Валет, дама, туз…

Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2025 / 13, 03.04.2025, автор: Николай ЮРЛОВ (г. Красноярск)

Как только ни называли уроженца Игидейского наслега Фёдора Тистяхова на тех остановочных пунктах (поварнях), которые попадались ему в дальней дороге, по пути следования вьючного каравана: подторговщик, купец-малобазарник, улусный скупщик… Но лучше всего к нему подошло бы другое определение, и оно пришлось бы в самую точку: отважный человек; смельчак, не боящийся трудностей. А они-то и впрямь подстерегали его на каждом шагу, причём ничуть не меньше, чем верхоянских и колымских купцов:

«У этих купцов в распоряжении только лошади, на каждую из них можно положить до пяти пудов, не более. По дороге они встречают всевозможные опасности как со стороны мёртвой природы, так и зверей, нападению которых они часто подвергаются» (Из газеты «Сибирский вестник» за 1894 год)

Бодайбинские золотоносные прииски вплоть до конца XIX века административно входили в Якутскую область: даже когда их территориально передали в ведение Иркутской губернии, золотопромышленники не захотели порывать уже хорошо налаженные экономические связи с восточными и северными улусами. Отсюда им традиционно поступали продовольственные товары: мясо, масло, мука (у многих якутских крестьян к тому времени уже были мельницы-крупчатки). Соответственно, здесь, в Бодайбо, якутские торговцы могли закупить самое нужное для своих земляков: чай, сахар, спички, мыло, а также ткани и одежду, завезённые предпринимателями с железнодорожных станций по Великому Сибирскому пути. Но ещё бόльшим спросом у местного населения пользовался особенно крепкий «черкесский табак» – листовая махорка, товар шёл нарасхват.

 

 

Человек из легенды

 

Путь в Бодайбо был самым долгим среди других торговых маршрутов Фёдора Илларионовича (а ходил он и в Оймякон, и в Охотск) ещё и потому, что здесь слишком много было соблазнов цивилизации. К примеру, в этом пункте назначения, который уже 1903 году получил статус города, можно было своими глазами увидеть то, чего пока и в помине не было в областном Якутске: жёлтую лампочку, излучающую ослепительный свет, если на него пристально смотреть, – его давала первая в Российской империи электростанция… А ещё здесь можно было скоротать время перед обратной дорогой, перекинувшись в картишки с такими же, как и он, отважными людьми, занятыми на перевозке товаров.

Разговорный русский язык Фёдор Тистяхов начинал учить во время азартных игр и, будучи неграмотным, он прекрасно знал счёт, всё прикидывал только в уме – иначе зачем играть в карты, делать ставки, ведь обдерут же, как липку… Но Тистяхов был фартовый, ему в игре везло. Иногда мелкие перекупщики из Якутска, заключавшие подряды с приисковыми торговцами, перешёптывались между собой, кивая на человека среднего роста и крепкого телосложения, который умел напряжённую обстановку за столом неожиданно разрядить шуткой, а потом уже не выдерживали и спрашивали напрямую:

– Ты кто будешь? Рассказывай…

Что ж, Тистяхов всегда был готов ответить на этот вопрос. Ещё от отца он знал, что корни их рода уходили в далёкое прошлое, а предки относились к сильным людям; сильными они были как телом, так и духом.

– Наш предок Модьукаан, – гордо заявлял Фёдор.

Если кто-то ничего не слыхал про такого известного человека, он начинал свой рассказ, и поведанная им быль очень походила на красивую легенду о могучем богатыре, которого ещё младенцем бросили на произвол судьбы плохие люди, а нашла и выходила его благородная женщина Игидей. Вот её-то именем и нарекли наслег – Игидейский, красивое место на древней таттинской земле.

 

 

С годами из мальчика вырос богатырь почти двухметрового роста, это был боотур, который точно не бегал, а порхал, передвигаясь преимущественно пешком, на своих двоих. Даже конь не выдерживал такого седока и доставлял массу хлопот большому человеку гигантских размеров, ведь всадник и взбирался-то на лошадь с немалым для себя трудом.

О таком великане быстро прошёл слух, и когда о нём узнал якутский воевода Пётр Бекетов, он пожелал познакомиться с ним лично: встреча была мирной, доброй, и стороны обо всём договорились, что будет всегда между ними полное согласие: сила уважала силу. Это уже потом к Модьукаану явился без какой-либо особенной боязни Парфён Ходырев, приказчик воеводский, енисейский сын боярский, чтобы не просто внести его в список подданных русского царя Алексея Михайловича, а назначить ответственным за сбор и доставку ясака.

