В мареве нив

№ 2024 / 39, 11.10.2024, автор: Дмитрий ЛАГУТИН (г. Брянск)

 

«О, мир – зелёный с голубым…»

Е. Ф. Чеканов

 

Этот текст – вторая попытка написать очерк о моём знакомстве и общении (преимущественно по формуле «поэт – читатель») с Евгением Чекановым и его стихами. Первая была предпринята что-то около года назад, сохранилось даже помпезное начало, но – заглохло, увязло, я спрятал текст в дальний ящик (как будто облачное хранилище богато на ящики, вот смех-то) и долго не знал, как к нему подступиться.

И наконец решил не подступаться к старому и неуклюжему, а начать сызнова – пристально всматриваясь в написанное, чтобы помпезности избежать.

Итак.

 

В 2017 году я узнал о том, что современный литературный процесс не ограничен стеллажом «Читай-города». Узнал, что функционирует Литинститут, что проводятся конкурсы и форумы, что существуют, страшно сказать, союзы – и что печатаются-выходят понемногу литературные журналы, даже те самые, про которые писал Аксёнов в «Таинственной страсти». Узнал – и стал свои рассказы, прежде обречённые на заточение в одном из ящиков (как будто компьютер богат на ящики, вот смех-то), рассылать по редакциям.

Где-то не пошло, а где-то пошло – и «пошло» это меня если не окрылило, то в какой-то степени опьянило, это уж точно. Я забирал из почтового отделения пухлый конверт, рвал, стараясь не выглядеть агрессивно, и с горящими глазами листал – а потом долго осмыслял происходящее, рефлексируя и философствуя.

Шутка ли! Ты написал что-то – а это что-то напечатали на другом конце земли тиражом в две тысячи экземпляров.

К слову, вчера раскопал в книжном шкафу номер «Невы» за 88-й год (будьте любезны, продолжение «Замка» Кафки) и чуть в обморок не упал – полмиллиона копий! Полмиллиона! Сегодня бестселлеры о таком мечтать не могут.

В общем.

В общем, голова у меня малость закружилась – по-хорошему, без перегибов. А рассказы я отправлять продолжил. И когда получил утвердительный, но холодно-строгий ответ из некоего (прекрасного, как выяснилось позже) «Паруса» – маленького онлайн-издания – не смог не улыбнуться снисходительной улыбкой суперзвезды (читатель, оцени мой сарказм, пожалуйста – логика текста вынуждает меня гиперболизировать то, что в гиперболизации, быть может, не нуждается).

Некий Е. Ф. Чеканов сообщал мне, что что-то из подборки он, да, сможет, наверное, опубликовать, если только – «есть одно условие» – я буду согласен на небольшую косметическую правку текстов, так как в них присутствуют «языковые шероховатости, интонационные неточности и стилистические огрехи». Пусть читатель поймёт меня правильно – уж сейчас-то я знаю, что мои тексты пухнут от «языковых шероховатостей, интонационных неточностей и стилистических огрехов», но тогда, будучи пьяненьким от первых успехов… Нет, я не считал свои тексты безупречными, я скорее отталкивался от формального «портфолио» – эти же рассказы уже вышли в нескольких относительно крупных, бумажных и «журнальнозальных» изданиях, и правок там от меня требовали меньше, а здесь и масенький, незаметный почти за линкорами и лайнерами, парус, и этот сухо-формально-требовательно-благодушный тон… Ох, пусть читатель поймёт меня правильно, я же в некотором смысле сам себя подставляю сейчас под осуждающие вздохи и укоризненные взгляды – «ишь ты, вона как нос задрал» – гиперболизируя то, что в гиперболизации… бла-бла-бла… В общем, не такой уж я был и заносчивый – да и окажись передо мной сейчас тот я, двадцатисемилетний, я бы первый пристыдил его – но логика этого очерка, да, требует обнажения и даже выпячивания некоторых не очень благовидных черт, которые в течении повседневности поднимаются пеной и тают, а в тексте вот выглядят чуть ли не преступлением. Как бы то ни было, вздыхай осуждающе, читатель, или смотри укоризненно, но знай, что я подставляюсь сознательно, ради того, чтобы рассказ мой о знакомстве с «Е. Ф.» был более полным и оттого более понятным.

