Виль ЛИПАТОВ. ДВА ГЕОЛОГА

№ 1965 / 33, 13.08.1965, автор: Виль ЛИПАТОВ (г. ЧИТА)

1.

Разложив вещи в каюте, Владимир Мельников вышел на палубу, улыбаясь, прислонился плечом к металлической стойке и счастливо вздохнул оттого, что самое трудное, волнующее было позади – и беготня по кабинетам начальства, и бессонные ночи, когда сердце замирало от мысли – возьмут или не возьмут, и длинные разговоры с родителями, и обдумывание слов, которые надо сказать Вере на прощанье. Сейчас всё это было в прошлом, казалось далеким, словно не вчера, а много-много дней назад его провожали на вокзал родители и Вера, а начальник подписал назначение Мельникова в экспедицию. Ночь Владимир провёл в поезде, отлично выспался, и когда в автобусе ехал на пристань, его вдруг с ног до головы облила волна счастья. Потом он увидел голубую реку, белый пароход, почувствовал запах воды, дыма и тополиных листьев, услышал, как перекликаются пароходы – призывно, дружелюбно, и ощущение счастья стало нестерпимым, как яркий солнечный свет.

Посадка пассажиров заканчивалась, матросы убирали трап, строгий капитан уже стоял на мостике и держал в руках гулкий мегафон; уже шипел пар, прозрачный султанчик дыма поднимался из пароходной трубы, и уже казалось, что голоса провожающих звучат издалека, хотя пароход всё ещё стоял у дебаркадера. Но потом раздался оглушительный гудок, что-то громкое забилось под днищем судна, и капитан прокричал какие-то важные слова. Пароход разворачивался навстречу солнцу, широкому обскому плёсу и далёкому-далёкому горизонту.

Ветер бросился в лицо Владимиру, спутал мягкие русые волосы, ласково прикоснулся к щекам, потом заполз под лёгкую рубашку, раздул её, и Владимиру показалось, что он сделался лёгким, как воздушный шарик. Он повернулся и медленно, как бы боясь расплескать ощущение счастья и радости, пошёл в каюту. Здесь бренчал мелодично хрустальный графин, солнечные зайчики плыли по стенам, и, отражённый от голубой воды, по всей каюте разливался прозрачный голубой свет.

– Какой хороший день! – сказал Владимир и рассмеялся. – Просто отличный день, Михаил Иванович!

– Денёк хороший! – согласился тот, кого Владимир назвал Михаилом Ивановичем, и, подумав немного, добавил: – Впрочем, я предпочёл бы, чтобы сейчас шёл дождь, а потом было вёдро…

И Михаил Иванович стал говорить о том, что коли сегодня светит солнце, то потом, когда они пойдут в тайгу, наверняка начнётся дождливая погода, и это самое поганое, что можно придумать, так как нет ничего хуже, чем ходить по маршруту в дождь и слякоть.

– Одним словом, я предпочёл бы, чтобы сейчас шёл дождь! – закончил Михаил Иванович. После этого он лёг на диван, взял книгу и сразу перелистнул несколько страниц. Он углубился в чтение, а Владимир посмотрел на него и вдруг ужаснулся мысли о том, что как можно быть таким старым, скучным и спокойным человеком, как этот Михаил Иванович!

«О, как страшно! – подумал Владимир, глядя на Михаила Ивановича и поёживаясь. – Как страшно быть лысым, старым и скучным». Ему подумалось о том, что Михаил Иванович, наверное, никогда не был счастлив, никогда, наверное, не говорила ему таких слов девушка, какие вчера сказала ему Вера. Потом представилось, что Михаил Иванович не испытывает счастья от солнца, ветра, белого парохода, голубой воды, и Владимира охватила жалость к Михаилу Ивановичу, и захотелось сказать ему что-то ласковое, тёплое; он стал думать, какие слова говорят в таких случаях, но ничего придумать не смог.

