ВОЛОГОДСКАЯ ГОРЛИЦА
Рубрика в газете: НЕСУЕТЛИВАЯ МУЗА, № 2019 / 2, 18.01.2019, автор: Андрей АНТИПИН (с. Подымахано, Иркутская обл.)
В гибели поэтов-удавленников поражает в первую очередь сам способ умерщвления, а именно защемлением горла. То, что в медицине называется асфиксией.
Мысля философски: петля и горло, пересекаясь в пространстве, убивают в певце источник высокой энергии. Точнее, не сам источник, но то волшебное сопло, которое исторгает переплавленный, а следовательно, гармонизированный по образу и подобию некой незримой матрицы первоначальный стихийный импульс, соединяя весь этот божественный хаос (или хлам) звуков и музыки и рождая текст.
В зелёный вечер под окном
На рукаве своём повешусь.
Поэтому и самоубийство Есенина, и язык, как у всех висельников, выпадающий наружу, – всё это симптоматично в том отношении, что и та разъярённая «волчица», погубившая вологодскую горлицу, и залетевший в петлю рязанский соловей интуитивно разрушали, так сказать, певческое начало, а уже потом – биологическое.
Отсюда (если следовать этой странной, на первый взгляд, логике) вот уж действительно маниакальная изощрённость исхода таких разных авторов, как Сергей Есенин, Марина Цветаева, Алексей Прасолов, Борис Рыжий…Николай Рубцов.
Гибель последнего тем трагичней, что у тех-то, помянутых выше, был выбор – остаться, не остаться. У Рубцова не было.
Маяковский со своим «Рот заливали свинцом и оловом…» не более чем художественная фикция.
Поэт душил поэта. Зажав поэтическую глотку. Уничтожая в сиюминутном сопернике певца, перебив «путь движения звука», этакую фонетическую роженическую утробу. Истребляя священный дар… речи. Речь.
Ничего не может быть кощунственнее, чем душить поэта. И в этом, в убийстве «посредством сдавливания дыхательных путей извне», как выразился бы криминалист, особый трепет и ужас предсмертных мгновений Николая Рубцова.
Не хотелось бы уподобляться кликушам, орущим над гробом очередного русского поэта, да всё о невосполнимости утраты. Но и не повторить нельзя: в лице Николая Рубцова словно бы завершилась русская поэтическая традиция. Во всяком случае, то, интимнейшее направление её, которое аукнулось из кольцовских времён, ввалилось с кистенём в руке к Есенину, забродило в голубых глазах Павла Васильева и, перехлестнув за середину XX века, поверх голов эстрадных витий, над всей этой «бандой поэтических рвачей и выжиг» проистекло из талантливых молодых глоток представителей так называемой «тихой лирики». Лучшим и наисокровеннейшим её выразителем, как показали минувшие десятилетия, был Рубцов.
Тут, разумеется, сам факт «покушения на горло» не более чем эффектная метафора, да и понятия сокровенности, интимности, тихости слабо контактируют с сугубо плотским, кричащим образом глотки.
И всё же.
Короткий век Николая Рубцова, ранний закат его по-деревенски несуетливой музы, не пекущейся о собственной слышимости, но взыскующей новых стихов и только, и сегодня с болью переживает чуткий отечественный читатель.
И любовь эта, наследованная вологодским песнопевцем уходящей России от шумного рязанца, подлинна и глубоко национальна. Об этом свидетельствует не ослабшая, а, наоборот, крепнущая год от года слава Рубцова. И это во времена, которые уравняли всех, и громких, и тихих, предав тех и других забвению – этой не всегда справедливой каре русской памяти, выборочной на имена – неканонизированные персоналии народного почитания и бессмертия.
В числе таких персоналий, безусловно, и автор юношески бодрых, всесоюзно известных стихов «Я буду долго гнать велосипед».
Почему вдруг вспоминаются именно эти строки Рубцова?
Да потому, что он жил с открытым сердцем, как герои Андрея Платонова, и велосипед Рубцова так же вёз своего седока по жизни «лишним кирпичом», чтобы «скорее домчать», как и платоновский поезд персонажа «Усомнившегося Макара».
