Успех или провал

№ 2025 / 1, 10.01.2025, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

 

Уже второй год пытаюсь что-то написать о незаурядной книге-монографии Дмитрия Цыганова «Сталинская премия по литературе: Культурная политика и эстетический канон сталинизма» (М.: Новое литературное обозрение, 2023). Я до сих пор не могу дать ей точной оценки: что это – грандиозный успех молодого исследователя или всё же провал. Пока для меня ясно одно, и я повторю: это весьма незаурядная работа.

 

Цыганов оттолкнулся от того, что Комитет по Сталинским премиям в области литературы и искусства был «главным институтом в системе литературного производства начала 1940-х – середины 1950-х годов» (с. 26). Утверждение достаточно спорное, ибо в сталинское время существовали другие не менее, а может, более важные институты в этой системе (в частности, Союз советских писателей). Но именно оно дало Цыганову повод основательно вникнуть и тщательно разобраться в истории этих премий.

Главной базой для изучения этой темы молодой историк литературы избрал открытый только в 2013 году отечественным исследователям соответствующий фонд в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ), точнее ту часть, которая посвящена Сталинскому комитету (фонд 3, опись 53-а, состоящая из 41 дела, одно из которых до сих пор остаётся на секретном хранении). Частично автор книги использовал также материалы фонда Сталинского Комитета, хранящиеся в Российском госархиве литературы и искусства (РГАЛИ, фонд 2073). И кое-что он пролистал ещё в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), но, похоже, не так основательно.

Сразу скажу: в целом историю работы Сталинского комитета Цыганов изложил верно.

А что тогда в его книге не так? Да многое. Цыганов не до конца разобрался с тем, кто и как выдвигал писателей на Сталинские премии, кто и как проводил экспертизу выдвинутых произведений, в чём расходились и в чём сходились литературные судьи. Очень поверхностно рассмотрел он и вопрос о партийных надзирателях за Комитетом по Сталинским премиям.

 

 

Но обо всём по порядку.

Из книги Цыганова складывается впечатление, что на Сталинские премии с начала 40-х годов и вплоть до смерти Сталина литераторов выдвигали в основном Союз писателей и его региональные отделения, а также редакции «толстых» журналов да Институт мировой литературы. А это не совсем так. В выдвижении участвовали и другие структуры. Особенно активничал ЦК комсомола. Вот лишь один из примеров: в конце 40-х годов комсомольцы настойчиво продвигали на главную премию страны повесть первого удэгейского писателя Джанси Кимонко «Там, где бежит Сукпай». Но, когда они готовили свои ходатайства, то не знали, что Кимонко погиб на охоте.

Роль же Союза писателей в премиальном процессе Цыганов показал поверхностно. Из его монографии следует, что вся премиальная работа начиналась с поступления в Сталинский комитет соответствующих документов на соискателей. По времени это ежегодно приходилось на осень. Обычно в Комитет поступало от пятисот до пятисот восьмидесяти заявок, из них треть, как правило, приходилась на художественные произведения и работы по критике и литературоведению. А далее все заявки рассылались по секциям. Они осуществляли предварительный отбор книг. И на этом этапе происходил первый отсев. В частности, литературная секция от дальнейшего участия в премиальном процессе по разным причинам отклоняла до половины кандидатур.

Но в реальности премиальный процесс начинался обычно в конце лета – сентябре каждого года. Практически все произведения, которые литначальство собиралось выдвинуть на Сталинскую премию, сначала в обязательном порядке рассматривались на секциях Союза писателей. А в этих комиссиях такие страсти бушевали! Могу, к примеру, рассказать о том, как в Комиссии по русской литературе республик, краёв и областей РСФСР (а ей руководил Василий Смирнов) в начале осени 1952 года разбирался опубликованный в журнале «Октябрь» роман Николая Шундика «Быстроногий олень». Докладчиком был критик Андрей Турков. Его привлёк экзотический материал книги. Ему понравились образы чукотских оленеводов. Но, по мнению критика, писатель не смог ярко показать русских персонажей. За Шундика тут же вступился Василий Ажаев, а он руководил другой Комиссией Союза писателей – по работе с молодыми авторами. Ажаева поддержал Пермитин. В итоге было решено, что роман Шундика на Сталинскую премию будет выдвинут сразу от двух комиссий Союза писателей.