Михаил Иванович по-прежнему читал книгу. Он действительно был лыс – волосы росли кустиками только на затылке, – но Михаил Иванович вовсе не был старым: ему было лет сорок, может быть, чуточку больше, и это был ещё очень крепкий, сильный и цветущий мужчина. Он был спокойным, даже медлительным и принадлежал к тем людям, которые говорят только тогда, когда их спрашивают. Михаил Иванович считался знающим, опытным геологом, его постоянно посылали в ответственные экспедиции, и среди молодых ходили разговоры о том, что с Михаилом Ивановичем работать легко, спокойно, но немного скучно: Михаил Иванович не признаёт риска удачи, а ценит прежде всего логичность, последовательность и математический расчёт. Чтобы вскрыть истинную сущность Михаила Ивановича, молодые геологи говорили о нём: «Скворцов хороший лётчик, но испытателем он стать не смог бы!»

Владимиру же казалось, что Михаил Иванович стар, несчастен, и ему было жалко его, но слов для утешения не было, и Владимир, забыв о Михаиле Ивановиче, думал о себе. Он умел и любил смотреть на самого себя как бы со стороны, ярко видел себя и теперь представлял свою будущую жизнь в экспедиции… Вот на рассвете раньше всех он поднимается, в одних трусиках бежит к студёной по-утреннему реке, делает трудную и напряжённую зарядку. Потом окатывается с ног до головы холодной водой, растирается докрасна и бежит в палатку, где у него в маленьком чемоданчике лежит бритва «Спутник» с механическим заводом. Чувствуя бодрость, радость и счастье от молодости, силы и уверенности в себе, он бреется, чтобы предстать перед товарищами, как всегда, чисто выбритым, подтянутым и энергичным.

И, конечно, наступит день, когда Владимир первым найдёт богатое рудопроявление. Это будет данью его старательности, дисциплине, самоотверженности, техническим знаниям; Владимир ясно видит, как он возвращается из своего счастливого маршрута, как, подтянутый, смелый и спокойный, подходит к Михаилу Ивановичу, просто и сдержанно говорит: «Нашёл рудопроявление!» Он представляет, как удивится Михаил Иванович, как обрадуются товарищи и как Михаил Иванович скажет своим обыденным голосом: «Молодец, Мельников!»

В том, что это произойдёт, Владимир был уверен, и у него перехватило горло от ожидания этого близкого, радостного дня, и он почувствовал, что не может больше быть в каюте, где читает книгу скучный и старый человек Михаил Иванович, не умеющий быть счастливым. Владимир вышел на палубу, отыскал то место, где стоял раньше, и опять прислонился спиной к тёплой от солнца металлической стойке. Пароход ходко шёл, плыли мимо зелёные берега, вода казалась тоже зелёной, и по-прежнему дул нежный и тёплый ветер, к которому было сладко прикасаться лицом и разгорячённой грудью. Города уже давно не было видно, на берегу толпились домики небольшой деревеньки, по улицам которой ходили почему-то только женщины в светлых одеждах.

Владимир теперь чувствовал жалость не только к Михаилу Ивановичу, а ко всему тому, что видели его глаза. Он жалел женщин на берегу, старые кедры, пассажиров, толпящихся на палубе, небо, сияющее над рекой. Женщин и пассажиров он жалел потому, что они не ехали в экспедицию, не были так счастливы, как он; небо и деревья Владимир жалел за их одиночество, неподвижность.

Он стоял на палубе до тех пор, пока не подошли друзья-геологи. Они были веселы, благодушны, так как хорошо выспались в своих каютах, и их тоже радовало солнце, ветер, три свободных дня, которые предстояло провести на пароходе. Они постояли рядом с Владимиром, поболтали, посмеялись, потом предложили идти ужинать в салон первого класса. Владимир пошёл за ними, заказал, как и все, отбивную котлету, салат, сто граммов водки. Они долго и весело ужинали, разговаривали, и на них обращали внимание женщины, а мужчины с уважением шептали друг другу о том, что вот, дескать, геологи опять едут в свои важные, нужные и романтические маршруты.

Весь вечер, ужиная, разговаривая и смеясь, Владимир продолжал чувствовать счастье, радость, свою молодость, силу, привлекательность. Вечер казался длинным, не было конца смеху, головокружению от выпитой водки, а когда после ужина все вышли на палубу и Владимир посмотрел на крупную яркую звезду, что висела над пароходной трубой, то с замиранием сердца он подумал о том, что его жизнь будет такой же счастливой и яркой, как эта большая и светлая звезда.