 

 

Так якутский богатырь получил новое имя, во всех официальных документах он теперь значился как князец Мочикан Ногоев: женившись на красавице, которую привёз из дальних походов, он-то и положил начало славному роду, потомки которого тоже улучшали свою кровь за счёт видных девушек из соседних племён. Правда, ни о каких «походах» уже и речи быть не могло, не то теперь время на дворе: если понравилась невеста – засылай сватов и гони за неё калым, как положено, и только без «походов», пожалуйста!

Но не так-то просто, оказывается, было обзавестись семьёй якутскому купцу, у которого все мысли крутились вокруг того, чтобы вернуться со своим караваном без потерь, чтобы товар не разбился и не подмок в дороге, на встречных гатях и бадаранах. Что дальше делать с ним, кто возьмёт?

 «Здешний купец — совсем особый тип купца; он резко отличается от русского купечества Европейской России. Это вечно странствующее, находящееся в дороге существо; оно чуть не на другой день свадьбы уже в дороге, где и справляет свой медовый месяц» (Из путевых заметок Павла Рябкова «От Колымска до Якутска» в газете «Сибирь» за 1884 год)

Вот и откладывалась личная жизнь Фёдора после ранней смерти первой жены: всё на потом да на потом, а в стране уже подоспели и самые худшие события, какие только можно было представить: две революции и братоубийственная война. Причём с Гражданской войной в Якутской области всё обстояло гораздо сложнее, чем где бы то ни было. Сначала комиссары Временного правительства, потом красные комиссары, вслед за ними пришёл Верховный правитель Колчак, потом снова вернулись большевики, которых едва не сместили повстанцы и подоспевший к ним на подмогу из Аяна «генерал-тойон» Пепеляев с дружиной белых партизан. Ведя торговлю даже в это смутное время, Тистяхов каким-то чудом уцелел в Оймяконе, когда за ним буквально охотились белобандиты; в улусах они захватывали обозы, гружённые мясом, маслом и хлебом. Позарез был нужен им проводник для ведения боевых действий, а все пути-дороги, в том числе охотничьи тропы, Тистяхов знал превосходно – хаживал здесь не раз. И поскольку возраст у него ещё позволял (сорока не исполнилось), то и под мобилизацию чуть не угодил, а так бы и сгинул навсегда в кровавых стычках.

 

 

К невесте в «медвежий угол»

 

О своём месте в жизни Фёдор Илларионович стал задумываться всё чаще, когда наведывался в Ары-Толон к старому другу Иллариону Сыромятникову. Нравилось Тистяхову за Алданом бывать, места тут славные: в тайге дичь и пушные звери в изобилии, а в реках и озёрах полным-полно рыбы. Конечно, тут же и «хозяин тайги» – медведь, здесь его исконное обитание, никто ему не указ. Не потому ли этот древний наслег, который люди облюбовали и начали обживать с XVII века, назвали Эсинским (Эсэ, в переводе с якутского, – «медведь»)?

Испокон веков Ары-Толон славился тем, что поставлял невест для женихов из других улусов, включая даже и тех, у кого не просто много крупного рогатого скота – лошадей не пересчитать. Два рода соперничали здесь между собой, кому из них княжить: чей богатырь победит, тот и будет держать верх. Известным силачом за Алданом был Осип Багдакы, и его внуки считались тоже знатными людьми. Иван Утары за свои богатырские заслуги имел даже царскую медаль и ездил вместе с улусным головой Алексеем Кулаковским. Добрая молва в округе ходила и о другом внуке Осипа – Илларионе Сыромятникове: богатырём, конечно, он не был, но за себя мог постоять и товарищей всегда выручал.

Вместе с Сыромятниковым как с надёжным напарником ходил в Оймякон и Тистяхов, их многолетнюю дружбу проверили дорожные испытания, в том числе и разбойные нападения – шалили, случалось, лихие люди, особенно возле Якутска. Внук улусного богатыря был много старше товарища, а тот, кто многое повидал на своём веку, уже знает, как себя вести и в самых сложных обстоятельствах. Он и совет даст исчерпывающий на все случаи жизни. Вот, к примеру, что такое этот нэп? Позволит ли Советская власть, ещё недавно изымавшая у крестьян запасы зерна, широко развернуть своё дело новоявленным капиталистам, нэпманам?

Новая экономическая политика, провозглашённая большевиками, казалось, должна была способствовать частной торговле, но разве так обстоит дело в якутской автономии? Как мелкому предпринимателю конкурировать с кооперативным объединением «Холбос», которое обзавелось разветвлённой агентурой и торговыми факториями в округах? Это предприятие потребкооперации, имея монополию на торговлю пушниной, уверенно завоёвывало меховой рынок, приобретало новые пароходы: в навигацию они курсировали по судоходным рекам, доставляя в отдалённые улусы и наслеги предметы первой необходимости. Даже открыть свою лавку не так-то просто. Да и где гарантия, что не прогоришь?

