УРОКИ ПУБЛИЦИСТИКИ
Ко Дню российской печати
№ 2023 / 1, 13.01.2023, автор: Алексей МЕЛЬНИКОВ (г. Калуга)
Николай Михайловский
«Журналистика живёт, когда живёт общество, и замирает – когда подрезаны корни жизни в обществе», – этой пророческой формулой виднейший русский публицист Николай Михайловский поделился в конце XIX века. Закон сработал. Кто вспомнит сегодня имя этого талантливейшего литератора и журналиста? Немногие. Даже в его родном Мещовске. Потому что, скорее всего, не вспомнят, что такое журналистика вообще. Не отгадают, для чего она нужна и отчего умирает. Как в России в целом, так и в глухих провинциях, в частности. Настоящая журналистика, похоже, ни здесь, ни там больше не у дел. Потому что «подрезаны корни». Потому что её отменили. А с ней – и память о тех, кто творил историю великой русской публицистики. Точнее – историю вообще…
«Литературные критики, – писал о той великой эпохе Николай Бердяев, – были властителями дум социальных и политических». Делателями истории. Моторами её и приводными ремнями. Иногда – порохом. Иной раз – тормозами. Но всегда – в корнях процесса. «…политика, – продолжает Бердяев, – была перенесена в мысль и литературу». Мы вспомним Белинского, Герцена, Чернышевского… Та же мещовская земля в середине XIX вспыхнула целым букетом социальных вундеркиндов. Потащивших, впрочем, Россию в противоположные края. Леонтьев – в глухое самодержавие, Кропоткин – в непримиримый анархизм, Михайловский – в народничество. Этот своеобразный «мещовский триумвират» вполне адекватно отразил степень ярости в поисках социального рая в России. Он есть, верили творцы разнородных русских идей, и указывали в разные стороны.
Народники – куда никто в мире до них обратить взоры не догадался – в народ. Покаянное хождение туда представителей высшего сословия – черта сугубо русская. Исключительно – интеллигентская. Симптом больной совести у просвещённых людей. Характерные проявления – острая публицистика. Честная, но язвительная для самодержавных устоев. Как, впрочем – непримиримая и для чересчур революционных идей. Как устроить жизнь по справедливости? Мирно. Вариантов немного. Поднимающий голову марксизм с молохом производства, молотом наживы и «язвой пролетариата» народники не жалуют. Главенствует страх быть подмятыми «историческим прогрессом». Да не кровавым ли?.. Найдётся ли в нём место для отдельного человека?
«Производство может расти в колоссальных размеpax, – подводит к изложению своей социологии (наверное – первой в России) идеолог либерального народничества Николай Михайловский, – и могут накопляться колоссальные богатства, между тем как входящие в систему личности не получат ни свободы, которая им обещается на словах, ни счастья, которое постоянно их поддразнивает и убегает». И Николай Константинович начинает проповедовать в своих статьях особый сорт социализма – русский индивидуалистический. В отличие от того, который получился много позже, социализм народников ставил во главу угла человека. История, впрочем, выбрала другой вариант: с человеком не в начале социальной цепочки, а в её конце – «сначала думай о родине, а потом о себе».
С опаской, даже презрительно взглянув на пролетария, теоретики народничества сочли, что лучше поладят с мужиком. Хотя ни того, ни другого, по сути, не знали. Оторванность от земли едва ли могла быть компенсирована пылкостью социальной публицистики и искренностью позывов души. Крестьянин в народниках себя не углядел. А народники не решились дать слово самому хлебопашцу. Всё сказали за него сами. Честно и искренне. Переоценили свой публицистический дар? Скорее – не сумели изменить своим идеям. Были ли они преждевременны? Опережали век? Может, напротив, волочились за ним со своими идеями тех же крестьянских общин в числе последних?
Позволим себе сделать предположение, что именно яркая, чистая и благородная публицистичность этих рыцарей справедливости способна искупить все теоретические недочёты и промахи их политэкономических умозаключений. В главном, как показало время, они оказались верными. Опередили время, опередили «прогресс», который, якобы, их сбросил в кювет истории. Сегодня как раз-то этот кювет смотрится столбовой дорогой.