На тридцать пять излетев под небеса, Николай Рубцов многое успел (с учётом обстоятельств жизни). Написать, напеть, нашептать. Унять, умолчать, унести с собой…
Испортил целое поколение поэтов. «Племя младое, незнакомое», которое явилось за ним, а то запело ещё при нём – горлице русской поэзии. Беда этих мальчиков, нынешних (кто дожил, оставшись вторичным) литературных старцев в том, что Господь не обделил их вниманием. Окажись они медью звенящей, кимвалами звучащими, может быть, не так драматично вывихнулись бы их судьбы. Но Бог дал, и многим – щедро. Однако, как вдумчивый художник, на мгновение простёр мудрую длань – и затемнил дарованное, чтобы резче, объёмнее, контрастнее обозначить первозданную прелесть и свет своих любимых, увы, немногих творений.
Попросту говоря, многие тайные или явные эпигоны Рубцова не потянули его предельно честной исповедальной линии, не руками творимой, ушли в подражание внешним признакам рубцовского стиха и, как следствие, в банальность и примитив. Сказалось, как уже было замечено, не отсутствие таланта, а его принципиально иное качество, требовавшее иных средств выражения, другой судьбы.
Рубцов был органичен в творчестве и в жизни и, что не менее важно, беззаветно предан своей стёжке-дорожке, которую он удивительным образом разглядел сразу (в отличие от того же Есенина, подпортившего стихи имажинизмом). Период ученичества для Рубцова – время овладения профессией, технического совершенствования и постановки голоса, уже прочувствованного и испробованного на предмет звучания. И лишь самые ранние сочинения, да и то в условной мере, – пора шатаний и колебаний, суть проблема роста, а не мировоззрения.
Он был пушкински прост. Но простота его – свойство дара, а не формальное обретение. И эта простота вкупе с восторженной искренностью и незамутнённым видением мира вывозила всё: хрестоматийные темы, заношенные до дыр образы, худосочные метафоры, бедные парные рифмы, от дней Тредиаковского и Сумарокова идущие в пристяжке:
Я люблю, когда шумят берёзы,
Когда листья падают с берёз.
Слушаю – и набегают слёзы
На глаза, отвыкшие от слёз…
В стихотворении «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…» фраза «под куполом синих небес» не что иное, как шаблон, клише, родимое пятно посредственных стихотворцев. Но, в то же время, среди других самостоятельных, собственно рубцовских строк эта – как маленький островок, своего рода пенёк (поэтическую роскошь, радость открытия образа «спилил» в заповедном семантическом лесу и унёс тот далёкий, кто впервые уподобил небо куполу). На этом «пеньке» можно посидеть, отдохнуть от измора поэзии, от качания смыслов её высокого корабельного леса. Рубцов, скорее всего, не придал значения тому, что употребление избитого выражения не будет в данном случае эмоциональным провисом. Он словно бы воскликнул: «Друзья! Незаслуженно изгнан этот образ из поэзии…» – и, один из всех, снова поднял его, водрузил над головой и счастливо удивился: хорошо! И мы с ним ахнули: хорошо!
По сути, он обновил образ неба-купола только тем, что в годину запрета вернул его поэзии, задыхающейся в «метафорической дикости» (по выражению Юрия Кузнецова). Но сделать это можно было только раз. Использование «купола» самим Рубцовым в других стихах сродни полосованию бритвой. К слову, ревизия и переоценка списанного поэтического инструментария в пользу его мобилизации – вообще отличительная черта рубцовского художественного метода.
Поистине: нужно обладать взыскательным нюхом и слухом, чтобы распознать тончайший диссонанс оттенков можно-нельзя, старо-ново!
Замечательно в литературной судьбе Николая Рубцова ещё и то, что всего за несколько лет результативной творческой жизни он прошёл путь от флотской (потом заводской) малотиражки и достиг верно что небывалых высот, где умолкают случайные голоса. Многие – сгорают, едва прозвучав. Другим – услаждать слух, не опускаясь ниже земных пределов, но и не взрезаясь в горние бездны. Но самые заветные остаются навеки. Только кликни, распахнув книгу, – отзовутся, выпорхнут, застят очи серебряным пером.
Вот и от лучших строк Николая Рубцова запекаются губы, а палец, шелохнув страницу, обрезается как об острую осоку. Так горячо, так перебивая дыхание и изгоняя сердце под самый кадык написаны – «Журавли», «Тихая моя родина», «Утро», «Под ветвями больничных берёз», «В горнице», «Звезда полей», «По дороге к морю»…
Подражать Рубцову невозможно. Как шевелению трав, северному сиянию, июльскому ливню. Тут не перепеть нужно, а пе-ре-ды-шать. Ибо в Рубцове важнее всего – дыхание. Чистое, бунински лёгкое, как в пору первых заморозков.