Засим с оправданиями завязываю. Попытка избежать помпезности провалена.

 

Я, конечно, милостиво согласился на «косметические правки», потом смиренно изучил корректуру и почти со всеми правками согласился (но некоторые пассатижи всё-таки отстоял), потом даже подискутировал с Е. Ф. немного относительно отдельных моментов – удивляясь (порой до той же улыбки суперзвезды) серьёзности подхода, с которым Е. Ф. готовил сетевую публикацию.

В числе прочего Е. Ф., например, просил меня прислать в редакцию несколько фотографий («цветные, поясной портрет, анфас или 3/4») – причём оговаривался про то, что фотографий нужно непременно несколько, а ни в коем случае не одна, чтобы было из чего выбирать.

Затем мне полагалось прислать «материалы для составления биографической справки» – причём пояснялось, что прислать я должен именно материалы, а не, упаси Бог, саму справку, потому что справку Е. Ф. сделает сам на основе присланного – именно такую, которая нужна «Парусу».

Ну и ещё я обязался заполнить анкету, причём ответ на каждый вопрос не должен был превышать по объёму три-четыре абзаца (а про количество строк ни слова, так что при желании, Евгений Феликсович, я вас мог переиграть – видали мы абзацы и по авторскому листу).

 

 

 

Особого шарма прибавляло инструкциям то, что строгий и деловитый Е. Ф. (строго и деловито, и чуть с насмешкой взирающий на меня с аватарки над текстом письма), обращаясь ко мне, по несколько раз называл меня Дмитрием, буквально повторял в особенно важные моменты, продавливал бумагу (как будто почтовый сервис богат на бумагу, вот же смех), словно иначе я мог ничего не понять и всё напутать и, например, прислать фото своего затылка или вообще подготовленный заранее файлик с журнальной автобиографией. «Не одно фото, Дмитрий, а два-три…» «Не саму справку, Дмитрий, а материалы для её составления». Я бы не удивился такому окончанию письма:

«Ау, Дмитрий, вы всё поняли? Точно поняли, Дмитрий? Мне не придётся из-за вас, Дмитрий, краснеть?»

К слову, я просто переименовал файл «автобиографическая справка» в «автобиографический материал» – да так и отправил. Ловко, правда?

В результате долгого и причудливого согласования, два моих рассказа понеслись по информационному океану под Парусом. Это был… Декабрь восемнадцатого.

А в марте девятнадцатого я снова постучался в почту Е. Ф. – с текстами. И вот тут уже мы почти как старые знакомые не только согласовывали правки и чисто формальные требования к материалам, но и обсуждали сами рассказы – так Е. Ф. впервые выступил для меня кем-то вроде старшего товарища.

В котором я, тем не менее, видел исключительно редактора – я знал, что собеседник мой пишет стихи, но стихов этих не читал и не встречал, а потому «Чеканов-поэт» для меня оставался в, можно сказать, собственной редакторской тени.

И вот однажды, во время обсуждения, Е. Ф. в качестве дополнительной аргументации отсылает меня к одному из своих стихотворений, в котором – в комментарии к которому, если быть точнее – Е. Ф. уже на затронутую тему рассуждал задолго до нашего с ним знакомства и оттого повторяться не намерен.

Я полез читать комментарий – по предложенной ссылке – прочёл оригинальное стихотворение, ещё несколько из подборки и… цитируя классика, обомлел.

 

Обомлел я потому, что наткнулся на удивительной глубины и образности стихи.

Вообще о стихах – особенно располагающих глубиной и образностью – сложно говорить предметно. Кого сегодня удивишь образностью? А глубиной? Скорее будет верной такая формулировка: стихи Е.Ф. Чеканова своими образностью и глубиной – а также прочими достоинствами – задели что-то лично в моей душе, коснулись каких-то сокровенных и важных лично для меня струн и даже оказались им созвучны. А ещё более верной формулировкой будет та, которую я использовал в 2019-ом, описывая впечатления от стихов самому автору. Я сказал – напечатал – что от стихов этих у меня:

– ёкает,

– дух перехватывает,

– в груди тянет и щемит.