«Хорошо, пусть общество прогрессирует, – пишет Николай Михайловский, – но поймите, что личность при этом регрессирует, что если иметь в виду только эту сторону дела, то общество есть первый, ближайший и злейший враг человека, против которого он должен быть постоянно настороже. Общество самым процессом своего развития стремится подчинить и раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить её из индивида в орган. Личность, повинуясь тому же закону развития, борется или, по крайней мере, должна бороться за свою индивидуальность, за самостоятельность и разносторонность своего я. Эта борьба, этот антагонизм не представляет ничего противоестественного, потому что он царит во всей природе».
История держится «корнями жизни». Собственно, ими и живёт – тысячей, миллионом малюсеньких индивидуальных судеб-корешков. Людьми история живёт, убеждены были русские народники, судьбами. Нашей с вами – каждой в отдельности.
Отто Лацис
Из альбома выпало старое фото. Калужский краеведческий музей. Вечер. Зажжённые свечи. Счастливые лица. Лацис радостно жмёт мне руку и вручает свёрнутый напополам листок. Помню, в нём был забавный стих, а может пародия – на меня. Или – на мои газетные вирши. Кажется, всё это дело сочинил наш редактор Бабичев. Игорь – на фото справа и хмыкает себе в бороду.
Мы отмечаем юбилей «Калужских губернских ведомостей». Последний, когда газета была ещё свободной. Год, кажется, 2003-й. Но в уютном зале уже звучит «Обливион» Пьяцоллы. Через два года на Калужском шоссе Лацис попадёт в аварию. Его редакционный кабинет в Малом Калужском переулке в Москве опустеет.
Ещё через два года не станет Бабичева. Потом ту журналистику, что представляли эти люди – Лацис – в целом в России, Бабичев – в отдельно взятой Калуге – нарекут «эпохой Лациса». Я не знаю, как односложно объяснить этот термин. Найти ему синоним. На ум приходит только одно слово – достоинство. Его не стало.
Скорее всего, их сближала одна альма-матер – журфак МГУ. Этакая кузница смыслов. Окончили они её в разные годы. Впервые Лациса увидел в нашей редакции в конце 90-х. Четвёртый этаж Калужского дома печати. Бабичев привёл его в наш кабинет и попросил напоить чаем. Лацис скромно сел на подставленный стул и одёрнул серый пиджак с воткнутыми в нагрудный карман авторучками. Ничто не выдавало в нём корифея отечественной публицистики. Просто – сосредоточенный, профессорского вида человек в очках.
Я пытался заинтересованно спрашивать, но не помню о чём. Лацис размеренно и подробно отвечал, но помню, что – сохраняя дистанцию. Так мы и беседовали: я не дышал, Лацис говорил. Он был в составе нашего редакционного совета. И значился в титрах нашего маленького провинциального еженедельника. Бабичев ему иногда звонил. Лацис изредка приезжал. В один из приездов взял меня с собой брать интервью на «Турбоконе». Точнее даже не взял, а меня к нему приставили. Мол, ходи хвостом и учись.
И я ходил. И показалось, что никакого секрета нет – сиди и записывай. Как Лацис. И не на диктофон, а в ученическую тетрадку. Лацис доставал её из внутреннего кармана пиджака, обычную 2-копеечную тетрадь в клетку, снимал колпачок чернильной ручки, и начинались вопросы. О том, как жить. А за одно, как починить отечественный экономический механизм. Весь целиком. Хотя «Турбокон» занимался механизмами другого сорта – турбинными. Но и в них Лацис пытался отыскать те составляющие, что отвечают за экономическую крепость державы. О ней он, кажется, думал всегда.
Он был экономист. Пишущий. Или – писатель. Экономический. С дипломом журфака стал доктором по экономике. Точнее – по одной из них – посттоталитарной. Со Сталиным не церемонился. С его экономической машиной – тоже. Партия его «поправляла». Хотя и не так, чтобы чересчур зло – всегда оставляя «на плаву».