2.

Проснувшись, Владимир увидел, что Михаил Иванович уже сидел за столом, умытый и свежий, разглядывал небольшую геологическую карту. Он что-то записывал в блокнот, обводил красным карандашом названия деревенек и высот, и вид у Михаила Ивановича был сосредоточенный.

Владимир почувствовал досаду, разочарование. Как он мог проспать! Вчера он решил подняться раньше всех, пойти на палубу, чтобы встретить зарю и второй день новой, счастливой жизни. Но он проспал – на часах уже было половина восьмого, в открытое окно светило яркое солнце, дрожали стёкла, жалюзи, как и вчера, голубой свет заполнял каюту. В том, что Владимир проспал, виноват был только он сам, но Владимир почувствовал отчего-то неприязнь к Михаилу Ивановичу: сосредоточенность начальника партии ему показалась нарочитой, наигранной.

Потом Владимир подумал, что ему негде делать зарядку, – нельзя же махать руками перед Михаилом Ивановичем, а на палубе много людей, – и заскучал. Но солнце сияло, волнующе пахло краской и паром, пароход подрагивал, покачивался, и зелёные берега плыли мимо окон, и воздух был прозрачный, душистый, и впереди было ещё два дня езды на пароходе. Молодость, вчерашняя радость брали своё – он улыбнулся, приободрился и с радостью посмотрел на столик, где в солнечных лучах лежала его любимая механическая бритва «Спутник».

Вспомнив о бритве, Владимир совсем повеселел. Он бережно вытащил её из кожаного футлярчика, рассчитанными, привычными движениями пальцев завёл, и бритва запела весело, озорно, точно обрадовавшись тому, что её, наконец, пустили в дело. Борода и усы у Владимира были слабенькими, рыжеватыми, и брить их было легко; бритва нисколько не напрягалась, шла легко, как бы по пустому месту.

Услышав шум бритвы, Михаил Иванович повернулся к Владимиру, склонив голову, посмотрел как-то по-птичьи, искоса. Может быть, ему помешал шум, может быть, Михаил Иванович заинтересовался бритвой – понять этого было нельзя по его спокойному лицу, – но он продолжал смотреть на Владимира и слушать шум маленького механизма. Владимир между тем побрился, сняв головку бритвы, продул её, почистил маленькой щёточкой и уже собрался было положить бритву в футляр, как Михаил Иванович сказал:

– Замечательная бритва! – Он помолчал, потом вздохнул и провёл рукой по колючей щеке. – Всю Москву обегал, а такой достать не мог. Это же для геолога не бритва, а выручка… Если не секрет, где достали, Владимир Борисович?

– Подарок! – ответил Владимир, но не сказал от кого, так как бритву ему подарила Вера.

Мимо окон по-прежнему плыли зелёные берега, солнечные зайчики плясали по белому умывальнику, весёлые и шустрые, падали на лицо Владимира. Зелёный отблеск волны делал всё в каюте как бы прозрачным, невесомым, и Владимиру опять было весело, счастливо, и, повинуясь этому чувству, он вдруг протянул бритву Михаилу Ивановичу и радостно, весь поддавшись порыву, предложил:

– Побрейтесь; Михаил Иванович! Попробуйте, какая это хорошая, замечательная бритва!

Михаил Иванович взял бритву, недоверчиво покачал головой, опять потрогал руками щетину на щеках, словно не веря, что этот маленький механизм способен сладить с ней. На лице у Михаила Ивановича появилась добрая, ласковая и немного застенчивая улыбка. Он, наверное, понял настроение Владимира, почувствовал радость, переполняющую молодого геолога, и от этого тоже почувствовал радость.

– А всё-таки попробую! – с застенчивой неловкостью сказал Михаил Иванович.

Пока жужжала новая бритва, пока Михаил Иванович брился, Владимир думал о том, как радостно и приятно доставлять людям удовольствие. И когда Михаил Иванович кончил бритьё, Владимир, повинуясь тому же порыву великодушия, радости, оживлённо предложил:

– Берите мою бритву, когда надо, Михаил Иванович!