И можно было бы задуматься о походе к пульмонологу, но нет, дело и впрямь было в прочитанном. Усугублялось (в хорошем смысле) всё тем, что впервые у меня ёкало, перехватывало, тянуло и щемило от стихов современника. Более того, скажу прямо: от стихов современника я таких переживаний и не ждал. Я читал многих живущих ныне поэтов – молодых и пожилых (часто они неотличимы друг от друга) – читал поэтов прекрасных, с некоторыми мне даже посчастливилось водить знакомство. Я множество раз восхищался стихотворным мастерством, техникой, теми же образностью и глубиной, но никогда прежде у меня в случае с современной поэзией не ёкало, не перехватывало, не тянуло и не щемило – по крайней мере, так ощутимо. Я как-то субъективно привык, что цепляющие за душу поэты остались где-то там, в потрёпанных собраниях сочинений, в статьях и учебниках, на портретах в аудиториях филфака (там ведь есть портреты? я в аудитории филфака не заглядывал). И конечно, дело не в последнюю очередь в моей не-начитанности относительно современной поэзии, я не утверждаю, что Чеканов – единственный из ныне живущих «цепляющий» поэт – вовсе нет. Просто для меня он стал первым в этом ряду – и пока, кстати, первым и остаётся.

Признаться, вступая на тропу положительных отзывов, я несколько робею – все мы знаем, насколько неуклюжими и колченогими выглядят самые искренние похвалы со стороны. Более того, все мы знаем, что ругать, например, гораздо легче, чем хвалить – потому что ругают за что-то конкретное, а хвалят чаще всего (по-настоящему хвалят) за что-то почти неосязаемое и невесомое, тающее при первом прикосновении анализа. Да и какой из меня аналитик, если уж на то пошло…

Но пока я ещё не стою на этой тропе, а только приглядываюсь к ней – а потому выдыхаю, утираю пот со лба и продолжаю линейное прозаическое повествование.

Засвидетельствовав своё восхищение электронным письмом автору, я тут же выклянчил у него, автора, сборник с автографом – который ехал-ехал в Брянск из Ярославля, ехал-ехал, и приехал очень скоро, в начале апреля.

Помню, как забрал увесистый свёрток – что-то ещё к книге приложено? – как прокатился свежим, ясным днём вместе со свёртком до станции техосмотра (чтение чтением, а регламент регламентом), как отправил колесницу рычать двигателем в полном эха ангаре, а сам распаковал свёрток у кассы, в присутствии тётушки-кассира.

К книге ничего приложено не было – если нельзя сказать, что к книге была приложена она сама, настолько объёмной она оказалась. Почти тысяча страниц!

С обложки на меня смотрел строго и деловито Евгений Чеканов – уже знакомый мне внешне по аватарке – а рядом с ним списком обозначалось содержимое сборника. Если верить списку, под обложкой меня ждали:

– стихотворения,

– переводы,

– воспоминания,

– выступления,

– интервью,

– рецензии,

– статьи,

– эссе.

Не верить списку оснований не было.

Назывался сборник «Прощай, земля».

Помнится, я даже похвастался перед тётушкой-кассиром – смотрите, мол, какую мне ценность прислали из Ярославля, да ещё и с дарственной надписью.

Мне вернули колесницу, я вернулся домой – и началось моё общение со сборником «Прощай, земля», растянувшееся года на полтора, если не на два. Уж так я медленно читаю, простите – потому что берусь за несколько книг одновременно.

И про сборник «Прощай, земля», наверное, надо писать особо, откалывая эту главку от следующей на манер льдины.

 

 

Начну с того, что подобные, габаритные, издания удобнее всего исследовать с разных сторон (иначе можно агорафобию заработать) – а потому я сходу поселил в книгу две закладки и читал стихи параллельно с публицистикой.