Самый «осенний» поэт Николай Рубцов. Светлый, сентябрьский. Из лета в осень. С прощальным дымком над огородами. С этой светящейся от спелости красной ягодкой брусники на мшаном пне никольского болота и тем потрясающим одиночеством русской провинции, которое лишь поэту и в радость.
В его поэтическом собрате – Сергее Есенине – больше октябрьской поздней продутости, а к финалу и чёрных красок, червивых гнилых листьев, вообще леденящей душу промозглости, подступающих метелей, мрака, деревянных всадников в саду.
В Рубцове, несмотря ни на что, живёт надежда. Так есть она, пусть слабая, недолгая, в этих листьях – пожелтевших, но ещё не опавших:
Въезжаем в рощу золотую,
В грибную бабушкину глушь,
Лошадка встряхивает сбрую
И пьёт порой из тёплых луж…
………………………………
И, как тебе, цветам осенним
Я всё шепчу: «Люблю! Люблю!»
Или даже потом:
Пусть деревья голые стоят,
Не кляни ты шумные метели!
Разве в этом кто-то виноват,
Что с деревьев листья улетели?
У Есенина и этой малой веры нет:
Как дерево роняет грустно листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребёт их всех в один ненужный ком,
Скажите так… что роща золотая
Отговорила милым языком.
Нет, поэт с Вологодчины, что бы там ни говорили, не изверился в край, хотя его неустроицы в быту, бродяжничества, обидчивой ранимости, вынесенной из детского дома, хватило бы не на одну «песню панихидную по моей головушке»…
Он, впрочем, и панихидные по себе пел, чего стоит пророческое «Я умру в крещенские морозы». Правда, эта нота, больше свойственная музе Сергея Есенина, так и осталась фактом личной биографии вологжанина Николая Михайловича Рубцова, не вызвав сколько-нибудь сопоставимого с есенинским резонанса в контексте русской истории. Зато и не омрачила настолько, чтобы за ненастным шумом берёз не был услышан плач скрипок «о жёлтом плёсе, о любви», ведь и путь «гонимых снегом» журавлей, как оказалось, лишь в «минуты музыки печальной» представлялся поэту «без солнца и без веры». Но мы-то помним, что «меж болотных стволов красовался восток огнеликий» и «все лучи, как сотни добрых рук… по утрам протягивало солнце».
Автор, ваши рассуждения примитивны.
Лёха, дружище, ну пояснил бы хоть в трёх словах, в чём состоит, на твой взгляд, примитивность рассуждений.
Не нравятся мне слова “поэты-удавленники”. За каждой преждевременной кончиной молодых людей стоит трагедия, и нельзя паясничать по этому поводу.
«поэты-удавленники» – это только нравственно грязный человек мог написать.
Дальше читать не стал.
Завершилась русская поэтическая традиция. А ведь недавно о юбилее Н. Тряпкина писали. И вот такие заявления. И не стыдно? И Ю. Кузнецов еще был жив, и В. Казанцев писал, и В. Соколов, и Г. Горбовский, здоровья ему. И В. Боков существовал. Да много разных. Или традиция эта – девок по морде бить, сигареты об них тушить, а потом получать топором по голове? Тогда верно, традиции конец. Остальные буянили, но значительно меньше и без членовредительства посторонних членов.
кугелю: не переживайте. Мало ли кто и что сказал. “Много званых да мало избранных”, а кто избранный, решать будут другие поколения, а не разбирать на полстатьи, кто от чего умер и сколько выпил.
Русский народ жалостлив. Любит самоубийц и преждевременно покинувших сей мир возвеличивать и сотворять из них кумиров. Поживи Пушкин и Лермонтов подолее (ничуть не убавляю у них талантливости), ту ли бы славу заимели? Рубцов – поэт заурядный, оставивший после себя несколько выдернутых потомками строчек и кучу эпигонов.