Добавлю: материалы о выдвижении Шундика отложились в РГАЛИ в фонде Союза писателей СССР. Архивный шифр: РГАЛИ, ф. 631, оп. 5, д. 1233, лл. 3–26).

 

 

После принятия решений Комиссиями в дело вступал уже Президиум Союза советских писателей. А он мог как поддержать выдвинутые Комиссиями кандидатуры, так и отвергнуть, или даже внести новые предложения. При этом предугадать ход заседаний этого Президиума не всегда было возможно. Многое зависело от того, кто приходил на заседания Президиума: сторонники или недоброжелатели соискателя, и кто из членов Президиума читал рассматривавшиеся книги.

Приведу такой пример. 19 января 1951 года Президиум Союза советских писателей обсуждал вопрос о монографии Мариэтты Шагинян «Гёте». Комиссия по критике эту работу отклонила. Мнение Комиссии Президиуму доложила очень влиятельная литаппаратчица Евгения Книпович. Главный довод «против» был такой: Шагинян отнеслась формально к одному из положений Энгельса, давшего свою трактовку «Вертера». Но за Шагинян вступился бывший сотрудник Агитпропа ЦК Владыкин. Фадеев выступил с предложением попросить за два-три дня ознакомиться с книгой Шагинян одного из крупных специалистов по литературам Запада Ивана Анисимова. Шагинян заявила протест, назвав Анисимова «виновником неправильного подхода» к Гёте. Казалось бы, не Шагинян решать, кому рецензировать её работу. Но Фадеев знал, что писательница имела выход на одного из главных кураторов Союза писателей – секретаря ЦК партии Михаила Суслова. Поэтому он, чтобы сохранить лицо, протест Шагинян отклонил, заявив, что «надо знать противоположное мнение», но пообещал, что тоже прочтёт эту книгу. Однако и после этого Союз писателей книгу Шагинян о Гёте на Сталинскую премию так и не выдвинул.

Все материалы об этой истории можно найти в фондах РГАЛИ (ф. 631, оп. 30, д. 14, лл. 38–40).

К слову: тот же Фадеев, когда в ком-то был очень заинтересован, умел продавить нужное ему решение. Так, 19 января 1951 года он, имея на руках заключение секретариата Союза писателей о том, что прежде чем решать вопрос о пьесе Александра Крона «Кандидат партии», следовало бы дождаться постановки этой пьесы в МХАТе, а также услышав сомнения Николая Грибачёва, тем не менее организовал голосование и добился своего: 7 человек проголосовали за выдвижение Крона на Сталинскую премию, а трое проголосовали за отложение вопроса до премьеры спектакля в театре (изучайте хранящиеся в РГАЛИ, в 631-м фонде указанное в 30-й описи дело 14, листы 14–17).

Правда, на следующем этапе Фадеев с Кроном всё-таки потерпели поражение. На заседании литературной секции Сталинского Комитета Борис Лавренёв взял реванш. Он заявил, что пьеса «Кандидат партии» нуждается в серьёзной доработке, поскольку она страдала идейными просчётами. Это его мнение возобладало и на пленарном заседании Сталинского Комитета. Вопрос о Кроне в итоге был перенесён на следующий год. За это время писатель должен был поработать над своим произведением уже вместе с труппой МХАТа, а театр обещал поставить спектакль. Крон действительно сделал потом, по сути, новую редакцию своей пьесы. Но в аппарате ЦК и к новому варианту отнеслись, скажем так, прохладно. Осенью 1951 года Фадеев даже обращался к секретарю ЦК Суслову – чтобы поддержать Крона. Но понимания в этом вопросе он, кажется, не нашёл.