И уже в середине апреля я рассказывал в письме о том, что закончил читать воспоминания о Борисе (!) Кузнецове и три поэтических раздела. О поэтических разделах – как и о поэзии Чеканова более широко – я, пожалуй, поговорю позже, описывая общение с другой книгой, и отмечу лишь, что приставал со сборником ко всем, кого видел, всем читал особенно впечатлившие стихи – а директору фирмы, которая меня уволила, даже дал стихи сфотографировать, чтобы потом их можно было найти в интернете. Читал я что-то из «армейского» цикла и Владимиру Евгеньевичу Сорочкину – замечательному поэту, руководившему тогда Брянским отделением СПР. Читал и друзьям, и знакомым – и кто-нибудь вполне мог решить, что поэт Чеканов мне приплачивает, но нет, чудил я по собственному желанию исключительно из искреннего восхищения.

Впрочем, буду осторожен с терминами вроде «восхищения», «ошеломления» и тому подобных – не хотелось бы искусственным образом тянуть чужие ожидания в стратосферу. Стихи, как я понял на практике, могут отозваться – а могут и не отозваться. Мне вот отозвались – да ещё как.

Но про стихи я решил в этой главке особо не разглагольствовать. Я в этой главке решил сосредоточиться на публицистике – а точнее даже на одной конкретной публицистической единице из представленных в «Прощай, земля». Единица эта – уже упомянутый очерк Евгения Феликсовича о Юрии Кузнецове. Не о Борисе Кузнецове, конечно – здоровья ему и долголетия – а о Юрии, но я опечатался в письме с впечатлениями и решил по-сорочьи утащить опечатку и сюда.

Очерк о Юрии Кузнецове. Признаться, это имя для меня прозвучало впервые – и с поэзией Ю. К. я знаком не был. Не могу сказать, что всерьёз знаком и сейчас. Но очерк… Очерк распахнул передо мной окно в эпоху, и даже не окно распахнул, а всю эпоху развернул на столе на манер контурной карты. Как мог понять читатель этого текста, я питаю слабость к своего рода хронологиям – к поэтапным описаниям знакомств и пересечений – и «Мы жили во тьме при мерцающих звёздах» (а именно так был озаглавлен очерк) представлял из себя именно что хронологию: детальную, честную и очень личную. Мне кажется, так, как написал Чеканов о Кузнецове, мог написать только человек, искренне любящий того, о ком пишет. Это не пример – а это не камень в огород – профессиональной публицистики, острой и увлекательной, это живой документ живого человека, сжатый и заархивированный личный опыт, передача в читательские ладони трепетного огня… да сотню метафор можно подобрать, а суть останется неизменной – поэт Чеканов с присущей ему поэтичностью и чутью к миру рассказал о своём общении с поэтом Кузнецовым, который на литературном небосклоне позднесоветской эпохи, как я понимаю теперь, занимает особое место.

 

 

Как я был удивлен, узнав, что упоминавшийся уже здесь Владимир Сорочкин также был учеником Юрия Поликарповича – в Литературном институте.

«Мы жили во тьме при мерцающих звездах»… И я, читая, увидел, каково это было – так жить. Вместе с героем очерка я прошёл сложный и витиеватый путь, познакомился с людьми и обстоятельствами, текстами и отзывами… География очерка… Впрочем, я чувствую, что перестаю говорить конкретно, и потому скажу конкретно: «Мы жили во тьме при мерцающих звездах» для меня стал образцом очерка как такового, передо мной раскинулась панорамная картина, и картину эту я – водимый автором – изучил и прочувствовал. В плане стихов «Прощай, земля» стал сборником-знакомством – и вчитывался в стихи я уже со следующей книгой – а вот публицистика, а точнее один лишь (хотя и объёмный) очерк о знакомстве и общении двух поэтов (первый из которых выступал в роли признанного учителя, а второй – многообещающего ученика) вывела сборник на огромную высоту и накрепко врезалась в память. Прошло четыре года, и я забыл детали, забыл фамилии и цитаты – но ощущение чего-то огромного (в плане смысла, а не количества страниц), важного и едва ли не космического (в тон названию) неизменно касается меня своим крылом, как только я вспоминаю о «Мы жили…» Прежде своей поэзии (по-настоящему в стихи Е. Ф. я вчитаюсь позже) поэт Чеканов открыл для меня глубину сугубо прозаическую (без негативной коннотации слова) – и с тех пор, быть может, каждый очерк я подсознательно меряю подаренным мне аршином.