Чисто выбритый, Михаил Иванович благодарно улыбнулся Владимиру, провёл рукой по щеке и сказал:

– Спасибо!

Владимир взял бритву, чтобы положить её в футляр, и почувствовал пальцами, что бритва стала чуточку тёплой. У Михаила Ивановича была твёрдая, густая борода, он заводил бритву не два раза, как Владимир, а четыре, и она, конечно, немного нагрелась. «Вот это борода!» – удивлённо подумал Владимир. Потом он затолкал бритву в футляр, аккуратно положил его на место и стал мыться холодной водой…

Через несколько минут, свежий, бодрый и весёлый, он вышел на палубу, прислонился к металлической стойке и внимательно поглядел на берег, который сегодня не был похож на вчерашний. Не было видно уже горушек, оврагов, кедрачей и сосняка; сегодня за бортом был низкий травянистый берег, однообразный и пологий, как стол, и это было понятным, так как здесь Обь текла по знаменитым Васюганским болотам. Она стала очень широкой, просторной, как море, и пароход казался маленьким на её широком плёсе.

Кто-то осторожно положил руку на плечо Владимира, он оглянулся – это был Михаил Иванович. Наконец-то он выбрался из каюты, и сразу увиделось при полном солнечном освещении, что у него усталое лицо. Михаил Иванович жадно вдохнул речной воздух, подержал его в лёгких и с облегчением выпустил. Зная, что он сам не начнёт говорить, Владимир спросил:

– Работали, Михаил Иванович?

– Да, знаете ли, – ответил он, – немного поработал и вышел прогуляться.

И Михаил Иванович стал говорить о том, что это так и должно быть, так как поиск начинается всегда за столом. Говорил он медленно, веско, и, как всегда, казалось, что Михаил Иванович давно ждал случая поговорить, но не было повода, вопроса, и он молчал. Теперь же Михаил Иванович говорил с удовольствием.

– Знаете ли, – сказал Михаил Иванович, – я, конечно, признаю в геологии элемент романтики и удачи, но полагаюсь больше на твёрдый математический расчёт.

Говорил он об этом не первый раз, его взгляды на геологию были известны, и Владимиру было скучно слушать его, так как Владимир, наоборот, считал, что главное в геологии – романтика и удача. Однако спорить с Михаилом Ивановичем он не стал, а поступил так, как делал всегда, если его не интересовал разговор, – смотрел в лицо собеседника, делал вид, что слушает, а сам думал о другом, о том, как первым найдёт рудопроявление, как обрадуются его товарищи, как тот же самый Михаил Иванович с его твёрдым математическим расчётом скажет будничным голосом: «Вы молодец, Мельников!»

Между тем наступила пора завтрака. Из своих кают вышли на палубу другие геологи и, увидев Михаила Ивановича, удивились, что он не сидит в каюте. Геологи, что ехали в соседних каютах, были все как на подбор пожилыми людьми, и все они шли с Михаилом Ивановичем в экспедицию не первый раз и потому знали, что он не любит без дела стоять на месте – или работает, или читает, или спит.

Дружной семьёй они пошли в салон первого класса, заняли два соседних столика и заказали молоко, сладкое печенье и немного московских сухариков. Владимир сидел против Михаила Ивановича, смотрел на него, а когда принесли молоко и Михаил Иванович стал пить с жадностью прохладную жидкость, Владимир вдруг увидел, какие у него жёсткие синие щёки. Даже бритые, они казались обросшими. «Крепкая же у него борода!» – снова с удивлением подумал Владимир и вспомнил о том, как нагрелась бритва, когда ею брился Михаил Иванович.

