Внеклассное чтение

№ 2025 / 10, 13.03.2025, автор: Игорь ТЕРЕХОВ (г. Нальчик)

Уважаемая редакция!

Предлагаю для публикации новую порцию своих арабесок в надежде, что им найдётся место в любимой читающими людьми «Литературной России».

Слежу за вашими материалами о подготовке к предстоящему съезду писателей и переформатированию писательского Союза. На мой взгляд, писательскому сообществу никогда не стоит рассчитывать на власти предержащие и связывать с ними некие надежды, поскольку главная функция любой власти – это удержания этой самой власти, а все общественные и творческие организации получают поддержку и покровительство только в том случае, если поют в унисон с властью. А литература – всё-таки голос народа, а не власти.

 

С искренним уважением

И. Терехов,

г. Нальчик

18.02.2025 г.

 

---

 

 

ПОБЕДИВШИЙ ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

 

В День памяти Пушкина с утра читал стихи «умнейшего мужа России» (М. Цветаева). И, пожалуй, впервые почти физически ощутил, чем стихи третьего тома из десятитомника под редакцией Б. Томашевского отличаются от стихотворений первого и второго томов.

В них нет той лёгкости, разговорного тона, шуточек, подмигиваний и сопутствующих всему этому оговорок, отступлений, присказок и проч. Они сжаты до атомного уровня, пронзительны по эмоциональному воздействию, это россыпь поэтических кристаллов.

После таких стихов возможен только авангард, коренное нарушение всяческих филологических и общественных соглашений вплоть до звукового бормотания зауми. Но это был бы уже не пушкинский путь. И потому Александру Сергеевичу оставалась только Чёрная речка, дуэль, прощание с семейством и друзьями, уход в вечность и во всенародную любовь россиян.

«Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях (с перевранными датами рождения и смерти) пушкинских изданий. Он победил и время и пространство», – писала А. Ахматова в «Слове о Пушкине».

 

 

РЕДЕЮТ ПЕРВЫЕ РЯДЫ

 

Завершился 2024 год, тяжёлый, малорадостный, военный, високосный. Сколько утрат пришлось пережить всем нам в уходящем году! Один только список ушедших на небеса русских и русскоязычных поэтов поражает: Дмитрий Сухарев, Шамшад Абдуллаев, Владимир Микушевич, Бахыт Кенжеев, Юрий Ключников, Лев Рубинштейн, Марк Харитонов, Аркадий Штыпель, Валерия Нарбикова, Михаил Молчанов…

Это я привёл имена тех поэтов, которых постоянно читал, перечитывал, порой ругался, плевался, откладывал книги либо журналы с их публикациями, чтобы через некоторое время снова прочитать задевшие меня строки. А ведь ещё покидали земную юдоль и региональные поэты, и зарубежные поэты, известные и малоизвестные сочинители необыкновенных образов, рифм и созвучий. Пусть всем им земля будет пухом! А мы их будем помнить и перечитывать.

Московский поэт Михаил Молчанов скончался в сентябре того года, я как раз читал его книгу «Стройный беспорядок». О себе он писал:

 

Поровну воспеты мной, хоть неровни вроде

шар земной и рай земной летом в огороде.

В нём всего полным-полно – хоть с избытком тресни! –

праздник, быт, война, вино, плач, и смех, и песни;

где-то он – буян хмельной, где-то тих и гладок –

созданный за годы мной стройный беспорядок.

 

И в другом стихотворении:

 

Пишу о том, что вижу я, что знаю.

Пишу о том, что рассказал бы каждый.

Пишу, размер лишь строго соблюдая.

 

Михаил Молчанов писал о жизни и гримасах большого города, радостях дачной жизни, о русской истории и произведениях мировой литературы, о тайнах, трудностях и радостях поэтического труда. В своё время он был одним из авторов Ефима Самоварщикова – коллективного псевдонима авторов альманаха «Поэзия», писавших сатирические стихи, своеобразной советской реинкарнации Козьмы Пруткова.