 

А теперь что касается знакомств – и поэзии в целом. Поэзия была представлена в «Прощай, земля» в виде избранных текстов: избранных из одного цикла, избранных из другого. Оказались там и страшно заинтересовавшие меня стихи с комментариями – я таких штук вообще прежде ни у кого не встречал (хотя, если верить автору, традиция «самокомментирования» и «самополемики» далеко не нова).

В общем-то, как из всей книги срединным сегментом для меня стал очерк о Кузнецове, так из поэтической её части в центре внимания оказался на выходе блок «стереотекстов» (то есть стихотворных текстов, существующих не сами по себе, но с эхом в виде комментария, или с тенью в виде комментария, или с отражением в виде комментария, прошу простить мне грубость точного, кажется, тем не менее термина). Что меня привлекло? Попробую порассуждать вслух (стук клавиш вполне себе воспринимается ухом).

Будь стихи Чеканова слабы, комментарии бы их не спасли – более того, они бы их придавили собственным прозаическим весом (как правило, комментарий гораздо объёмнее комментируемого). Будь комментарии слабы – они бы волочились за стихами балластом (или консервными банками, привязанными к кошачьему хвосту) и тормозили их полёт. В данном же случае совершилось какое-то волшебство, попадание чего-то в нужные пазы, складывание двух деталек головоломки. Стихотворение красиво, глубоко и звучно само по себе, комментарий искренен, ярок и вдумчив сам по себе. Может ли стихотворение жить без комментария? Да! Комментарий без стихотворения? Да! Объедини Евгений Феликсович их в сплошной текст, свяжи переходами и рамочными обсуждениями – и получится ещё один большой очерк, отражающий и личные переживания, и этапы биографии, и отношение к историческим событиям, и много что ещё. Вот это сейчас интересная мысль и для меня самого, но да, в каком-то смысле стихи из книги могут восприниматься комментариями к собственным комментариям, если именно комментарии как элементы некоего публицистического целого взять за опорную плоскость.

Фух. Завернул так завернул – перечитывать боязно.

Как бы то ни было, случилось взаимовыгодное сотрудничество: комментарии поясняют и «расшифровывают» стихотворение, обозначают контекст, в котором оно возникло, а стихотворение из-за этого а) играет новыми красками и б) становится более понятным как нечто личное и важное для автора (а не просто упражнение в сложении образов).

Ну а ещё немаловажно, что рассуждения рассуждениями, а «стереотексты» Чеканова просто интересно читать – и именно они лично для меня стали максимально полным раскрытием личности поэта в текстовом измерении.

Осознав это (и приплюсовав желание поддержать автора «рублём»), я взял, да и – не дочитав ещё «Прощай, земля» – заказал объёмное издание одних только стихотворений с комментариями, выдержки из которого и впечатлили меня изначально при «знакомстве».

Спустя пару недель книга под названием «Горящий хворост» – белая, минималистичная, слава Богу, обложка, бунтарского вида Евгений Феликсович на фоне Сиднейских павильонов на обороте – оказалась у меня в руках.

 

 

И ещё какое-то время (кажется, весьма значительное) она ждала своего часа в книжном шкафу – пока я дочитывал «Прощай, земля».

Ночь сменяет день, а любая книга рано или поздно заканчивается – если её читать. Я «Прощай, земля» читал, а потому она однажды закончилась. Не помню, взялся ли я сразу за «Хворост» – допустим, сразу. Взялся – и тут уже началось моё настоящее общение с Е. Ф., а всё, что было прежде (включая личную переписку), оказалось чем-то далёким и полупрозрачным.

 

 

Для начала надо сказать, как я читал. Не знаю, как остальным, а мне всегда крайне важно и интересно, как какая книга читается – при каких обстоятельствах и в какой обстановке, что используется вместо закладки и каким образом ведутся пометки (наносятся татуировками прямо на страницы или отлетают в блокнот?).

Так вот сперва я читал «Горящий хворост» просто так, в «свободном» режиме – тут почитал, там почитал, тут в кресло сел, тут в очереди постоял. Но плотность подачи материала в книге оказалась такой – в том числе из-за регулярного переключения с поэзии на прозу и обратно – что «просто», между делом читать «Горящий хворост» я не смог: читать запоем – голова кругом идёт, читать понемногу – не хватает. И тогда я придумал вот какую штуку.