Вернусь к Президиуму Союза писателей. Там много что случалось. Скажем, Сергей Михалков в начале 1951 года на одном из его заседаний выразил удивление, почему ни одна из Комиссий писательского союза не выдвинула на Сталинскую премию трилогию Владимира Беляева «Старая крепость». И что тогда решил Президиум? Он постановил:

«Предоставить право Комиссии по детской литературе, если она поддерживает это выдвижение, выдвинуть самостоятельно книги В.Беляева на <Сталинский> Комитет» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 14, л. 61).

Кстати, та история закончилась присуждением писателю премии третьей степени.

Согласитесь, это важные штрихи к работе Сталинского комитета. И жаль, что Цыганов их не коснулся.

Отдельно стоит остановиться и на таком вопросе. На стадии рассмотрения кандидатов на Сталинскую премию в Союзе писателей всегда очень большая роль принадлежала литературному генералитету и особенно первым лицам этого Союза. Цыганов в своей монографии этого не отрицает. И он немало страниц посвятил тому, как сразу после войны этим процессом пытался управлять оргсекретарь Союза Дмитрий Поликарпов. Цыганов в целом верно описал события первой половины марта 1946 года. Действительно первоначальные списки кандидатов на главную премию страны от Союза писателей готовил прежде всего Поликарпов, и он же предварительно согласовывал эти списки в Агитпропе ЦК, но в спор с этим аппаратчиком вступил критик Анатолий Тарасенков, и когда Поликарпов не позволил ему внести дополнения в эти списки, критик стал искать поддержки в верхах, дойдя до секретаря ЦК партии Маленкова.

Повторю: тут Цыганов во всём прав. А что не так? Да многое не так.

Цыганов изобразил Поликарпова трусом и невеждой. Аргументы? Мол, Поликарпов побоялся открыто возразить главреду «Знамени» Всеволоду Вишневскому и стал блокировать публикацию повести Веры Пановой «Спутники» только после того, как Вишневский уехал в длительную командировку. Но в тогдашней иерархии Поликарпов имел не меньшую, а даже большую власть, нежели Вишневский. В какой-то мере он даже был для Вишневского начальством. Напомню его официальную должность: оргсекретарь Союза советских писателей. А назначил Поликарпова на эту должность в 1944 году Секретариат ЦК ВКП(б), причём с ведома Сталина. И он имел прямой доступ к целому ряду членов Политбюро и прежде всего к Жданову.

Что утверждает в своей монографии Цыганов? Якобы Поликарпов «пытался руководить довольно однородным писательским сообществом (в нём были все «свои»), не будучи литератором и находясь как бы за пределами этого сообщества» (с. 332).

Начнём с того, что Союз писателей никогда не был однородным сообществом и не состоял только из «своих». В нём кто только ни находился. Ну какой, к примеру, Анна Ахматова могла быть своей для, скажем, Екатерины Шевелёвой, которая тогда из всех сил лезла в первые ряды советской поэзии. И как могли быть «своими» Борис Пастернак и Анатолий Софронов?

Неужели Цыганов не выяснил, что Поликарпов выполнял в Союзе писателей роль комиссара. Его в 1944 году туда назначил ЦК ВКП(б), дав ему самые широкие полномочия. А убрали Поликарпова из этого Союза не потому, что, как считала историк литературы Наталья Громова и поверившей ей Цыганов, «Сталин недолюбливал «вождизма» на нижних ступенях власти». Поликарпов оказался разменной монетой в подковёрной борьбе двух влиятельных членов Политбюро: Жданова и Маленкова. Его убрал Маленков – чтоб ослабить клан Жданова.

Поликарпов, как свидетельствуют архивные материалы, был неплохо образован и по-своему умён. Как на него в начале 1945 года давил очень влиятельный секретарь Челябинского обкома ВКП(б) Николай Патоличев! Тот был возмущён, почему Президиум Союза советских писателей не пропустил на Сталинскую премию роман Евгения Фёдорова «Демидовы». Поликарпову пришлось писать объяснительную секретарю ЦК Жданову. И он не скрыл от члена Политбюро:

«Выразительные средства произведения <Фёдорова> примитивны» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 43, д. 11, л. 8).