Сегодня за столом, в присутствии Михаила Ивановича, было не так шумно и оживлённо, как вчера, за ужином, когда начальник партии сидел в своей каюте. Пожилые рослые геологи, все сплошь ветераны, при Михаиле Ивановиче вели себя солидно, спокойно, сдержанно. Владимир видел, что они почтительны к нему, что даже в молчании Михаила Ивановича умеют читать то, что он хочет сказать, но не говорит. Собственно, и молоко, и сухарики были заказаны потому, что Михаил Иванович любил их, и все знали об этом. И когда Михаил Иванович молча пил молоко, с хрустом грыз сухарики, геологи поглядывали на него с таким видом, точно учились у него пить молоко и грызть сухарики.

У геологов были широкие обветренные лица, они чем-то походили друг на друга, и Владимиру казалось, что они все на одно лицо, и хотя он с ними был знаком давно, как-то до сих пор не научился видеть в них разных людей. «Мои спутники!» – думал он о них, и тогда лица геологов окончательно сливались в одно. Сейчас у них тоже было одно лицо – уважительное к Михаилу Ивановичу.

Потом Владимир вспомнил, как и что говорили о Михаиле Ивановиче в геологическом управлении, и только теперь понял, что о нём говорили с восторгом и радостью, но он не понимал этого, так как раньше ему были неинтересны разговоры о Михаиле Ивановиче. Теперь же, думая о нём, Владимир опять смотрел на его бороду, и она уже не казалась ему такой жёсткой. «Я правильно сделал, что предложил Михаилу Ивановичу бритву!» – подумал Владимир.

Геологи уже выпили молоко, съели сухарики и печенье, рассчитались с официанткой, но из-за стола не поднимались: ждали, когда встанет Михаил Иванович. Он же о чём-то задумался, катал в пальцах хлебную крошку и смотрел в стол. Когда он сидел, нагнувшись, было видно особенно хорошо, что у него выпуклый лоб, ладная большая голова, а линии щёк тверды.

– Михаил Иванович! – негромко окликнул его один из геологов.

– Я слушаю! – быстро ответил он, поднял голову, посмотрел на геологов и, поняв, в чём дело, улыбнулся. – Завтрак окончен, товарищи!

Через несколько минут Владимир опять в одиночестве стоял на палубе, опять думал о том, как хорошо, правильно он будет вести себя в экспедиции. Уж больше не повторится того, что было сегодня: он никогда больше не проспит, станет подниматься раньше всех и раньше Михаила Ивановича. По утрам он будет делать напряжённую зарядку, окатываться холодной водой, каждый день бриться.

Подумав о бритье, Владимир опять вспомнил, что бритва перегрелась, когда ею пользовался Михаил Иванович: он же заводил её не два раза, как Владимир, а четыре. Перед глазами всплыла страничка инструкции для пользования бритвой «Спутник». В ней говорилось, что бритву надо стараться заводить как можно реже. Владимир почувствовал тревогу, холодок неустроенности. Что же теперь будет? Каждое утро ему придётся предлагать бритву Михаилу Ивановичу; начальник партии станет брать её после того, как побреется сам Владимир, и станет заводить четыре раза. Таким образом, бритву придётся заводить шесть раз в течение одного утра. Между тем в инструкции сказано, что её надо заводить как можно реже, оберегая пружину, шестерёнки и весь тонкий механизм.

Представилось, что произойдёт, если бритва сломается. Он уже не выйдет утром к товарищам подтянутый и чисто выбритый, не будет служить для них образцом дисциплинированности, настойчивости, аккуратности. Затем Владимир вспомнил, как его отец сказал о бритве: «Она, по слухам, не выдерживает более двух тысяч заводок!»

Умеющий хорошо и быстро считать в уме, Владимир прикинул, цифры, и у него получилось, что бритва может служить пять лет, если её заводить раз в день, но если заводить шесть раз, то она не проработает и года. И всё-таки это успокоило его. «Год меня устраивает! – подумал Владимир. – Ведь экспедиция рассчитана пока только на месяц!» Но потом он вдруг внутренне охнул – оказывается, Владимир не учёл того обстоятельства, что он уже брился бритвой месяцев шесть. Он снова стал считать, прикидывать так и этак, и у него на этот раз получилось, что бритва при шестиразовой заводке может работать ещё месяца четыре. «Вот и хорошо!» – решил он. Ему стало легче, веселее, тревога и холодок неустроенности прошли, и он снисходительно подумал о себе: «Уж очень я беспокойный!»

