном, молодёжь. Наши места в середине, в седьмом ряду. Третий звонок, гаснет свет. Погружаемся в атмосферу средневековья: Греция, Афины, свадьба Тезея и Ипполиты. Всё ярко, выразительно – ты среди людей, которые несут тебе радость. «Сон в летнюю ночь» – любовный треугольник и даже не один, а целых два. Остроумно и вдохновляюще, точь-в-точь по Шекспиру. В завершение спектакля один из его героев просит прощения у зрителей за интриги, разыгранные на сцене, и предлагает считать, что всё это было летним сновидением.

– Спасибо за театр, – пожал я руку Геннадию. – Отвлёк на время от мыслей о завтрашней встрече.

– Отлично! А я всё думаю и думаю. И жалею, что не получилось уговорить Грету.

– Не переживай, сойдёт. Теперь только от неё зависит, победить или нет. При её характере сложно что-либо менять.

– О, здесь ты – в самую точку. И уверен: сдержит она слово насчёт последнего боя… Как нелепо звучит – «женщина и бой».

– Ага, также, как «мужик и хрупкий».

Дома родители ждали нас для совместного ужина. Грета отдыхает. Мы рассказали о спектакле, и они тоже пойдут.

После ужина мы с ним ещё немного поговорили. А прежде, чем разойтись, он спросил, не хочу ли я побывать у него в больнице. Я поблагодарил за приглашение и согласился.

– Давай часам к пяти, а там сразу в «пенал», как у нас называют спорт арену. Минуешь зоопарк и в первую улицу направо. Второй дом от угла – я.

Недолго постоял под душем, пришёл в свою комнату и забрался в постель. Лежал, думал о своих. Впервые довелось оставить их надолго, и хотелось обратно. – «Хорошо бы, с победой!», – мечтательно подумал я и понял, что засыпаю.

 

9.

Утро выдалось пасмурное и дождливое. Но, увидев, что я проснулся, тучи быстренько покинули небо, и снова светило солнце. Родители у себя в комнате играли в Дартс. Выигрывала Людмила Тихоновна, а Игнатий Максимович по-утиному крякал и всякий раз, метая дротик, негромко помогал себе по-английски: «Come on dear» («Ну, давай, дорогой!»)

Грета была дома, а к нам не выходила. И мы её не беспокоили. Скоро ей на взвешивание, так что вся при деле. Но, к моему изумлению, когда я следовал в ванную мимо двери в её комнату, услышал, что она поёт. И даже песню узнал – «Голубка». Выводила она её по-русски, и у меня будто бы что-то рухнуло в груди. «Нет, такие не проигрывают! Такие не могут проиграть. Иначе в людях я ничего не понимаю, хоть, вроде и готов ко всему», – думал я и мысленно продолжал песню: «Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый, я прилечу голубкой сизокрылой…» И переводил голубку на себя, голубкА. Хотя, какой из меня голубок? Скорее, гусь, индюк или кто-нибудь ещё в этом роде.

Приятно стоять под душем, мычать красивую песенку и думать о маме, о жене, о Мишке. И желать победы Грете. И тут раздалось постукивание в дверь:

– Даня, дорогой, пока! До встречи вечером! Постараюсь не огорчить. Так что пока!

Я закончил ванное дело, сели завтракать.

Игнатий Максимович похвастал, что сегодня он проиграл жене с меньшей разницей, чем вчера. А Людмила Тихоновна отметила его растущее мастерство. И перешли к разговору о дочери. Они не собираются на поединок. И до этого ни разу не были. Оба считают неприемлемой боевую практику Греты, и были бы счастливы, если бы она её завершила.

– Грета сказала, что идёт на своё последнее выступление, – проговорил я, не собираясь явно принимать их сторону. В конце концов, это её жизнь, её страсть, и ничего с собой не поделаешь, если безудержно тянет.

– Не помню, кто, но кто-то умный сказал: «Никогда не делай то, что может сделать обезьяна», – с некоей укоризной произнёс Игнатий Максимович. – Неплохо звучит, не так ли?

– Да, ценное назидание, – сказал я. – Но при необходимости нам приходится выполнять работу и лошади, и верблюда, и даже осла. Разве не так?

– Так это ж при необходимости! А здесь – какая необходимость?

Людмила Тихоновна строго посмотрела на нас:

– Горячие вы парни! Мы по-разному относимся к её спорту, но от всей души желаем победы. И на этом сходимся.

Я пошёл к себе, снял с полки красный том Эдгара По, тут же вспомнил, что более мрачного писателя в мире нет, и поставил обратно. Бросил взгляд на другие книжные корешки, увидел «Сонеты» Шекспира и вытащил их. «Ага, Шекспир! Вчера с тобою мы встречались!» Наугад открыл сорок восьмой сонет – здесь же перевод на русский:

 

Заботливо готовясь в дальний путь,

Я безделушки запер на замок,

Чтоб на моё богатство посягнуть

Незваный гость какой-нибудь не мог.

 

А ты, кого мне больше жизни жаль,

Пред кем и золото – блестящий сор,

Моя утеха и моя печаль, –

Тебя любой похитить может вор.