«Мне всегда нравился своей оригинальностью и честностью, по-мальчишески наигранно грубоватый, независимый ироничный характер поэта, хорошо знакомый мне по бедному послевоенному детству рабочих посёлков и окраин… Его поэтический взгляд, его остро отточенное слово, его умение с улыбкой (хоть и горькой!) сказать о серьёзных вещах, – всегда приоткрывали какую-то очень нужную правду, не замечаемую другими в реальной жизни», – написал в некрологе Молчанову замечательный поэт, один из бывших редакторов альманаха «Поэзия» Геннадий Красников.

 

 

О чём бы ни писал Молчанов, он писал о русской жизни, русской истории, русском человеке:

 

Сто раз он вставал на карачки,

Сто раз попадал в переплёт,

Напьётся с тоски до горячки,

Потом – по инерции пьёт.

 

Даст нищей последний целковый.

За правду святую – умрёт.

Народ мой – какой бестолковый!

Какой гениальный народ!

 

И в другом месте:

 

Я пишу о народе, которого нет.

Он – придуманный мною – красив и умён.

Настоящий – другой. С незапамятных лет!

И ещё подурнел он с недавних времён.

 

Жизнь его не рифмуется: мат-перемат.

Не ложится на музыку – быт его глух.

Бытия над сознанием скорбный примат.

Умертвлённый острогом и пьянкою дух.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да, покуда я враль, утопист и фантаст.

Но, коль скоро свой стих обращаю к нему,

значит – верю, что должное всё же воздаст

он когда-то любви, красоте и уму.

 

Вечная память ушедшим поэтам, стремившимся сделать нашу жизнь прекраснее и осмысленнее, вопреки стараниям политиков и их прислужников!

 

 

ВЫ ПОПАЛИ ИМЕННО ТУДА

 

Заполнявший мою медицинскую карточку, врач попросил указать домашний адрес.

– Какой? – спросил я, – Тот, где прописан? Или где проживаю? Собственно, последний и можно считать моим домом.

– Давайте любой, – поморщился врач.

Я назвал адрес квартиры жены, где мы все обитаем вместе с двумя очаровательными собаками – таксами.

Затем врач попросил меня назвать дату рождения.

– Какую? – опять-таки спросил я, – Ту, что указана в паспорте? Или фактическую?

Врач уже ничего не ответил, просто посмотрел на меня так, словно хотел сказать, чтобы я перестал выделываться.

Чтобы убедить его в том, что я вовсе не рисуюсь, пришлось рассказать, как казахи выдали маменьке в роддоме свидетельство о моём рождении, указав в нём не день моего появления на Божий свет, а день появления маменьки в стенах их учреждения. И я до сих пор не знаю, может быть, у них так принято.

– С этого всё началось! – сказал я врачу, намереваясь поведать, что именно с этой временной точки следует вести отсчёт о раздвоенности и несуразности моей жизни.

Но ему не хотелось говорить о перипетиях моей судьбы, он был настроен говорить о моих болячках! Поэтому я замолчал, и пока он дальше заполнял формуляр, почему-то вспомнил, как при поступлении на математический факультет столичного университета не мог заполнить какой-то простой учётный листок. Просто не понимал глубинный смысл его граф, а девушка из приёмной комиссии мне сказала: «Не переживайте, юноша! Вы попали именно туда, где это считается хорошим признаком!».

Она имела в виду, что некое внешнее тупоумие является неотъемлемым признаком хорошего математика, а вообще-то приложимо к любому гению. Математики гораздо ближе к гениям, чем, скажем, поэты. Не зря же Давид Гильберт говорил о некоем своём ученике, что у него не хватило воображения быть математиком, поэтому он стал поэтом. Кстати, очень крупным поэтом.

 

 

ВНЕКЛАССНОЕ ЧТЕНИЕ

 

Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная. Периодически вспоминая эту максиму «солнца русской поэзии», читал книгу польской поэтессы Виславы Шимборской (1923-2012) «Внеклассные чтения от A до Z», выпущенную в прошлом году питерским издательством «Jromir Hladic press».