Однако Владимиру не удалось забыть о Михаиле Ивановиче и его жёсткой, твёрдой бороде. Весь этот длинный, солнечный и радостный день он время от времени вспоминал о бритве, мрачнел, старался отогнать воспоминания, и временами ему удавалось сделать это, а порой нет, и тогда опять охватывало чувство неустроенности и беспокойства. Он помнил о бритве за обедом, когда сидящий напротив него Михаил Иванович ел борщ; не мог забыть о ней на палубе, когда думал о Вере.

В последний раз он вспомнил о бритве вечером, во время ужина. Опять было очень весело, непринуждённо за столом, они, как вчера, заказали по сто граммов водки и вели себя немного вольно, так как Михаила Ивановича за столом не было. Он читал в своей каюте. Владимир веселился вместе со всеми, очень удачно рассказал два новых анекдота – он умел делать это, – и геологи благодарно смеялись, и один из них, самый старый и опытный, сказал, что с таким парнем, как Владимир, в экспедиции не будет скучно.

В общем, Владимиру было хорошо, радостно, он чувствовал себя остроумным, весёлым, видным среди товарищей, и совершенно было непонятно, как среди веселья, дружеских разговоров и чувства радости ему опять вспомнилась бритва. Он посмотрел на лица геологов, увидел, какая твёрдая борода появилась на них за день, и подумал, что у Михаила Ивановича борода ещё твёрже и отросла она за день гуще. От этого ему стало обидно, зябко, веселье прошло, пальцы почувствовали как бы тепло нагревшейся бритвы.

«Опять! – подумал Владимир. – Опять эта проклятая борода!»

Он встал, подумав с тоской о том, что веселье пропало, вышел на палубу. Занятый думами о бритве, он забыл извиниться перед товарищами за свой неожиданный уход и уже на палубе вспомнил об этом, и почувствовал раздражение, неприятное чувство под ложечкой, словно был голоден.

Яркие звёзды висели над головой. Млечный Путь сиял, похожий на широкую, хорошо освещённую улицу большого города. От реки тянуло прохладой, берега скрывались во мгле, и от этого чудилось, что пароход идёт морем. Навстречу, видимо, двигался другой пароход, так как вдалеке виднелись огни, напоминающие кучу углей, брошенных в темень.

Было смуро, печально и неопределённо.

3.

На следующий день Владимир опять проснулся в восемь утра. Михаил Иванович уже сидел за геологической картой, ожесточённо курил и был углублённым, далёким.

Он, наверное, поднялся часов в шесть, так как веки у него припухли и рот зевал. На карте было уже сделано много пометок, записей, и в блокноте он исписывал последние страницы. Владимир сбросил ноги с диванчика, сел и почувствовал тоскливое разочарование. Потом он ощутил что-то тревожное, беспокоящее; такое чувство у него бывало по утрам и раньше, когда накануне случалось что-нибудь плохое. Вот и сейчас показалось, что вчера произошло с ним неприятное и гадкое. По опыту он знал, что от чувства тревоги можно освободиться только тогда, когда вспомнишь, что именно произошло накануне, и постараешься представить случившееся мелким, ненужным и смешным. «Что же плохое произошло со мной вчера?» – подумал Владимир.

Он стал вспоминать прошедший день – как завтракал, обедал, ужинал. И ничего плохого не находил. Прошедший день представлялся солнечным, длинным, радостным, наполненным хорошими чувствами, приятными мыслями, голубым и зелёным сиянием обской волны. Но отчего же всё-таки возникли тревога, неудовлетворённость, недовольство всем миром? Что случилось вчера? Владимир зажмурился, напрягся и вспомнил. Нехорошее, тревожное – это были его мысли о бритве и твёрдой бороде Михаила Ивановича. Владимир радостно улыбался, так как его тревожил пустяк, мелочь. Теперь следовало посмеяться над этим вчерашним пустяком и мелочью, представить всё ненужным. «Смешной я человек!» – весело подумал он и вдруг почувствовал, что ни за что не сможет освободиться от мыслей о бритве и бороде Михаила Ивановича. Чувство тревоги не пройдёт, и опять весь день он время от времени будет вспоминать о бритве. Он быстро взглянул на Михаила Ивановича, на его отросшую крепкую бороду и подумал, что ему через несколько минут придётся опять предложить бритву начальнику партии.