Фёдор Илларионович всё больше и больше склонялся к тому, что теперь ему нужно крестьянствовать в родной местности Нимиде: вести своё хозяйство, не перекладывая его, как прежде, на попечение старшего брата Дмитрия (Мастыйи), а самому растить хлеб, косить на удобицах сено, выращивать поголовье скота и ухаживать за ним. А в этом деле без молодой и работящей хозяйки – ну никак!

За игрой в карты, за разговорами о сермяжной правде жизни, внимательно выслушав коллегу по коммерции, внук улусного богатыря, который решил сделать теперь свою главную ставку, сказал:

– Мы со своей старушкой только рады будем видеть тебя в зятьях: если наша дочка согласна, бери её в жёны, вот и продолжится наш с тобою род на долгие века. Как тебе мои слова?

Два приятеля, родившиеся в прошлом столетии, жили прежними представлениями, как и все их далёкие предки, а на смену старому уже спешили новые порядки, узаконенные большевиками в 1924 году на третьем Всеякутском съезде Советов, который раскрепощал якутскую женщину. Ни будущий тесть, ни будущий зять даже представить себе не могли, что Мария, та самая дочка на выданье, красавица и рукодельница, станет одной из активисток движения за равноправие. Но при этом у неё хватит мудрости, чтобы по достоинству оценить волеизъявление своих родителей и всё же согласиться на брак с почти незнакомым ей мужчиной. Не получались феминистки из якутских женщин, всегда отличавшихся скромностью и умом, разве что за редким исключением, когда они, очертя голову и забыв про всё на свете, летели на всех крыльях за своим счастьем, а оно таковым не оказывалось, поскольку часть жизни предстояло провести вдали от родины, на чужбине.

 

 

Следуя за вождём «из рода шаманов»

 

…Годовщина смерти вождя была отмечена в Баягантайском улусе необычными мероприятиями: в наслегах проходили собрания в память о создателе первого в мире государства рабочих и крестьян. В них участвовали только женщины, с немалым любопытством слушая доклады, которые абсолютно в духе времени сопровождались постановкой революционных пьес и, как водится, зажигательными призывами.

 «Якутки-хамначитки! Идите в Коммунистическую партию, берите в свои руки знамя боевого коммунизма. Это будет лучший памятник Ленину» (Из лозунгов в газете «Автономная Якутия» за 1925 год)

 

 

Специально из Якутска прибыла ответственный организатор женотдела облисполкома Марфа Христофорова с особо возложенной на неё задачей – провести улусную конференцию и вообще как следует просветить женщин. Это знаменательное мероприятие состоялось в феврале 1925 года в селе Уолба, которое теперь становилось центром политической и культурной жизни на таттинской земле. Здесь, как и на конференциях в наслегах, секретарём представительного собрания был учитель Уолбинской школы Николай Неустроев – один из основоположников якутской литературы. Будущий «инженер человеческих душ» вглядывался в лица делегаток, пытаясь уловить их настроение, и чувствовал, что они всей душой за новую власть, потому как она избавляет их от прежних бед и бесправного положения.

Разговоры о равных правах с мужчинами, о планах на будущее будут, конечно, продолжены и в долгой дороге, когда Мария Сыромятникова и Агафья Сысолятина, избранные делегатами от улуса на первый Всеякутский съезд трудящихся женщин, отправятся на ямщицких лошадях в Якутск, имея на руках открытый лист, выданный окружным исполкомом. Командированные в дорогу улусной властью, они ехали два дня и две ночи санным путём и, прибыв к месту назначения, тут же ахнули от удивления и восторга: 

«Мы впервые в жизни увидели город, дома, улицы, освещённые электричеством, горожан, одетых по моде, а также магазины (среди них было много частных)» (Из воспоминаний Агафьи Сысолятиной-Винокуровой)

Но самым большим чудом для улусных делегаток стал «синематограф Приютова», который они посетили накануне женского форума, с изумлением увидев, что на большом экране, точно живые, могут передвигаться актёры, любить и страдать, испытывать неземные чувства, искать и добиваться поставленной цели, выступая в качестве героев немых детективов и мелодрам. Да и сам Василий Приютов, бывший ссыльнопоселенец, фотограф по профессии, уже скоро начнёт показывать диапозитивы, демонстрирующие, «как при кашле больного туберкулёзом в воздух выбрасываются бактерии», и происходит заражение этой инфекционной болезнью, не менее опасной, чем проказа. Тема санитарного просвещения тоже была одной из задач, собравших женщин молодой автономии на этот съезд, их теперь просто обязали заботиться о своём здоровье: от него во многом зависело их участие в жизни республики и будущее детей. Материнство и детство, «матдет», как выражались комиссары, которым очень уж нравилось сокращать слова, делая их устрашающими, более революционными, что ли, теперь находилось под охраной государства.