Лацис обнаруживался то в Институте экономики мировой системы социализма. То – в компании с Мамардашвили и Карякиным в прибежище неблагонадежных советских философов – журнале «Проблемы мира и социализма». То на пару с Гайдаром – в ещё менее благонадёжном, позднем журнале «Коммунист». Затем – с Голембиовским в «Известиях». Сначала – в обычных, потом – в новых. Выдвигался даже в ЦК КПСС. Ему внимали. Летал высоко. Даже очень. Но никогда не прислуживал. Это раздражало.
Его тихий голос слышали все. Он был негромок, но убедителен: что для домохозяек, что для президента страны. Сегодня в полемике побеждают голосовые связки. Или – пропагандистский ресурс. В «эпоху Лациса» – побеждали доводы. Культура дискуссии. Человеческое достоинство. То, что нынче решительно отброшено.
Его книжку «Выйти из квадрата» я прочитал от корешка до корешка. О том, как работала советская экономика. О том, как она умела работать. О том, что это умение можно было бы развивать, а не сворачивать. Идти вперёд, а не назад. О том, как в послевоенные годы мы стали лидером по экономическому росту. О том, почему мы перестали этим лидером быть…
В одно из заседаний Клуба региональной журналистики я повстречал Отто Рудольфовича в Москве. Как рядовой репортёр он скромно сидел в зале и слушал. Я подсел и передал привет из Калуги. Он рассеянно кивнул. Был явно чем-то озабочен. Оказывается, вышла его новая книга. Дабы привлечь читателя издатели назвали её слишком дерзко – «Тщательно спланированное самоубийство». О том, как развалилась КПСС. Лацису название не понравилось. Но сделать уже было ничего нельзя.
Я эту книгу так и не прочитал. Не знаю – почему. Мне кажется, в ней будет очень много сердечной боли. За то, как умерло то, чему ты был верен. Чему не изменил, хотя и не воспрепятствовал. Потому что – не смог. Как не смог создать идеальный механизм функционирования свободы слова. Мучительные расколы в «Известиях», вспыхнувший и угасший «Русский курьер», финальный уход в «Московские новости» – пройденный Лацисом трудный газетный путь так и не вывел его к желанной цели – создания свободной, независимой от госаппарата и олигархов прессы. Сегодня эта стезя и вовсе табу.
Редко-редко, но я беру и перечитываю публицистику Лациса. И каждый раз – всё с большей горечью. С ощущением стремительно углубляющейся пропасти между тогда и сейчас. Между настоящей журналистикой и той, во что она превратилась после. Когда такое качество, как достоинство, перестало браться в расчёт. Когда профессионализм и порядочность в прессе – в изгоях.
В последний раз я так и не смог встретиться с Лацисом. Я хотел зайти в Москве к нему в редакцию на Малом Калужском переулке. Передать какой-то материал. Мне сказали: оставьте на вахте. Я оставил. Вышел на улицу. Дошёл до стен Донского монастыря. Взглянул на окна своего родного Дома Коммуны. Побродил по знакомым со студенческих лет улочкам. Задумался о том, что всё в жизни проходит. Плохое проходит, но и хорошее – тоже. Отправился на Киевский вокзал. Сел в электричку. И вернулся в Калугу.
Старое фото с Лацисом и Бабичевым я снова вставлю в альбом. Не знаю, достану ли когда-нибудь ещё…
Речь идёт о публицистах,- шире публицистике…
А я -признаюсь- часто вспоминаю и задумываюсь над одним выражением Василия Розанова из его “Опавших листьев”-” не довелось видеть плачущих священников, все при “должности”…
И публицисты нужны сопечальники/ пусть и внутри плачущие/,- как – в идеале- и правители…
А вы не заметили противоречие двух тезисов социализма: 1.Думай прежде о Родине, а потом о себе.
2.Всё во имя человека, всё на благо человека.
Как это совместить?