Но одновременно Поликарпов боролся за Твардовского.

Другой вопрос: Поликарпов одно время не скрывал своей неприязни к целому ряду писателей, скажем, к Ольге Берггольц и Вере Инбер, и всячески торпедировал выдвижение их на Сталинскую премию. А в чём крылась его неприязнь? Он упрекал этих авторов в недостаточной русскости. А тут он был глубоко неправ. Позже Поликарпов скорректировал свои взгляды.

Добавлю: в конце 1954 года сами же литераторы признались, что Союзу писателей нужен толковый администратор с большими полномочиями и вхожий в Кремль и попросили вернуть им Поликарпова. Это тоже факт.

Попутно замечу: Цыганов ошибочно отразил историю ликвидации Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и гибель Михоэлса. Он, по сути, повторил мифы, усердно распространявшиеся в конце горбачёвской перестройки и в начале ельцинской эры лжеисториками, а сам провести исследование на эту тему так и не решился.

Что верно и ценно в монографии Цыганова? Он по полочкам разложил, как в разные годы проходило рассмотрение кандидатур на премию в Сталинском комитете: сначала всё обсуждалось на секциях, потом на пленарных заседаниях, а затем происходило итоговое голосование (привёл исследователь при этом и состав литературной секции). Но на этом премиальный процесс не заканчивался. Дальше в дело вступал Агитпроп ЦК, который давал свои оценки работе Сталинского комитета. А потом вопрос переносился в Политбюро (к слову, в иные годы Кремль даже создавал предварительные комиссии по рассмотрению принятых Сталинским комитетом решений и вносил свои дополнения). А последнее слово в течение целого ряда лет оставалось за Сталиным.

Цыганов всё это расписал во всех подробностях. Но в некоторых деталях он ошибся, а что-то, видимо, по незнанию пропустил.

Вот только один пример. До сих пор не вполне ясно, что случилось весной 1945 года, когда Сталину на стол легли материалы с итогами голосования в Комитете по премиям за 1943–1944 годы и дополнительные предложения председателя Комитета по делам искусств Храпченко. Ведь вождю оставалось только подписать постановление о присуждении премий. А он вдруг создал новую комиссию во главе с Маленковым, которая внесла в списки возможных лауреатов много поправок. Ответы на часть этих вопросов я нашёл в РГАСПИ, в фонде Андрея Жданова (ф. 77, оп. 3, д. 78). Оказывается, весной 1945 года Сталину Маленков, Жданов вместе с тремя чиновниками и поэтом Николаем Тихоновым направили на 21-й странице справку. В ней работа Сталинского комитета была подвергнута острейшей критике. В частности, выражалось недоумение, что отбором литературных произведений в этом комитете занимались всего два человека: Фадеев и Асеев. Куда это годилось? Потому Сталин весной 1945 года и отложил подписание постановления о присуждении премий за 1943–1944 годы.

Другой момент. Из монографии Цыганова следует, что после случившейся в 1948 году смерти Жданова за Агитпропом, а значит и за Сталинским комитетом, надзирал прежде всего Дмитрий Шепилов (с. 384). А Шепилов тогда сам висел на волоске. Контроль за Агитпропом осенью 1948 года перешёл прежде всего к секретарю ЦК Михаилу Суслову, который, в свою очередь, негласно был подчинён второму в партии человеку – Маленкову.

Ещё два слова о событиях 1948 года. Цыганов вскользь упомянул, как Агитпроп ЦК в ноябре поддержал одну из театральных группировок. Если верить Цыганову, партаппарат вслед за рядом театральных критиков готов был осудить «лакировщиков»-драматургов. Цыганов даже называл покровителя курса на осуждение «лакировщиков» – Шепилова (с. 643). Но, во-первых, осуждение «лакировки» – это было всего лишь прикрытием. В реальности осенью 1948 года вовсю готовился передел власти в Союзе писателей. Клан Симонова собирался из руководства писательским сообществом убрать Фадеева. Для этого недовольная Фадеевым группа и подняла на щит тезис о необходимости улучшить репертуар театров, выбросив из него неудачные пьесы «лакировщиков» (к числу этих «лакировщиков» относился скрытый противник Симонова – Анатолий Софронов, который сам был не прочь стать новым генсеком Союза писателей).