 «Женщина-пролетарка! Забудь про бабок и знахарок, добивайся улучшения своего быта, борись, помни всегда, что Советская власть всеми силами стремится помочь тебе. Твоё здоровье – одна из первых задач власти и партии» (Из лозунгов в газете «Автономная Якутия» за 1925 год).

 

 

Сыромятникова определилась на постой к землячке Марии Кудрявой, а по вечерам рассказывала ей о своих впечатлениях, которыми была переполнена её очарованная душа. Никогда раньше девушка из таёжной глубинки не видела таких красивых каменных строений, долго сохранявших тепло, не гуляла по улицам с деревянными тротуарами (мартовский снег уже кое-где подтаял) – новая жизнь широко распахивала перед ней двери, входить в которые молодая делегатка пока ещё не решалась. Она совсем не отличалась болтливостью, а тут точно накатило, и девушка всё увлечённо говорила, говорила… О том, что в Доме ребёнка для них организовали настоящий медицинский ликбез, демонстрируя наглядно, как пеленать младенца, выполняя все операции на манекене. И как бы между прочим поведала землячке, что теперь, вооружённая знаниями, как правильно ухаживать за новорождённым, она тоже хочет здоровое и сильное потомство, что дала уже слово жениху и что свадьба у них не за горами…

Восьмого марта, в Международный день работниц, в двухэтажном каменном здании Окружного суда состоялся исторический съезд, который открыл председатель Якутского ЦИК Платон Ойунский – человек, обладавший особенной притягательной силой. В этом Мария даже не сомневалась, интуитивно распознав в своём земляке истинного лидера, способного вести за собой, того самого «красного шамана» из его же одноимённой поэмы, сторонника коренных перемен, неистового борца за счастье народа.

С большим удивлением улусная делегатка воспринимала и его новую фамилию – Ойунский, в переводе означавшую, что это человек «из рода шаманов», хотя ведь она прекрасно знала, что это Слепцов. Смена фамилии, о чём Платон Алексеевич публично уведомил якутскую общественность ещё в начале двадцатых годов, не была какой-то личной самодеятельностью. Она вполне укладывалась в самые первые декреты Советской власти, регламентирующие поведение человека в государстве рабочих и крестьян: имеете, граждане, полное право отказываться от прежних фамилий и прозвищ. Это всё пережитки прошлого!

 

 

Не здесь ли кроется разгадка той скоропалительной и довольно странной смены фамилии, на которую Тистяхов всё же решился, когда регистрировал свой брак с молодой женой в 1925 году? Ведь это она настояла на своём выборе, и муж всё-таки отказался от исконной фамилии, став теперь совершенно другим человеком, хоть и Фёдором Илларионовичем, но Ивановым. И что бы там ни говорили, а в судьбу улусной делегатки Ойунский всё же вошёл, заложив некую модель поведения: к ней теперь всегда будет стремиться Мария Илларионовна. Речь, конечно, не о том, как девушка восприняла для себя раскрепощение якутской женщины: поиск собственного места в жизни абсолютно не включал какие-то карьерные устремления, которые появились, скажем, у её подруги Агафьи Сысолятиной (направление на учёбу в совпартшколе и последующая общественно-политическая деятельность).

Ничего этого не будет в жизни Марии Сыромятниковой, зато появится устойчивое желание воспитывать детей и дать им хорошее образование, как это сделала мать Ойунского – Евдокия Слепцова, батрачка, нанимавшаяся на сезонную работу, и тоже делегатка первого женского съезда. Именно Слепцова убеждала несговорчивого мужа, что сын у них особенный, с большими природными задатками, и ему непременно нужно реализовать свой недюжинный потенциал, а значит – нужно учиться, в том числе в Томске, образовательном центре Сибири. Две делегатки между собой, конечно, тоже общались, и пример многодетной матери Ойунского, совершенно по-новому воспринимающей окружающую действительность, стал для Марии определяющим в её дальнейшей жизни. Женщина не должна быть тенью своего мужа, она скорее – мозговой центр семьи!