 

В каком ларце таить мне божество,

Чтоб сохранить навеки взаперти?

Где, как не в тайне сердца моего,

Откуда ты всегда вольна уйти.

 

Боюсь, и там нельзя укрыть алмаз,

Приманчивый для самых честных глаз!

 

И восхитился, как хорошо он сказал о своей любви и опасении потерять любимую. С другой стороны, ни словом не обмолвился о том, что не только он, но и сама любимая не тот человек, которого можно увести, как дорогую, но совершенно безвольную игрушку. «Моя Полина не такая, с ней не выйдет», – подумал я, достал из паспорта её фотографию, на которой она ещё студентка, и поцеловал в губы. И Грета защитит себя, ей совсем просто. Она и доказать может свою неприкосновенность хуком, джебом или апперкотом… Ай да Шекспир! Он не просто передаёт свою тревогу, но и наводит на позитивные размышления о жизни, о том, что каждому из нас дорого и мило.

В приподнятом настроении надел белую рубаху, вельветовые коричневые штаны, и вышел из дому. Решил прогуляться, прежде чем зайти к другу. Город– остров Талисман целиком являет собой страну Талисманию. Ни деревушек тебе вокруг него, ни посёлков, уже не говоря городков-спутников, которые взрастают возле больших городов, и часто украшают их, как своеобычное ожерелье. Здесь только луга, поля и роща, где зреют бананы. В общем, можно жить, ловить рыбу и не тратить ни копейки на вооружённые силы. Хотя без полицейских и тут не обошлись – вон двое стоят возле служебной машины с мигалкой, кушают мороженое и над чем-то смеются. Хорошо бы и мне слегка перекусить. А вот и кафе с оригинальным для данного места названием «Forget-me-not», то есть, «Незабудка». Вошёл – никого. И сразу же явилась, наверное, та, которая и дала название кафешке: тоненькая, светленькая, голубоглазая, с чудесной улыбкой и нежным голосом. Я попросил рыбный бутерброд фишбургер, пирожное и кофе. Через минуту все они были у меня на столе.

Отступившие на время мысли о Грете вернулись, и я стал торопить время, чтобы, наконец, явиться свидетелем её триумфа или поражения. Триумф хорошо, он ещё больше сблизит меня с Геной, Гретой и её родителями. А поражение, наоборот, разделит нас и отдалит друг от друга. И придётся жалеть, что приехал и стал свидетелем неуспеха. «Ладно, не накручивай лишнего, – приказал я себе. – А то психика даст сбой, и ты почувствуешь себя тут лишним».

Больница, где работает мой друг, одноэтажная, бело-голубая, и, как везде, с окнами одинарного остекления. На входе меня остановил вахтёр, выяснил, кого я хочу видеть, и сам позвонил по сотовому. К нам пришёл Гена в синем костюме, забрал меня и повёл показывать, как он сказал, «начинку». Ничего особенного, всё как у меня, только в каждой палате не более двух кроватей. К тому же, многие из них аккуратно застеленные.

– Неплохо устроены, раз больница полупустая, – сказал я.

– Не отрицаю. Хотя не так давно, в сезон дождей, при вспышке малярии было полно детей и подростков. А теперь, как видишь, просторно, – сказал он и посмотрел на часы. – Итак, пора, двинем потихоньку?

– Может, позвоним?

– Ни в коем случае. При необходимости, сама бы позвонила. А раз молчит, значит, некогда.

 

10.

Дорога до «Пенала» заняла несколько минут. Говорили о чём угодно, только не о предстоящем поединке. И вот мы в огромном (для этого города), несколько удлинённом зале, в центре которого, на небольшом возвышении установлен белый ринг. Хотя до начала встречи более получаса, почти все места заняты. Звучит чарующая мелодия «Русского вальса» Шостаковича. Мы находим свой пятый ряд. Шостакович сменяется Кальманом – песенкой про цирк на немецком языке. Хорошо, красиво звучат голоса. Я закрыл глаза и слушал музыку. Гена сидел молча, кусал губы. Раздались аплодисменты, мы увидели у ринга серого зайца с уложенными на спину ушами, который гнался за огромным бурым медведем. А тот убегал и вёртко оглядывался – не догоняет ли его супостат. И убежал на выход, куда вслед за ним умчался и преследователь.

– Они на что-то намекают? – спросил я.

– Не думаю, – сказал Гена. – По-моему, являют собой тонкий юмор устроителей.

Были ещё какие-то песенки, какие-то номера, и, наконец, человек с микрофоном назвал имена тех, кто должен выйти на ринг. Первой появилась Герда Мур – рыжеволосая, в чёрных перчатках, опоясанных красной ленточкой над запястьем, синей майке и чёрно-белых шортах; длинноногая, длиннорукая, узкобёдрая, с еле заметной грудью, с короткой косичкой на шее и не лишенным красоты, но непроницаемым, жёстким лицом.

Зрители встретили её вежливыми аплодисментами.