 

 

Она вела книжную колонку без малого сорок лет – с конца 1960-х до первых лет нового века, уже став (в 1996-м) лауреатом Нобелевской премии по литературе. В польском издании книги, собранном после смерти автора, 562 колонки, для русского издания отобрано чуть меньше пятой их части. Поэтому полноценно судить о вкусах и пристрастиях Шимборской-читательницы мы не можем. Но можем говорить о том, что прочитали.

А прочитали мы книгу умной и наблюдательной читательницы, выбирающей в тексте книги одну или две занимательных линии или факта, и строящей вокруг них свои рецензии. Так в колонке, посвящённой выдающемуся немецкому поэту Х.М. Энценсбергеру, она отмечает, что поэт, родившийся в 1929 г., принадлежал к поколению немцев, не несущих ответственности за последнюю мировую войну.

«И тем не менее эта война, больное наследие немецкой совести, присутствует в его стихах постоянно, даёт о себе знать со всей невыносимостью, вчерашней и сегодняшней. Голос Энценсбергера чрезвычайно много значит для тех, кто хочет его слушать», – отмечает Шимборская.

А в колонке, посвящённой «Опытам» Монтеня, писательница размышляет о том, как благоприятно сложились мировые обстоятельства, что в период страшной детской смертности ХVI века, религиозных войн, разгула преступности и проч., писатель смог не только выжить, но и увидеть отпечатанным тираж своего бессмертного труда.

Мне, детство которого прошло в Сибири вблизи Байкала, было любопытно прочитать заметку о книге Л. Россолимо, посвящённой нашему «славному морю». Одно перечисление тамошних ветров вызывает восхищение писательницы:

«Имена (ветров – И.Т.) – в полном соответствии с натурой и пейзажем: верховник, шелонник, култук, баргузин, горная, сарма, харахайха».

Писательница вспоминает польских учёных-ссыльных, внёсших значительный вклад в изучение флоры и фауны Байкала – В. Дыбовского, В. Гондлевского, Ф. Зенковича, А. Чекановского, Я. Черского. Когда бы ещё мы вспомнили об этих замечательных людях?

В книге удивительно мало эссе о русской литераторе и её вершинах, почти нет заметок о польских писателях, зато есть колонки, посвящённые экзотическим литературам (турецкой, персидской, армянской и др.) и малым народам (эскимосам, австралийским аборигенам и проч.). На этом отборе, конечно, сказался вкус переводчика и издателей. Поэтому впечатление о книжных пристрастиях и интересах автора – пани Виславы Шимборской у читателя остаётся весьма факультативным. Как, впрочем, всегда бывает в ходе внеклассных чтений.

 

 

ОТВЕТ ИЗ РЕДАКЦИИ

 

Шестидесятилетние никому не известные авторы…

Они посылают свои произведения во всевозможные литературные журналы, альманахи и газеты, трепетно ожидают дня выхода дорогого им издания, нервно перелистывают его страницы и, не найдя своего опуса, успокаивают себя тем, что уж в следующем-то номере их текст обязательно увидит свет.

А когда их произведение всё-таки появится на страницах какого-нибудь малотиражного издания, они пишут благодарственные письма в редакцию и просят выслать наложенным платежом пять, нет, лучше десять экземпляров журнальной книжки. Вместо того, чтобы честно признать, что жизнь проиграна в большинстве номинаций, они продолжают по вечерам корпеть над страницами своих рукописей.

Эти шестидесятилетние никому не известные авторы, может быть, последние люди на земле, которые свято верят, что литература – это нечто очень важное в жизни, что она способствует облагораживанию общественных нравов и смягчению правящих режимов.

Никакому зоилу не удастся разубедить их в том, что книга способна перевернуть мир. Даже если в городе закроется последний книжный магазин.

 

 

РУССКАЯ ЭСТАФЕТА

 

Моя приятельница заслуженный журналист КБР Наталья Черемисина в благодарность за публикацию в газете «Литературный Кавказ» военных дневников её отца подарила мне набор хрустальных бокалов в виде сказочных сапожков.