Но Платон Ойунский был всё-таки романтиком, революционером первой волны, а на смену ей надвигалась волна вторая: это были большевики-прагматики, которые уже вынашивали планы свёртывания новой экономической политики на селе, скорейшей коллективизации крестьянства, а вместе с ней — и полной ликвидации кулачества как класса.

 

 

Якутская женщина в «формуле Ленина»

 

Товарищество по совместной обработке земли «Красный камень» стало первым коллективным хозяйством, куда вступили супруги Ивановы, начав семейную жизнь на таттинской земле. Они были обычными середняками, которых не коснулся земельный передел, когда пашня и сенокосы в массовом порядке изымались у кулаков и передавались беднякам. Излишки скота семья Ивановых, где уже появился первенец — смышлёный мальчик Фёдор, рано показавший свою самостоятельность, передала в товарищество; уже вскоре оно стало сельскохозяйственной артелью с громким именем легендарного героя Гражданской войны Климента Ворошилова.

Стала трудиться в именитом колхозе и Мария: летом она доила кобылиц, готовила кумыс, а ещё мастерила берестяные туеса, не хуже многих косарей метала сено, серпом жала пшеницу и вязала её в снопы, – словом, за свою работу заслуживала всяческих похвал. Председатель колхоза Пётр Степанов мог быть доволен такой ударницей, если бы не донос: Ивановы – это же кулаки! Хочешь того или нет, а по семье классовых врагов надо принимать самое жёсткое решение…

Общее собрание, которое проходило в балагане Алексея Черкашина, настроено было сурово: лишить права голоса! А это означало исключение из колхоза и высылку за пределы района в лучшем случае. Да там и самое худшее вполне прорисовывалось. И если колхозник вдруг объявлялся кулаком, мало кто в органах принимал во внимание, что и пятнадцать голов скота были скорее не излишеством, а нормой существования якутской семьи в силу низкой продуктивности животных и суровости здешнего климата.

Спасла положение Мария Илларионовна: имея за плечами четыре класса церковно-приходской школы в Крест-Хальджае, она выступила перед крестьянами и сумела убедить собрание, что такими репрессивными действиями можно только отпугнуть тех, кто желает вступить в колхоз. Разве так реализуется «формула Ленина», суть которой в постепенном втягивании людей в хозяйство коллективной формы собственности?

Может быть, это и был кульминационный момент в биографии простой якутской женщины, которая смогла на практике проявить свои лучшие способности: страстно выступать перед людьми и быть услышанной. В двадцатых годах она так же ораторствовала перед улусными подругами, агитируя их за новую жизнь.

 

 

Трудный выдался день, но в то же время и радостный: это он вселил в неё уверенность в том, что задатки родителей не исчезнут бесследно, они будут передаваться и дальше, из поколения в поколение: детям, внукам, правнукам.

…Мария Илларионовна Иванова уже вскоре после рождения последнего, четвёртого сына ушла из жизни – это случилось в конце января 1938 года, её похоронили в местности Тураннаах. Столяр Порфирий Слепцов, который приходился зятем вдовцу и делал покойной гроб, соорудил над могилой небольшой домик, начертав на памятнике надпись, сохранившую орфографию прежних лет. Чтобы дерево дольше сохранилось, старший сын-подросток Фёдор вскоре его сам покрасил, он оставался теперь главным работником в семье. И ещё, конечно, поводырём, без которого уже давно не мог обходиться ослепший на оба глаза отец.  

А буквально через несколько дней после этой смерти будет арестован и депутат высшего органа власти страны Платон Ойунский. Спустя год он скончается в больнице Якутской тюрьмы, и место его захоронения так до сих пор и не найдут. На то, видимо, карающие органы и рассчитывали: не может быть могилы у «руководителя буржуазно-националистической контрреволюционной организации».

И кто знает, как сложилась бы жизнь у Марии Илларионовны, делегатки первого женского съезда, будь Ойунский в те дни настойчив. Вместе фотографировались, в перерывах между заседаниями вели душевные разговоры и явно с симпатией относились друг к другу… Да ведь и Платон Алексеевич был к тому времени один, как перст, похоронив свою половинку. История даже в рамках отдельной семьи никогда не знала сослагательных наклонений. Но то, что жене «врага народа», равно как и его детям, несладко бы пришлось в годы политических репрессий, практически не вызывает никаких сомнений.

Всё случилось именно так, как случилось: Мария Илларионовна вышла замуж за другого человека, и родословное древо Ивановых дало четыре мощных побега. Все четыре сына, пройдя через многие жизненные испытания, стали высокообразованными специалистами,  известными людьми республики – каждый в своей сфере. Тяга к знаниям была заложена в них генетически.