Зарядку Владимиру делать было негде; поэтому он только несколько раз взмахнул руками, потянулся и неохотно пошёл к столику, чтобы взять бритву. Он тихонько вынул её из кожаного футлярчика, осторожно завёл и болезненно поморщился, когда бритва громко и весело запела.

Владимир внимательно разглядывал себя в зеркало, ему казалось, что сегодня он выглядит не так свежо и бодро, как вчера. И кожа казалась бледной, и глаза невыспавшимися, тусклыми, и волосы висели как-то вяло, безжизненно, и плечи не были развёрнуты гордо и смело, как всегда. Бритва шла по лицу мягко, без напряжения, и ему приходилось особенно внимательно всматриваться в зеркало, чтобы находить небритые местечки. «Слабая у меня борода!» – подумал Владимир и вдруг замер с неподвижной бритвой в руке: к нему пришла отличная мысль. Владимир выключил бритву и, широко раскрыв глаза, долго смотрел на своё отражение в зеркале.

«Я могу бриться через день!» – подумал Владимир и стал быстро, привычно оперируя цифрами, считать, что произойдёт после того, если он будет бриться через день. У него получилось, что в месяц бритва будет заводиться на тридцать раз меньше, а это значит, что она прослужит дольше. Михаил Иванович пусть же бреется каждый день, так как ему нельзя бриться через день – у него густая, крепкая борода. Бритве будет ещё хуже, если Михаил Иванович не станет бриться ежедневно. «Я могу бриться через день и не буду казаться заросшим!» – опять подумал Владимир и почувствовал радостное облегчение. Выход был найден, всё так хорошо устраивалось, что лучшего и желать не надо было. Теперь он твёрдо знал, что чувство беспокойства пройдёт, тревога рассеется и день снова будет для него ярким, солнечным и счастливым.

– Михаил Иванович, – весело сказал Владимир, – я побрился… Можете воспользоваться бритвой!

Михаил Иванович поднял голову от блокнота, потёр веки пальцами. Вид у него был усталый, рассеянный, и казалось, что он не понимает слов Владиpa.

– Можете воспользоваться моей бритвой, Михаил Иванович! – повторил Владимир.

– Ах, бритвой, – сказал Михаил Иванович и улыбнулся своей доброй, немного застенчивой и непродолжительной улыбкой. – Спасибо, Владимир Борисович! – И он точно так же, как вчера, потрогал пальцами свою бороду, затем покачал головой: – Знаете, Владимир Борисович, я лучше буду бриться своей безопаской… Привык как-то, знаете… Хочется, чтобы после бритья кожу пощипывало… Большое спасибо, Владимир Борисович, но я уж безопаской…

4.

– Через полчаса свежий, чисто выбритый, с капельками воды на волосах Владимир вышел на палубу, встал к металлической стойке и громко, не стесняясь пассажиров, засмеялся.

Он смеялся оттого, что чувствовал себя счастливым, молодым и сильным. Всё было хорошо в его жизни, всё складывалось так, как он хотел. Владимир вспомнил, что едет в важную экспедицию, потом подумал о том, что его, Владимира, ценят в геологическом управлении, коли послали в важную партию вместе с опытными геологами и этим чудесным, милым и славным человеком Михаилом Ивановичем. В том, что Михаил Иванович отличный человек, Владимир уже нисколько не сомневался и думал о том, что его вообще окружают чудесные, милые люди. Все они были по-своему хороши, и он, Владимир, тоже был хорош. Потом он стал думать о том, что непременно найдёт первым рудопроявление и это будет такой радостный день в его жизни, который он ещё и не может себе по-настоящему представить.

До невозможности счастливый стоял Владимир на палубе парохода, который вёз его сквозь голубизну и зелень к радости, удачам и победам. «Я обязательно найду руду!» – замирая от счастья, думал Владимир.

 

г. ЧИТА