Из них раньше пили гости её покойного отца-писателя, в частности, Кайсын Кулиев, Адам Шогенцуков, Идрис Бозоркин. Говорят, между литераторами порой бывали споры, кому из них положено пить из «сапожков», а кому по статусу ещё рановато.

А теперь из этих бокалов будут пить хмельное гости другого русского писателя. Очень символичная эстафета для отечественной литературы. Можно сказать, что я получил писательское наследство.

 

 

ВСАДНИК ЧЕСТИ

 

Приходит как-то ко мне в корпункт мой постоянный собеседник и сотрапезник народный поэт Кабардино-Балкарии Магомет Мокаев и говорит, что в нашем республиканском издательстве «Эльбрус» выходит сборник воспоминаний об Алиме Кешокове.

«Название у него хорошее – «Всадник чести». Откуда, интересно, они его взяли? Они такого придумать не могли!», – убеждённо говорит Магомет.

Пришлось рассказать ему, как в 1989 г. в Нальчике решили отметить 75-летие секретаря правления Союза писателей СССР Алима Кешокова, впервые после гонений на него со стороны обкома партии в связи с публикацией романа «Сломанная подкова». В этом романе писатель-фронтовик рассказывал о тяжёлой ситуации в Нальчике (подкова – символ города) перед оккупацией его фашистами. Спустя десятилетия у обкомовцев был уже другой взгляд на события военной поры, и писатель подвергся остракизму со стороны местного партийного начальства.

Я тогда работал в «Кабардино-Балкарской правде» и мне поручили подготовить полосу к юбилею кабардинского классика. Нынешний председатель Союза писателей КБР Юрий Тхагазитов, тогда ещё даже не доктор филологических наук, принёс статью о творчестве Кешокова с характерным названием «К вопросу о …». Я долго её сокращал, а потом бился над заголовком. В итоге поставил – «Всадник чести».

На торжественном вечере в нальчикском Музыкальном театре тогдашний первый секретарь обкома КПСС Борис Зумакулов, говоря о юбиляре, сказал: «Как его называют в народе – «Всадник чести»!». Вот оттуда всё и пошло.

 

 

ПЛОХОЙ ПЕРЕВОД – ДОНОС НА ПОЭТА

 

«В переводе важно передать истину, только истину. Плохо перевести поэта – это всё равно что донос на невинного человека написать», – учила своих семинаристов поэт-переводчик Татьяна Григорьевна Гнедич (1907-1976).

Она знала, что говорила: военный переводчик Т. Гнедич была арестована в конце 1943 года и освобождена только в 1956 году, тогда же и реабилитирована. В одиночке Большого Дома на Литейном, чтобы не сойти с ума, она стала по памяти переводить классическую поэму Байрона «Дон Жуан».

«Работала я так: ходила взад и вперёд по камере, декламировала что-нибудь из Пушкина, которого знала наизусть и какие-нибудь, чаще западные, стихи Маяковского. Я убеждена, что Байрона надо переводить именно на основе этих двух поэтов», – рассказывает Т. Гнедич в посвящённой ей книге «Страницы плена и страницы славы» (СПб, 2008 г.).

 

 

Когда ей дали бумагу, чтобы написала свою биографию, она на одной из страниц мельчайшим почерком записала переведённые ею две главы «Дон Жуана». Следователь Иван Васильевич Подчасов был поражён её переводом. Поле чего ей стали выдавать по десять листов бумаги для дальнейшей работы над поэмой Байрона, а также позволили получить оригинал текста поэмы и огромный англо-русский словарь.

«Переведённые мной тексты следователь убирал к себе в сейф. А потом выхлопотал разрешение передать мою рукопись на хранение одному профессору из Пушкинского Дома. В то время хлопотать о человеке с 58-й статьёй было очень рискованно», – отмечала Т.Гнедич.

Теперь перевод «Дон Жуана», выполненный в экстремальных условиях Татьяной Гнедич, украшает русский четырёхтомник Байрона. А сама она после реабилитации почти два десятилетия руководила творческим семинаром ленинградских поэтов-переводчиков. Из этого семинара вышло много замечательных поэтов – Галина Усова (составитель данной книги), Виктор Кривулин, Олег Охапкин, Михаил Яснов, Виктор Ширали, Георгий Бен, Василий Бетаки и другие.