Так что всё было намного сложней. Об этом можно судить хотя бы по частному письму бывшего сотрудника газеты «Советское искусство» Константина Рудницкого тогдашнему очень влиятельному драматургу Анатолию Сурову. Он подробно рассказал, как в начале декабря 1948 года после осеннего совещания в Агитпропе ЦК был кооптирован в одну из групп театральных критиков, которой партаппаратчики поручили подготовить некий документ для Политбюро. При этом не скрывалось, что официально эта группа должна была показать плачевное состояние советского театра и советской драматургии, но подспудно должна была проводиться мысль, что до ручки нашу драматургию довели «лакировщики» во главе с Софроновым и поэтому в Союзе писателей следовало попенять руководству. Рудницкий в письме Сурову назвал фамилии сотрудников Агитпропа, которые давали ему и другим театральным критикам соответствующие указания: Бориса Рюрикова, Владимира Прокофьева и Дмитрия Писаревского (РГАЛИ, ф. 631, оп. 43, д. 53, л. 74). А другой литератор – Яков Варшавский всё тому же Сурову доложил, что подстрекаемые сотрудниками сектора искусств ЦК театральные критики должны были ещё и организовать письмо Сталину и секретарям ЦК ВКП(б) «о том, что руководство ССП [Союза советских писателей. – В.О.] обманывает партию» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 43, д. 53, л. 78).

Возникает вопрос: так кто же всё-таки покровительствовал в Агитпропе противникам Фадеева и выступал в поддержку группы Симонова? Шепилов? Не только. Его скорей использовали в этой борьбе. Первую скрипку играл, видимо, тогдашний завсектором искусств Агитпропа Борис Рюриков, а ему подпевали В.Прокофьев и Писаревский.

Цыганов вскользь упомянул в своей монографии и «ленинградское дело» и приписал выходцев из Ленинграда Николая Вознесенского, Петра Попкова и Алексея Кузнецова к ставленникам Жданова. Ему, видимо, до сих пор неизвестно, что дороги Жданова и Кузнецова стали расходиться ещё в войну, а в 1946 году Сталин перевёл Кузнецова в Москву и назначил отвечать за подбор руководящих кадров не благодаря, а как раз вопреки Жданову. Другой вопрос: Кузнецов не оправдал надежд Сталина, зарвался и стал творить много, мягко говоря, глупостей. И это тоже факт.

Цыганов показал полное незнание обстановки в писательском сообществе на рубеже 40–50-х годов. Он утверждает, что в 1949 году Союз писателей почти полностью контролировался Анатолием Софроновым и Вадимом Кожевниковым (с. 407), а «Литгазета» «находилась под фактическим кураторством Софронова». Это далеко не так. Софронов действительно мечтал о том, чтобы заменить в писательском союзе Фадеева, который часто уходил в пьяные загулы. А помогал ему в этом не столько Вадим Кожевников, возглавивший к тому времени журнал «Знамя», а прежде всего Николай Грибачёв. Но нельзя сбрасывать со счетов и группу сотрудников Союза писателей, которая продолжала ориентироваться на Симонова (хотя, да, после начала кампании по выявлению и осуждению космополитов позиции этой группы на какое-то время ослабели). Что же касается «Литгазеты», то её тогдашний редактор Владимир Ермилов никогда на Софронова не ориентировался. Он даже Фадеева не всегда воспринимал как своего начальника. Кстати, кто вскоре в «Литгазете» заменил Ермилова? Константин Симонов, который до этого пребывал якобы в опале. Хороша же опала!