Точнее, штуку эту я придумал давно, а теперь просто её использовал.

Раскрываю карты.

Был у меня период – как раз в то время и был – когда раз в неделю, субботним утром, я оставался предоставлен самому себе на несколько часов и мог заниматься чем угодно в рамках действующего законодательства. И как-то так сложилось (постепенно – как складывается любой порядок), что я эти часы стал уделять одной… кхм… онлайн-игре, название которой я оставлю в тайне, а то и твои, читатель, часы рискуют посыпаться в неё как водопад в ущелье. А чтобы не стыдиться того, чему эти часы уделяются (в игры играет! книги бы читал!), и чтобы не сидеть, считая ворон, между ходами (игра, скажем так, пошаговая) я стал прятаться от воображаемых укоров за книгами с «колотым» текстом.

Под «колотым» текстом я разумею текст не-сплошной, а разделённый на небольшие сегменты – будь то, например, письма или миниатюры, или дневниковые записи.

Или стихи с комментариями.

Попробовал я такой формат – и ка-ак втянулся. Что там, я до сих пор – но уже не по субботам – практикую подобное, и уже множество книг таким образом прочел. Сделаю ход – и пока жду следующего, читаю. Почитал – сделал ещё один. Топ-топ, черепашка – так, глядишь, и кругосветку зачтут.

Признаться, я долго сомневался, раскрывать ли карты относительно метода в этом тексте. А ну как засмеют – или обидятся. Но, по-моему, тут ни для смеха, ни для обиды повода нет – кто-то за едой читает, кто-то под музыку, кто-то с бокалом пенного, улетая мыслями за горизонт событий, а кто-то временами и вот так, используя соты-минутки для того, чтобы заполнить их прочитанным. Больше того скажу – «колотые» тексты в таком режиме читаются со страшным КПД, потому что натурально не получается устать: после каждого «эпизода» происходит вспышка отвлечения, и к следующему переходишь табулой раса, отчего остаешься в тонусе и воспринять можешь больше и ярче.

В общем, если кто сочтёт, что это там глупо или недостойно, то воля ваша – а я продолжаю.

В какой-то момент я в своих субботних посиделках, закончив очередную книгу, стал прятаться за «Горящий хворост» (поди спрячься, казалось бы – за хворост-то, ещё и горящий) – и вчитался до искорок, бегущих по волосам. Ход – стихотворение с комментарием; ход – стихотворение с комментарием. А на обратный форзац, карандашиком – пометки. Тут согласен, тут восхищён, тут готов спорить, тут непонятно, тут категорически против.

И стал я натурально вести с книгой диалог – таким вот способом. И форзац стал покрываться записями, а карандаши стачиваться, а ходы задерживаться… И тут я подбираюсь, наверное, к самой сложной части очерка, в которой мне нужно будет расшифровывать форзацные письмена и, отталкиваясь от них, говорить о книге – и об авторе.

 

Поэзия Чеканова – во всяком случае, представленная в «Горящем хворосте» – вращается по орбитам нескольких тем, которые несложно вычленить даже невнимательному читателю. Называть те, что разглядел я, я не буду, чтобы не промахнуться с формулировкой, но каждая представляет из себя, так скажем, нечто магистральное, проходящее как через сборник, так и через – по-видимому – жизнь поэта. Отсюда – пристальное внимание, эмоциональные вспышки и движение по эллипсоиде: автор выговаривает, казалось бы, всё, что мог, переключается на нечто стороннее, но затем всё же возвращается и снова рефлексирует на изученную, казалось бы, тему.

Впрочем, так у всех поэтов, конечно – и Чеканов в этом смысле от них не отличается ничем, кроме набора, собственно, тем.