 

 

Прощаясь с учителем, Виктор Ширали писал:

 

К губам

Тяжёлую,

Набрякшую болезнью…

Венозный дряхлый шёлк

Приподнятой руки:

– Как полагаете, я поживу ещё?

(Хоть бы с год ещё,

Так надобно и связно

Она жила

Железного среди)

Прощай, серебряный

В лицейской позолоте!

И руки, сложенные на груди,

И век

Целую на последней ноте.

 

 

ДЗЕН-БУДДИСТСКИЕ ПРИТЧИ АМЕРИКАНСКОГО КОМПОЗИТОРА

 

Композитор Джон Кейдж был одной из самых ярких и влиятельных фигур художественной жизни Америки ХХ века. Его музыкальное произведение «4`33», когда ровно столько времени пианист молча сидит за роялем, а слушатели погружаются в шумовую атмосферу зала, дополненную заоконным рокотом природы и отголосками собственного сознания, по своему значению эквивалентно «Чёрному квадрату» Малевича.

Кейдж был также оригинальным писателем. Его книга «Неопределённость», в которой собрано 90 коротких историй, напоминающих дзен-буддистские притчи (ещё одно профессиональное увлечение Кейджа), на русском языке вышла в 2021 году в Санкт-Петербурге.

«Непродуманным нанизыванием историй я намеревался показать, что всё на свете – истории, случайные звуки окружающего мира и, если брать шире, живые существа – взаимосвязано, и эта сложноустроенность видна отчётливее, если не переупрощать её чьими-то субъективными представлениями о соотношениях», – писал Кейдж в предисловии к книге.

В одной из историй кондуктор междугороднего автобуса перед отправкой обнаруживает, что в салоне стоячих пассажиров на одного больше, чем положено. Она предлагает тому, кто вошёл последним, выйти из автобуса, естественно, никто не пошевелился. Тогда она приводит себе на помощь водителя автобуса, потом инспектора автостанции, затем они решают позвать полицейского, поскольку никто не собирается выходить из автобуса. И вот, когда они искали полисмена, в автобус заскочил ещё один человек. Пришедший полицейский спросил, кто вошёл в автобус последним, этот человек признался, что он был последним. Полицейский его высадил, а весь автобус разразился громким смехом. Кондуктор решила, что смеются над ней, громко расплакалась и заявила, что не поедет с этим автобусом. Когда ей нашли замену, новая кондукторша заметила на площадке возле автобуса одиноко стоящего человека и спросила, что он здесь делает. Тот ответил, что ждёт такого-то автобуса. «Так вот же он стоит! Чего ждёте?», – скомандовала новая кондукторша. И автобус отправился по своему маршруту.

 

В другой рассказывается, как скульптор Бетти Айзекс отправилась в универмаг за покупками и истратив все деньги, оставила себе монетку в 10 центов на обратную дорогу. Монетку она зажимала в кулаке, но на автобусной остановке обнаружила, что в кулаке – пусто. Тогда она мысленно повторила свой маршрут и пришла к выводу, что монетка могла выпасть в районе отдела перчаток. Она действительно обнаружила там на полу десятицентовик! И только уже дома, распаковывая покупки, нашла пропавшую монетку на дне хозяйственной сумки.

 

 

В книге много историй, связанных с дзен-буддизмом. Приведу одну из них полностью:

«В Дзене говорят: если что-то две минуты нагоняет на тебя скуку, попробуй уделить ему четыре. Если всё ещё скучно, попробуй уделить восемь, шестнадцать, тридцать две и тому подобное. В конце концов обнаруживаешь, что это вовсе не скучно, а очень интересно».

Джон Кейдж советовал читать его истории, «как читают газеты, даже столичные, без определённой цели: иначе говоря, когда твой взгляд скачет по странице туда-сюда, а ты параллельно реагируешь на происшествия и звуки». Именно так, мы читаем и перечитываем несколько раз в год его книгу «Неопределённость».