Тут же появилась Грета – в коричневых перчатках, жёлтой майке, невысокими холмиками груди, оранжевых шортах, с обычной для неё причёской каре. Её лёгкая, светлая фигура напоминала тонкий лучик, и я, к своему перепугу, подумал, сколь не подходит она для этого, не знающего милосердия, места.

Зрители с большой охотой и радостью приветствовали её, разносились вскрики, среди которых, мне показалось, прозвучало слово «сдавайся».

Я почувствовал, как в висках и в кончиках пальцев рук забился пульс. И дёрнул за рукав Геннадия:

– Давай остановим! Ты же видишь разницу?

– Поздно, сиди, – сказал он и чуть отодвинулся от меня.

Судья на ринге обратился в красный угол – готова ли спортсменка, потом в синий, и кивнул судье-хронометристу.

– The first round! – объявил тот и ударил в гонг.

Они сошлись. И не просто сошлись – Герда без всякой разведки ринулась в атаку. По залу прокатился вздох сочувствия и недовольства. Грета с уклонами, сайд-степами и нырками отошла к канатам и ответила двумя-тремя лёгкими ударами. А Герда тут же стала выбрасывать то одну, то другую ногу, стараясь попасть то в грудь, то в голову. Неожиданное начало. Выдержит ли Грета столь яростный напор? Мне ещё никогда не было так жалко её, как сейчас, и я попытался закрыть глаза. Не вышло, они сами открылись и явили несколько иную картину. Грета отступала, но её удары всё чаще попадали в голову Герды. Тогда Герда попыталась бить коленями и локтями, но Грета умело перекрывалась руками, и удары не достигали цели.

Конец раунда. В зале невнятный гомон, тихий шелест аплодисментов.

В Гретином углу ей что-то внушает тренер – коренастый мужчина в синем спортивном костюме с белыми буквами на спине – «Gagina». Его ассистент подал Грете бутылку с водой, но Грета отказалась.

– Как тебе начало? – спросил Гена. – По-моему, неплохо?

– По-моему, тоже. Эта Мурка ошиблась, выбрав яростный налёт на Грету.

– Не называй так Герду, будем уважать наших оппонентов. Тем более что, по-моему, первый раунд она всё-таки выиграла.

– А, по-моему, нет. Если бы я был судьёй…

Удар гонга. Второй раунд.

И снова буйная атака Герды. И снова Грета отступает. Но что это! С коротким скачком вперёд Грета наносит левый боковой удар – соперница на мгновение приостановилась, и тут же повалилась на спину. Судья замахал руками, отправил Грету в угол и склонился над Гердой.

Бой окончен. Зал неистовствует, крики «браво» под гром аплодисментов. Мы с Геной встаём вместе со зрителями. У Гены сияют глаза, вздрагивают губы.

– Ну?! – кричит он. – И ты хотел остановить?

– И теперь хочу, – сказал я. – Потому что подобное могло случиться и с Гретой. Что тогда?

– Ты прав, но Грета правильно сделала, что решила именно так с этим завязать. И намёк другим экземплярам мужского пола – не выходить на бой против женщины. Большего позора не бывает!

На ринге приводили в чувство Герду Мур, возносили победительницу, вешали ей на плечо массивный золотистый пояс. Она сама говорила какие-то слова в микрофон и, как мне показалось, искала нас в зрительном зале. Мы помогли ей, вскинув руки, – нашла, поклонилась, давая понять, что увидела, и направилась к стоявшей у канатов Мур, чтобы поблагодарить за встречу.

Мы дождались её на выходе и вместе отправились домой.

Не буду говорить о чувствах, которые пережили мы в этот вечер. Дома, в отличие от нас, родители сдержанно отнеслись к столь яркому событию. Отец улыбался, жал нам руку, но никаких слов для дочери не находил. Я отметил, что удар был классический, почти незаметный. А мама сказала, что верила в дочкину победу, при этом по щеке её поползла слеза. Грета обняла её и пообещала больше на ринг не выходить.

Сели ужинать. На этот раз было такое же вино. Грета пила морс, а Гена поднял бокал и, глядя на жену, как всегда, тонко и остроумно шутил:

– Теперь, моя необоримая, займёмся теми, кому ты скоро будешь передавать свои бесценные знания и умения… Нет, нет, не боевой опыт, а врачебный. Потому как умеешь ты не только бить, но и лечить. За тебя, родная!..

Грета хотела что-то ответить, но вместо этого поднялась, вытерла маме платочком новую слезу и поцеловала руку.

 

Один комментарий на «“Тонкий намёк”»

1. Какая интересная у людей жизнь…
   Из женщины – в мужчину, потом опять – в женщину…
   Поездка за границу за счёт друга, с которым вместе учились на врачей…
   И проблем никаких, даже – по службе…
   Все так добры друг к другу и внимательны… Готовы жить долго-долго и умереть в один день. Ляпота!
   А в принципе, что ещё нужно благонамеренным обывателям? Особенно, когда рядом есть близкий еловек, что своей кровью и потом, своей волей к победе в спортивной борьбе способен заработать на эту жизнь деньги.

   Ответить