Лично меня удивило поэтическое осмысление политических процессов. Удивило в том смысле, что ровесники мои, как правило, в политику свой нерв не погружают – обращаясь, по большей части, к тематике вневременной (а политика, как ни крути, суть постоянное движение и изменение – и зачем об этом, казалось бы, писать?) Думаю, дело в том, что Чеканов относится к специфическому поколению (а какое поколение не специфическое?): на глазах у этих людей рушилась страна, земля под их ногами буквально раскалывалась и меняла рисунок, и люди эти на тот момент были достаточно молоды, чтобы живо реагировать на изменения (если не участвовать в них), и достаточно зрелы, чтобы вообще обращать на них внимание. Старики отворачивались, дети были заняты своим, а такие вот полные сил – в силу возраста – мужики бросались что-то менять, встраивались в возникающие течения или вступали с ними в конфронтацию, анализировали и принимали решения, следили за происходящим пристально, потому как чувствовали, что оно касается именно их. И думаю, что «политические» стихи Чеканова, фиксирующие танец общественной иглы, вполне можно считать «голосом поколения» (вызывайте полицию, эта формулировка избита) – в них нашли своё выражение чаяния, опасения, разочарования и триумфы целой массы людей, которая держала руку на пульсе и менялась, побеждала, ошибалась и переосмысляла ошибки вместе со страной.

Сразу оговорюсь: я не политолог и не социолог, и даже не историк – и выводы делаю из своей, обывательско-читательской позиции (но ведь и таким неучам нельзя запрещать читать). А потому, конечно – «мнение моё и не обязательно правильное» (с).

В контексте вышесказанного интересно звучат строки одного из Чекановских стихотворений, в котором он обещает, что его предки – семья, род – «сбудутся» в нём, в его, как я понимаю эти строки, стихах. Прекрасная и достойная поэта цель! Так вот я, конечно, не скажу, что всё поколение позднесоветских и раннероссийских граждан «сбылось» в стихах Чеканова, но что многие из их переживаний (зачастую даже – усреднённо-типичных), обречённых на тишину и забвение, нашли именно в его поэзии своё выражение, именно его голосом «прозвучали» – в этом я уверен. «Сказать по правде, мы уста пространства и времени», – писал Арсений Тарковский. И общество со всеми своими треволнениями и метаморфозами – общество как феномен – также является частью пространства-времени. И кто знает, быть может, прямо сейчас где-нибудь точит карандаш поэт, призванный выкорчевать из небытия внутренний монолог моего поколения – если только традиция «социально-политического» стиха сама не канула в небытие (конечно, нет).

О чём это говорит? Помимо торжественного «о сути и смысле поэзии» это говорит о том, что поэзия Евгения Чеканова будет интересна тем, чьи мысли и переживания он озвучивал – и тем, кто захочет узнать, о чем и как думали люди на стыке эпох.

 

Едем дальше (ехать недалеко, так как половина заметок расшифровке поддаётся едва ли). «Прощай, земля» познакомила меня – опосредованно – со стихами Юрия Кузнецова. Я, естественно, тут же полез в интернет и Юрия Кузнецова почитал – и вообще, кажется, впервые столкнулся с такой концентрацией социальной поэзии, облечённой в иносказательную форму. Серьёзно, читай я эти стихи «с мороза», я бы и не увидел во всех предложенных образах ни Россию, ни Союз, ни исторические процессы, их увлекающие. Так вот Чеканов следует этой традиции – не напрасно называя себя учеником Ю. К. – традиции, так сказать, «метафоризации истории», и многие из его стихов представляют из себя такие исторические ребусы, разгадать которые неподготовленному читателю (я – первый среди них) помогают те же комментарии. Можно было бы отнести этот абзац к предыдущей главке, но пусть уж остаётся здесь.

В этом смысле стихи Евгения Чеканова продолжают традицию стихов Юрия Кузнецова – а уж от кого её перенял сам Кузнецов (если перенимал), скажут литературоведы. Что это значит? Это значит, что перед нами развитие идей и методологии некоей «школы» – а значит, поэзия Е. Ч. интересна и как явление литературоведческое.

Знаете… Есть два негласных правила составления очерков: 1) не переносить все (особенно – личные) пометки в текст и 2) не вылезать по возможности за восьмую страницу черновика. Я же – вот так совпадение! – 1) увяз в трясине пометок и 2) нахожусь на странице номер семь, а от неё до восьмой рукой подать.