 

 

ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ… К МОНТАЛЕ

 

Общеизвестно, что все дороги ведут в Рим. А вот прожить всю жизнь в Италии, стать известным журналистом и почитаемым во всём мире поэтом, нобелевским лауреатом, и при этом провести практически все отпущенные тебе дни «в провинции» (Генуе, Флоренции, Милане) это надо быть Эудженио Монтале.

В юности он хотел быть оперным певцом, но стал пехотным офицером на австрийском фронте в период первой мировой войны. После войны переехал во Флоренцию, где через некоторое время стал директором библиотеки «Кабинет Вьессо». В 1938 году за отказ вступить в фашистскую партию был уволен с поста директора библиотеки. Во время второй мировой войны прятал в своей квартире друзей антифашистов и евреев.

После войны переехал в Милан, где три десятка лет проработал в популярной газете «Коррьере делла Сера» музыкальным критиком и литературным редактором. Девять раз его выдвигали на Нобелевскую премию по литературе, и в 1975 году он наконец получил её «за значительное достижение в поэзии, которая отличается огромной проникновенностью и выражением взглядов на жизнь, напрочь лишённых иллюзий». В 1967 за заслуги перед итальянской культурой Монтале получил звание пожизненного сенатора.

 

Сколько раз, сколько раз ждал тебя на вокзале

в холод, не говоря о тумане! Расхаживал

взад-вперёд, покупая немыслимые газетёнки,

неизменную «Джубу» куря до того, как её

переименовали, – ну не дураки ли?

Поезд, что ли, опять перепутал, а может, его отменили?

Взгляд скользил по тележкам носильщиков, нет ли

твоего багажа. Ты всегда

появлялась последней. Шла невозмутимо

за последним носильщиком. Эта картина

повторяется неотвратимо во сне.

 

Это стихотворение Монтале приведено в переводе Евгения Солоновича, главного отечественного толмача итальянского классика. Иосиф Бродский написал эссе «В тени Данта», посвящённое Монтале, в котором отмечал что «размер его вклада в поэзию был анахронистически велик».

«Самое замечательное из достижений Монтале, что он сумел вырваться вперёд, несмотря на тиски dolce stile nuovo (сладостного нового стиля Данте и др. поэтов – И.Т.). В сущности, даже не пытаясь ослабить эти тиски, Монтале постоянно перефразирует великого флорентийца или обращается к его образности и словарю. Множественность его аллюзий отчасти объясняет обвинения в неясности, которые критики время от времени выдвигают против него», – писал И.Бродский.

 

 

На русском языке издано несколько книг Э.Монтале, в том числе прозаическая «Динарская бабочка», в которой собраны его литературные колонки, публиковавшиеся в «Коррьере делла Сера». О книге итальянский критик писал, что эти рассказы «уже не автобиография и ещё или не совсем ещё или больше уже не поэзия». Перечитывая «Динарскую бабочку» раз в несколько лет, могу смело утверждать, что она принадлежит жанру поэтической прозы, в ходе написания которой автор фиксирует яркие моменты собственной жизни.

 

Я сошёл, подав тебе руку, как минимум по миллиону лестниц.

Теперь же, когда тебя нет, пусто на каждой ступеньке. И всё-таки

долгое странствие наше было уж слишком недолгим.

Моё продолжается, хотя мне уже не нужны

пересадки и брони, ловушки, раскаянье

веривших в то, что существует лишь зримое. Я

спустился по миллионам пролётов с тобой рука об руку не

потому, что четыре глаза лучше, чем два.

Я спускался с тобой, уже зная: из наших зрачков

единственно верными, пусть и покрытыми пеленой,

были твои.

                             (пер. Е.Солоновича)

 

«Соблазнительно и опасно цитировать Монтале, потому что это легко превращается в постоянное занятие… Однако соблазн этот обусловлен не столько афористическим свойством утверждений Монтале и даже не их пророческим свойством, сколько тоном его голоса, который сам по себе заставляет нас верить тому, что он произносит потому что он совершенно свободен от тревоги», – утверждал И.Бродский в эссе, посвящённом поэту.