Нейросеть предлагает вариант разрешения этого противоречия: Один из возможных способов разрешения этого противоречия заключается в том, чтобы уделить внимание общим целям и благу общества, одновременно помня о потребностях и интересах индивидуальных людей. Возможно, это будет означать балансирование между коллективными и индивидуальными интересами в зависимости от конкретной ситуации и значимости каждого конкретного случая.
То есть предлагается ограничить принцип: всё во имя человека, всё на благо человека. То есть “всё кроме служения Родины во имя человека, на благо человека”.
Причем кроме такого служения Родине которое не во имя данного человека. То есть максимальное отклонение от принципа всё во имя человека, всё на благо человека – это отдать жизнь за Родину.
Значит принцип “Всё во имя человека, всё на благо человека” содержит противоречие по отношению к другому принципу “
Продолжение.
Противоречие этих двух принципов влечёт то переопределение принципа “Всё во имя человека, всё на благо человека, которое и указано в предыдущем посте”
Принцип “Думай прежде о Родине, а потом о себе” ассоциируется с различными философскими и политическими лидерами, в том числе с русскими мыслителями и политиками, такими как Иван Ильин, который поддерживал идею долга перед Родиной и коллективными интересами общества. Этот принцип также был важной частью социалистической и коммунистической идеологии, пропагандируемой Владимиром Лениным и другими революционерами.
Принцип “Всё во имя человека, всё на благо человека” имеет глубокие корни в гуманистической мысли и философии. Большое влияние на развитие этой идеи оказали философы эпохи Просвещения, такие как Жан-Жак Руссо, Этьен де Ла-Бретон, Дидро, Вольтер и другие. Также эта идея сходна с принципами либерализма и его сторонниками, включая Джона Локка, Чарльза Монтескье и Джона Стюарта Милля
Данные принципы также могут относиться к другим идеологическим и политическим лидерам и мыслителям в зависимости от исторического и культурного контекста.
Принцип “всё во имя человека, всё на благо человека” имеет глубокие параллели с идеями русских народников, известных как “народники”. Это было политическое и культурное движение, возникшее в Российской империи во второй половине XIX века, которое выступало за освобождение крестьян и противостояло абсолитизму.
Народники считали, что Россия должна пережить социальную революцию, которая бы привела к созданию социализма и коммунизма на основе общины и сельского коммунизма. Они выступали за улучшение жизни рабочих и крестьян и протестовали против абсолютизма и капитализма.
Идеалы и ценности народников – коллективизм, утопический коммунизм и убеждение в том, что все усилия должны быть направлены не на личную выгоду, а на общее благо человечества – содержат много общего с принципом “всё во имя человека, всё на благо человека”.
Принцип “все во имя человека, всё на благо человека” можно переформулировать как “создание равноправия и благополучия для всех людей”. Такая формулировка учитывает индивидуальные интересы и нужды людей, но также признает их равенство и общие ценности. В результате, принцип не противоречит другим прогрессивным идеям и ценностям, таким как социальная справедливость, уважение к разнообразию и взаимопомощь.
Уважаемая редакция!
Размещая в ленте комментариев назойливые сообщения таких комментаторов, как Торегали Казиев, Юрий Кириенко и Лев Полыковский, вы отбиваете у читателей интерес к чтению материалов ЛР.
Количество сообщений – да, увеличивается, что автоматически повышает интерес поисковых роботов к вашему ресурсу и в итоге выносит интернет-портал ЛР на первые места в поиске.
Но качество ленты комментариев резко снижается. Никто из серьезных людей не будет читать ту дурь, которую пишут эти трое странных людей.
Здравые голоса тонут в этой дури.
Вы работаете против самих себя.
Остановитесь!
Т.Казиева читаю, а Кириенко – никогда; Полыковского – перестала с некоторых пор, потому что сплошь и рядом все они пишут только о себе, о том. какие они замечательные и исключительные, а Каришнев уже по третьему разу рассказал биографию свою и предков, как и трое ранее упомянутых. Конечно, не вижу необходимости их “заглушать”, но они действительно отбивают охоту читать ресурс.