Поэтому я, наверное – ускорения ради – уроню ложку дёгтя в налитую мной бочку мёда – чтобы текст не выглядел пристрастным (что странно, если речь идёт о личных впечатлениях) и не казалось, будто я бездумно пою дифирамбы понравившемуся автору. (Про это тоже написано на форзаце.) Считаю ли я, что все стихи Чеканова безупречны? Нет. Да он и сам так, вероятно, не считает. Все ли внешне «безупречные» стихи Чеканова мне близки? Нет – и это нормально. Согласен ли я с идеями, которые озвучивает Чеканов в комментариях? Далеко не со всеми – но иного он, вероятно, и не ждёт. Но даже в тех случаях, когда стихотворение мне не близко, а комментарий вызывает желание поспорить или написать на форзаце что-нибудь возмущённое вроде «Не любит Цоя» (как же можно?), даже тогда я, читая книгу, сознаю, что передо мной – серьёзный, самостоятельный и самобытный, цельный автор. Который и не ищет читательского сочувствия, не старается быть удобным и гладким – а оттого становится только более ценным, потому что видим таким, какой есть. В тех же случаях, когда стихотворение мне близко, а с комментарием я согласен – у меня, как я писал выше, ёкает, дух перехватывает и в груди щемит. А это ведь лучшая для читателя характеристика – и другой не требуется, хоть обложись аналитическими выкладками и сравнительными диаграммами.

Вот.

Это была ложка дёгтя – оттеняющая, как мне кажется, качество мёда.

Если бы я был силён в очерках, я бы сейчас закончил какой-нибудь красивой и изящной мыслью (и не стал бы пороть чушь про восемь страниц – которую прошу всерьёз не воспринимать). Но я в очерках не то чтобы силён, а потому просто скажу, что со времён прочтения «Горящего хвороста» наше с Евгением Чекановым общение – в форме переписки – практически сошло на нет. Это нормально, я и не ждал братаний или чего-то подобного – у всех своя жизнь, свои реальные и виртуальные заботы.

Пару раз я ещё опубликовался в «Парусе» – а когда прислал Евгению очередной рассказ, то узнал, что «Парус», увы, постигла судьба многих онлайн-изданий и в полку закрывшихся журналов прибыло. На этом наше формально-литературное взаимодействие с Евгением Чекановым – автор и редактор – прекратилось.

А в мае сего года я впервые оказался в Ярославле – и, конечно, написал живущему в нём поэту. Я думал, что мы встретимся, пожмём друг другу руки, перекинемся парой-тройкой фраз. Обменяемся книгами. Я и книгу уже приготовил – и вечер освободил из темницы запланированного.

Но встреча не состоялась – я прибывал в Ярославль, а Евгений Феликсович отбывал в Дагестан и ради меня, конечно, вылет отложить не мог. Разминулись, так сказать. Это я не к тому, чтобы нагнать под занавес минора, вовсе нет – это просто ещё одна позиция в хронологии моего с поэтом Чекановым общения. А хронологии я, как писал выше, страсть как люблю – поэтому и упомянуть о несостоявшейся Ярославской встрече (зачастую хронологии и состоят из того, что не произошло, из – можно сказать – пустоты), счёл нужным.

А следующей позицией будет отправка этого текста самому Евгению Феликсовичу. Вдумайтесь – я так сильно люблю хронологии, что включаю в них не только то, что не произошло, но и то, что ещё не произошло. Во как!

Спасибо за внимание, уложился в восемь страниц.

 

---

Материалы к биографической справке об авторе

 

 

Дмитрий Лагутин родился в 1990 году в Брянске. Лауреат премии «Русские рифмы», «Русское слово» в номинации «Лучший сборник рассказов» (2018 год). Победитель международного конкурса «Всемирный Пушкин» (2017 и 2020 годы). Лауреат премии журнала «Нева» (2021 год). Победитель Слёта молодых литераторов (2019 и 2022 годы). Победитель международного конкурса «Гайто» (2023 год). Победитель международного конкурса «Русский Гофман» в номинации «Сказочная проза» (2024 год), других конкурсов. Тексты опубликованы в изданиях «Новый мир», «Знамя», «Москва», «Наш современник», «Новый берег», «Волга», «Нева», «Юность», «Урал» и др. Рассказы переведены на китайский и немецкий языки.