В корне неверен и тезис Цыганова о том, «что в начале 1950-х годов советская официальная литература представляла собой чрезвычайно агрессивное пространство, в котором попросту не могла развиваться созидательная тенденция» (с. 470). Даже если под «советской официальной литературой» иметь в виду произведения только руководителей Союза советских писателей, то обнаружится, что в этом сообществе имела место не только агрессия. В это время в литературе очень интересно работали главный редактор журнала «Новый мир» Твардовский, член всевозможных президиумов и редколлегий Катаев, хоть и критиковавшийся, но продолжавший входить во многие влиятельные круги Василий Гроссман, члены всяких президиумов поэты Асеев и Кирсанов и прозаик Юрий Нагибин и много кто ещё. Неужели и они представляли «агрессивное пространство»? А как понимать, что в начале 50-х годов «не могла развиваться созидательная тенденция»? Разве не в это время стало набирать силу почвенническое направление в литературе? И разве это направление не несло в себе созидательное начало? Другое дело, что наверх действительно в ту пору стремились люди небольшого таланта, но очень агрессивные и принёсшие нашей литературе немало вреда. К ним я отношу Николая Грибачёва, Анатолия Сурова, Николая Вирту, Тихона Сёмушкина, Валерия Друзина, Георгиа Гулиа…

Другое дело: борьба в писательском сообществе никогда не прекращалась. Борьба, когда явная, когда подспудная, шла по всем фронтам и направлениям и касалась всего – власти, денег, идей, школ и т.д. Сталкивались также разные литературные течения. Скажем, в начале 50-х годов продолжилось открытое осуждение любых проявлений в литературе формализма. Трудно стало и эстетам.

«Фадеев, – жаловался 1 февраля 1950 года Николаю Асееву Семён Кирсанов, – выступал очень плохо, едва соображая, но достаточно соображая, чтобы опять сказать гадости о нас, о Маяковском и о нашей поэзии <…> Стараниями Фадеева дико раздут Исаковский, Сурков – это его главная поддержка» (РГАЛИ, ф. 28, оп. 1, д. 226, л. 3).

Но попёрло ранее неприветствовавшееся почвенничество. Последнее очень радовало Твардовского, но страшно раздражало другого влиятельного литгенерала – Всеволода Вишневского. Кирсанов в письме Асееву привёл его слова:

«<…> всё это не может не взорваться в самое ближайшее время» (РГАЛИ, ф. 28, оп. 1, д. 226, л. 4).

Вообще Цыганов в рассказах о начале 50-х годов многое понапутал. Он заявил, что Софронова спровадили в журнал «Огонёк» в 1950 году (с. 445). Историк литературы выдал вынашивавшиеся некоторыми чиновниками планы за реальность. Софронова назначили главредом «Огонька» лишь в 1953 году – вскоре после смерти Сталина.

Попутно: на Сталинскую премию выдвигался белорусский писатель Иван Шамякин, а не Шемякин (с. 444), а в Агитпропе ЦК работал Борис Кушелев, а не Кошелев (с. 571).

 

 

 

Не совсем верно отразил Цыганов и события 1952 года. А что тогда произошло? Уловив недовольство Кремля порядком присуждения наград, завотделом художественной литературы и искусства ЦК ВКП(б) Владимир Кружков добился того, чтобы ему разрешили взять работу Комитета по Сталинским премиям под жёсткий контроль. И это он ещё в мае 1952 года направил партначальству обстоятельную справку с перечислением всех ошибок Комитета, а также пакет предложений по реформе этого Комитета. По сути, за все провалы в работе этого Комитета должен был отвечать его председатель Фадеев, который на тот момент занимал также должность генсека Союза советских писателей. По-хорошему, его следовало убирать из этого Комитета. Но Фадеев продолжал пользоваться доверием уже тяжело больного Сталина, поэтому скинуть его было невозможно. Значит, следовало убедить главного писательского начальника в необходимости подачи записки о реформировании Сталинского Комитета не за подписью партаппаратчиков, а от его имени. А уже потом игру продолжили секретарь ЦК Суслов и Маленков. Другое дело, что реформирование Сталинского Комитета полностью осуществлено не было. Вопрос: почему? Он до сих пор во многом остаётся открытым. Кстати, тот же Кружков ведь тоже оказался не всесильным. Когда шло обсуждение кандидатур на Сталинские премии за 1952 год и этот партаппаратчик хотел дополнительно кого-то вписать в списки соискателей, а кого-то отвести, он полной свободы в этих вопросах не получил.