Да, я часто пишу комментарии. По учительской привычке ссылаюсь на примеры из личного опыта или опыта моих близких. Вам, наверное, интереснее читать примеры из книг публицистов и историков советского периода? О чём и о ком были мои последние комментарии? О талантливом саратовском поэте Михаиле Муллине, авторе смешных и глубоко лирических стихов для детей и взрослых. О комедии с рассмотрением в суде иска поэта В. Ю. Ананьева к мэру Саратова Ладе Мокроусовой по поводу городской литпремии имени К. А. Федина. О “новой пионерии”, о детском техническом творчестве и т.д. Это то, что я сам хорошо знаю! Долго шла дискуссия о Ленине и революции, я написал несколько комментариев о своих прадедушке и прабабушке, дедушке и бабушке. Это их коснулись события начала двадцатого века. Вы, наверное, правы, не нужно конкретных примеров. А что конкретно предлагаете Вы, Галина?
Михаил, дорогой, здравствуйте!
Если не трудно, – вопрос к вам как к человеку не одно десятилетие имеющему отношение к детской литературе: какими вы находите стихи В. Высоцкого к сочинению Л. Кэрролла “Алиса в Стране чудес”? Цикл, начинающийся “Песней Кэрролла”:
Этот рассказ мы с загадки начнём —
Даже Алиса ответит едва ли:
Что остаётся от сказки потом,
После того как её рассказали?
Где, например, волшебный рожок?
Добрая фея куда улетела?
А? Э-э! Так-то, дружок,
В этом-то всё и дело:
Они не испаряются, они не растворяются,
Рассказанные в сказке, промелькнувшие во сне, —
В Страну Чудес волшебную они переселяются,
Мы их, конечно, встретим в этой сказочной стране…
Много неясного в странной стране —
Можно запутаться и заблудиться…
Даже мурашки бегут по спине,
Если представить, что может случиться.
Вдруг будет пропасть — и нужен прыжок.
Струсишь ли сразу? Прыгнешь ли смело?
А? Э-э! Так-то, дружок,
В этом-то всё и дело.
Добро и зло в Стране Чудес, как и везде, ругаются,
Но только — здесь они живут на разных берегах,
Здесь по дорогам страшные истории скитаются
И бегают фантазии на тоненьких ногах.
Ну и последнее: хочется мне,
Чтобы всегда меня все узнавали,
Буду я птицей в волшебной стране —
«Птица Додо» меня дети прозвали.
Даже Алисе моей невдомёк,
Как упакуюсь я в птичее тело,
А? Э-э! То-то, дружок,
В этом-то всё и дело.
И не такие странности в Стране Чудес случаются!
В ней нет границ, не нужно плыть, бежать или лететь,
Попасть туда не сложно, никому не запрещается,
В ней нужно оказаться — стоит только захотеть.
…Не обрывается сказка концом.
Помнишь, тебя мы спросили вначале:
Что остается от сказки потом –
После того, как ее рассказали?
Может, не все, даже съев пирожок,
Наша Алиса во сне разглядела.
А? Э… Так-то, дружок,
В этом-то все и дело.
И если кто-то снова вдруг проникнуть попытается
В Страну Чудес волшебную в красивом добром сне, –
Тот даже то, что кажется, что только представляется,
Найдет в своей загадочной и сказочной стране.
Да и само это сочинение “Алиса в Стране чудес”, что, на ваш взгляд, представляет собой? Имеет какое-то значение в литературе?