Владу. Русский народ жалостлив и часто радеет о гонимых. Самоубийство же не одобряет религия и верующие, но людей православные жалеют этих несчастных. Рубцов замечательный самобытный поэт, его стихи читают, заучивают, переиздают, кладут на музыку, поют… Что запомнят потомки и что они будут говорить – вряд ли кто-нибудь из живущих сейчас узнает. Пока здесь судят не потомки – современники. Нет смысла перечислять писателей, поэтов, критиков, литературоведов, которые отдали дань таланту Николая Рубцова, и все они были более убедительны и доказательны, чем Влад и не ему чета.
Вот это верно. С каждым годом жизни от Пушкина и Лермонтова только бы убавлялось. 50, 60, 70, 90, 102, 115. Уже и читать бы их никто не хотел, а они б писали, писали. Жуть.
Русская поэтическая традиция не завершилась, как читателям тут “впаривают” не то дилетанты, не то “русофобы”. Есть 18 лет рубцовский поэтический и литературоведческий конкурс на сайте “Звезда полей”. Зайдите и посмотрите, сколько нормальных русских поэтов. А стих “Я умру в крещенские морозы…” уже обосновано – заказное от “подруги”. Вокруг Рубцова велась Игра на суицид. под его песню “Над вечным покоем”. А морозов с 19 января 1971 г. в течение месяца не было!!! Прямо – Знак Сверху. Проверьте!
Сейчас в Вологде морозы под – 30°. С 19-го понизились с – 17°. Чем не крещенские? И всегда морозы в таких числах. И проверять не надо. А о том, что было в те годы, можно Ошсудить, если человек сам жил рядом с Рубцовым, близко его знал и видел все своими глазами.
Юрию. Да, всегда были под 20-30 морозы в Крещенье. Но именно тогда в январе 1971 года я начал кататься на горных лыжах в Братцево (Москва) и с 19 января примерно 30 дней температура была ПОСТОЯННО плюс 2-4 град, снег сползал под лыжами на всех поворотах, пришлось уходить с трассы. Тогда я ничего не знал о Рубцове. Только потом с 1996 года (близко зная творчество Рубцова) этот факт Природы вспомнил и об этом в 2000-е сообщал. Можете проверить у синоптиков факт.
Рубцов родился и жил в тех местах, где крещенские морозы были настоящими морозами. Будь он уроженцем других мест, он мог бы не написать “я умру в крещенские морозы…” . Есть места, где в Крещенье плюсовая температура. Так что Москва тут не при чем.
Человек искал смерть, и он ее нашел. Случайное же совпадение ныне “рубцеведы” превозносят как провидение. В этом плане бедная Люда, невеста Колина, не меньшая провидица:
“Уходят в прошлое деревни,
К закату клонится их день…
Как нету леса без деревьев,
России нет без деревень!”
И не надо искать в стечении рубцовских слов глубокий смысл.
Чтобы проверить факт у синоптиков, надо в синоптию позвонить? Дайте телефон, пожалуйста.
Влад. -у. Рубцов не искал смерть. Утром 19-го января Поэт должен был ехать в Москву на встречу с редактором для корректировки и выпуска сборника “Зелёные цветы”.
Стихи “провидицы”:
Волчица я. Ты понял слишком поздно,
Какая надвигается гроза.
В твои глаза в упор глядят не звёзды,
А раскалённые мои глаза”
Не надо прятать вот эту информацию. Или быть под гипнозом ложной.
Владу. В чем провидчество Дербиной именнох
о Рубцове в том ее четверостишии, которое Вы процитировали? Если бы Вы знали Рубцова лично, Вы никогда бы не сказали, что он “искал смерть и он её нашел”.
Очень жаль, что дискуссия свелась к обсуждению вещей, не имеющих отношения к творчеству. В интернете много материалов о событиях, которые предпочли обсуждать комментаторы. Можно прочитать самим все материалы и самим сделать выводы каждому для себя. Главное – не окололитературные сплетни и домыслы – а стихи. К сожалению, они мало кого здесь заинтересовали. И автору материала не следовало начинать свою публикацию с “удавленников”, и редакции стоило серьезнее отнестись к материалу. И комментаторам не скатываться в пошлость.
И друг поэзии нетленной
В печи березовый огонь. – На этом огоньке и сгорает вся шелуха подобных рассуждений. А дымок из трубы идет под звездами – Рубцовскими.
Андрею Антипину. Автору статьи о Рубцове, также под партийной кличкой Guest-у
Николай Рубцов. Привет, Россия!
Привет, Россия — родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое. . .
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле — по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
……………………………………………………………………..
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
……………………………………………………………….