 

 

 

Я понимаю, почему Цыганов так скудно да ещё с ошибками осветил события 1952 года и не ответил на часть важных вопросов. Он, когда рассказывал о 1952-м годе, опирался в основном на дела Российского госархива новейшей истории, включённые в опись 53-а фонда 3. А тут ему следовало бы вникнуть ещё и в дела Российского госархива социально-политической истории, включённые в опись 133 фонда 17.

Мне представляется ошибочным вывод Цыганова о том, что «с середины марта 1953 года соцреалистическая культура, пусть и на непродолжительное время, попросту перестала существовать как объект государственной политики» (с. 582). По его мнению, виной тому было ожесточённое противостояние между Берией и Маленковым. Но откуда исследователь это взял? Документы свидетельствуют о обратном. Смерть Сталина, да, побудила партаппарат и литчиновников изменить некоторые подходы к вопросам культуры, но соцреализм продолжал оставаться объектом государственной политики, и это прослеживалось на всех уровнях. Посмотрите, как действовали тогда все структуры Союза советских писателей и партком этой организации. Сталин умер 5 марта 1953 года, а уже через две недели – 19 марта партком Союза советских писателей обсуждал работу партгруппы редакции журнала «Новый мир» и выяснял, почему руководство журнала не устранило все недостатки, которые были указаны в решениях ЦК партии от 1 ноября 1951 года и 12 июня 1952 года (РГАНИ, ф. 5, оп. 17, д. 437, лл. 96–100). Ещё через три недели – 8 апреля замгенсека Союза писателей Константин Симонов сообщил секретарю ЦК КПСС Петру Поспелову о том, как спецкомиссия Союза помогала Маргарите Алигер дорабатывать поэму «Красивая Меча» в духе как раз соцреализма и попросил у него разрешение выпустить эту поэму отдельной книгой (РГАЛИ, ф. 631, оп. 43, д. 95, л. 175).

К слову: всё лето и осень 1953 года того же Поспелова забросали просьбами разрешить напечатать те или иные вещи и редакторы «толстых» журналов. В частности, Твардовский 21 сентября попросил санкцию на публикацию повести Валентина Овечкина и Геннадия Фиша «Народный академик» о Терентии Мальцеве (РГАНИ, ф. 5, оп. 7, д. 438, л. 62).

А что происходило тогда на уровне отделов и Секретариата ЦК КПСС? Центральный партаппарат готовил предложения по переформатированию руководящих органов Союза советских писателей, в том числе и с целью повышения ответственности литгенералитета за развитие соцреалистической литературы. Эти предложения потом вылились в трёхстраничную записку отдела науки и культуры ЦК, внесённую в Секретариат ЦК КПСС 6 октября 1953 года (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 189, лл. 140–142).

По мере чтения монографии Цыганова у меня сложилось и такое впечатление, что автор не вник в биографии многих сталинских лауреатов, поэтому допустил много ошибок в рассказах о них. Поверхностно ознакомился он и с творчеством большинства лауреатов.

Приведу такой пример. Рассказывая о проблемах, возникших в связи с выдвижением в 1943 году на Сталинскую премию поэмы Твардовского «Василий Тёркин», Цыганов вскользь отметил: «Критика в годы войны всерьёз <Твардовского> не воспринимала» (с. 252). Но это неверно. Твардовского и до войны, и во время войны многие критики считали крупной фигурой и достаточно высоко оценивали его творчество. Другое дело: да, категорически против премирования Твардовского был председатель правительственного Комитета по делам искусств Михаил Храпченко. Вот бы Цыганову разобраться: почему. То ли действительно Храпченко считал «Василия Тёркина» поэмой среднего уровня, в которой главный герой изображён «бледно» и «примитивно», да ещё и с недостатками идейного плана, то ли правительственный чиновник исходил из мотивов личной мести.