Здравствуйте, Александр! С Новым годом, С Рождеством! Рад тому, что мне наконец-то задан вопрос, напрямую касающийся литературы, как вида (рода) искусства. Л. Кэрролл и его волшебная история про Алису заняли в мировой литературе законное место. Кэрролл заметно повлиял на последующие поколения писателей. Кстати, Высоцкий тоже сильно повлиял на русских поэтов конца хх – начала хх1 веков. Что остаётся от рассказанной сказки? Кэрролл дал подсказку: “улыбка Чеширского Кота”. Лично меня завораживает свойство талантливых волшебных историй погружать читателя (слушателя) в ДРУГОЙ МИР и на какое-то время оставлять его там. Очень важно: странные волшебные персонажи чем-то близки нам (характерами, поступками, страстями и т.д.) Они могут совершать добрые поступки, делать откровенные глупости, по-детски хвастать и т.д. Сказка даёт автору определённую свободу, но он должен постоянно помнить: “И в сказочной стране должна действовать Конституция!” Высоцкий хорошо понимал и чувствовал “специфику” жанра. У Юрия Нагибина есть интересный очерк “О сказках и сказочниках”. Если кому интересно, то можете набрать в поисковой строке слово “Уморушка”, и откроются ссылки на мои повести о внучке лешего девочке по имени Уморушка. Или слово “Кракофакс” – это о персонаже других историй. Или слова “Морс и Крюшон”, это имена мальчишек из других историй.
Уважаемые, IP_master и Галина, вот почему вы живёте по закону курятника Алексея Маркова, который звучит так “Клюй ближнего, плюй на нижнего”?
Не думаю, что решение не читать чьи-то комментарии означает клевать их автора.
Оптимисту: Но разве я всё время пишу только о себе?
У меня не было замечания о том, что вы пишете о себе. Это претензия к Галине. Я же опровергал ваше ошибочное утверждение, что живу по закону курятника. Закону, видимо открытому неким не известным мне А.Марковым.
Оптимисту. Алексей Яковлевич Марков поэт и переводчик (1920-1992). Я цитировал его двухстишье:
Курятник
Клюй – ближнего,
плюй – на нижнего!
Сборник его двухстиший и четырёхстиший из 32 страниц – моя настольная брошюра.
А почему вы пишете, что я критикую Вас, у вас же псевдоним Оптимист, а я критиковал IP_master-а, который меня оскорбил словами будто я и другие занимаются дурью.
Галина, благодарю Вас за поддержку, что читаете мои комменты! А что некоторые, в т.ч. я, нередко вставляют в текст эпизоды из практической своей жизни – это бывает и необходимостью. Дело в том, что такие вставки сразу показывают, что перед читающей публикой не Хлестаков, а человек практического дела, что очень важно для фактического движения жизни вперед. К примеру, я сразу зауважал М.Каришнева, когда узнал, что есть еще люди, пытающиеся конкретно учить детей и молодежь в технических кружках, в сегодняшних болоньих условиях. И так же по другим отраслям. В практической жизни болтунов, рассказывающих о раях на Марсах и Плутонах много, но лично делающих что-то полезное для общества – можно посчитать на пальцах. Потому и та отсталость, что вокруг. Конечно, у рассказчиков и недостатки есть, но есть и рациональные зерна – кои очень нужны для прогресса. Поздравляю всех со Старым Новым Годом! Успехов и Благополучия Всем!
Как раз по теме “Уроки публицистики”: третий месяц ни строчки не написал, начинаю – бросаю, даже четыре страницы накропаю – бросаю, пишущие поймут, даже внуки жалеют: ” ата, если долго мучаться, что-то и получится”… И заголовок-то простенькиЙ: “Удастся ли человечеству разбудить в себе честь и вдохновение сапиенса?”… Что скажет поэтическая масса? Почему к поэтам обращаюсь – бо маленький коротенький стих нередко будит великие дела.
Торегали Казиеву. Мне кажется, я могу ответить на ваш вопрос. Вначале следует найти ключевой позитив человеческой души, который является самым чувствительным моментом его психики. Он может быть даже дремлющим состоянием человеческого Я. И вот этот ключевой позитив желательно усилить своим вдохновляющим воздействием. Как бы духовно пробудить человека от духовной спячки. Такое явление я называю резонансом гармонии душевных струн. Это может быть и влиянием высокой поэзии, и возвышенной музыки, и влияние яркой психики талантливого педагога или психолога. А такое сильно вдохновляющее общение я называю чудом общения. Чудесами общения являются также любовь как результат общения и озарение как результат общения.