Мне кажется, что зря Цыганов обратился в своей монографии ещё и к теме международных сталинских премий. Во-первых, нельзя объять необъятное. И второе. Раз уж он коснулся и этого вопроса, то не должен был освещать его наскоком.

Что тут было самым важным? Несмотря на то, что эти премии были международными и в комитет по их присуждениям входило немало иностранных знаменитостей, всё решал в первую очередь Кремль. Но не прямолинейно. Указаний иностранцам он не давал. Кремль проводил свою политику через председателя комитета академика Дмитрия Скобельцына и двух советских членов комитета: писателей Фадеева и Эренбурга.

А по Цыганову получается, будто все основные решения принимались именно Комитетом и голоса иностранцев тоже многое значили.

«Фактически, – пишет он в своей монографии, – решение по премированию в 1952 году принимали трое экспертов» (с. 684).

Экспертами он называет членов Комитета: наш академик Скобельцын, польский профессор Дембовский и румынский писатель Садовяну. И именно они, по мнению Цыганова, решили судьбу международных сталинских премий за 1952 год, присудив их в том числе двум писателям: немцу Иоганну Бехеру и нашему Илье Эренбургу, отклонив среди других кандидатуры Фадеева, а также биолога Лысенко и композитора Прокофьева. Цыганов при этом опирался на материалы, хранящиеся в Госархиве РФ (ГАРФ), в частности в 9522-м фонде.

Но Цыганов смог разглядеть лишь надводную часть айсберга. А подводную он проглядел. В реальности за каждой выдвинутой на международную сталинскую премию кандидатурой стояли коммунистические или рабочие партии, тесно сотрудничавшие с Кремлём. Во всяком случае, эти партии как минимум согласовывали кандидатов от своих стран.

Сошлюсь на то, как проходил премиальный процесс в 1953 году. В предварительный список попали семь зарубежных общественных деятелей. Наш Агитпроп по каждой кандидатуре провёл переговоры с зарубежными компартиями, а заодно и с самими соискателями. На этом этапе руководители Польской объединённой рабочей партии Берута и Итальянской Компартии Тольятти попросили рассмотреть также кандидатуры польского писателя Леона Кручковского и итальянского священника Андрея Гаджеро. Потом кто-то внёс ещё одну кандидатуру. Дальше все списки ушли в Кремль. А он постановил: принятие одобренных кандидатур обеспечить в Международном Сталинском комитете через трёх советских представителей: Скобельцына, Фадеева и Эренбурга. Что и было сделано. Подробности можно найти в 69-м деле, включённом в 8-ю опись 3-го фонда РГАНИ (листы 80–83).

Подведём предварительные итоги. В чём же главная слабость монографии Цыганова? Не только в том, что он постарался объять необъятное. Мне представляется, что автор, перелопатив большие массивы информации, не смог весь собранный материал объективно проанализировать. Он изначально оказался в плену многих ложных концепций. Ещё раз посмотрите на подзаголовок его работы: «Культурная политика и эстетический канон сталинизма». По сути, Цыганов попытался все найденные им в архивах документы обратить в пользу одной версии: мол, Сталинские премии выдавались, как правило, писателям, согласившимся способами литературы пропагандировать сталинский курс, причём в первую очередь «лакировщикам» действительности, которые в своём большинстве не чувствовали слово, но именно их произведения и были возведены в эстетический канон сталинизма и именно они составили суть культурной политики власти в 1940-х – начале 50-х годов. А так ли это? Не ошибся ли Цыганов?

Так как же всё-таки оценивать монографию Цыганова? Оставим вопрос открытым.

 

Один комментарий на «“Успех или провал”»

1. Вообще, сам термин “сталинизм” – явно хромает. По сути, это такое же примитивное ругательство, как и “фашизм”. Потому что каждый вкладывает в эти термины свое собственное содержание.
   Пора бы нашим культурологам начинать оперировать подлинно научными терминами, а не пропагандистскими штампами.

   Ответить