Всё смерть и страх
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2020 / 46, 10.12.2020, автор: Иван ОБРАЗЦОВ (г. БАРНАУЛ)
***
А мой дед всю войну прошагал, до сердцевины,
и награды его – два осколка в груди и тяжёлая память
о товарище, с кем уходили (тот сразу же сгинул) –
дед плакал при мне, лишь раз – его вспоминая;
и ещё его друг, дядя Ваня, что под Сталинградом
оборону держал, лишь только затем, чтобы два наркомана
в две тысячи пятом воды попросили и украли награды
– и он плакал лишь раз – в наше, мирное, время бабла и отравы;
и у бабушки брат, дядя Ваня,
погиб за неделю
до девятого мая, до, вроде бы,
нашей Победы –
и меня в честь него назвали,
но я вот не верю,
что мы стоим Второй Мировой
и всех наших дедов.
Ведь они всю войну прошагали до сердцевины,
чтобы нам западло было где-то служить
на границе и флоте,
чтобы мы захлебнулись коктейлями,
водкой и пивом,
чтоб на «дядю» пахали, а били
– друг друга – по морде.
***
И звоном пухнет тишина,
И дым по полю стелется,
И ночь глуха, и ночь пуста
До горизонта-дна,
Ранетками созревшими
Сентябрьских дней недели
Засыпана веранда,
Запазуха полна.
Но прошлый год и будущий
Берёза гнётся к тополю,
И шепчется, и плачется
Ему о том,
Что вьющимися сплетнями,
Что чёрными воронами
Облеплена берёза
Со всех сторон…
***
Да будут здесь жуки гудеть
И васильки укроют землю
И жизнь закатится за смерть
Ранеткой зрелой.
Да будет яростный закат
Сквозь тополиные размахи
Бросать нездешние слова
Вечерней птахе.
Да в тополиной суете
Жучиный город
С закатной птахой в песнь песней
Сольются – хором
***
Дремал и плакал у окна
Старинный онемевший тополь,
Но жизнь была всего одна
И падал он у этих окон
Уже какой десяток лет.
О, Господи, да что ж такое,
Что ж этот тополь онемел ещё живой?
Апрель, какой же здесь апрель!
А листья прели.
И восхищался напоследок
И чернота ползла под снегом,
И птицы пели.
Немели ветви и уже не пили воду.
Я здесь привязывал качели,
Когда – не помню.
И кажется, что там давно
Глазастый мальчик
Вязал узлы, ещё не знал
Как тополь плачет.
***
Закатился за крышу,
Заклубился и сгинул
Дым печного затишья,
Дым февральского мира.
Так заброшены сети
Ветвистого сада
В туман,
В горизонт,
По домам.
Так сплетается горе –
Бредёт по умам
И сети плетёт по умам.
Так болит под ногами
Рифмованный снег,
И по снегу идёт человек
***
И вздыхает, нагруженное зерном,
Это поле, и просится на покой,
А вдали фургон, только пыль столбом,
Как сто лет назад, да по полю конь.
И под вечер, измучившись духотой,
Мошкарой комариной забитый рот,
В полевую грудь человек плюёт
И домой уходит, махнув рукой.
И закатом проглоченный драндулет,
И следы человека того, и дом –
Через сто таких же российских лет
Только поля вздох,
Только пыль столбом.
***
И жизнь – не жизнь,
И смерть – не смерть –
Темно, когда бесчеловечно
И, разумеется, что вечность
Среди кишок не раглядеть.
И в стоеросовых мозгах
Одна кишечная отрава,
Там, что налево, что направо –
Всё смерть и страх.
Но вздрогнет зёрнышко внутри,
Когда под коркой мирозданья
Сверкнёт тот свет,
до основанья
преобразит,
и с глаз спадают чешуи,
и человека вновь спасают
слова любви.
***
И рассекает снежные поля
Стволами тополиных просек.
Так плугом вьюжная земля
Разрезана от декабря
До февраля
От поздней осени.
И каждый ствол
бросает в борозду
Синеющую тень,
врастая в поле.
И зимней смерти
не преодолеть
Всем, что безмолвное и ледяное.
И только корни
спят невечным сном,
И помнят треск
ломающихся почек.
Так жизнь, она намного больше,
Она – со всех сторон.
***
о. Георгию Крейдуну
Здесь был какой-то гулкий морок
Всё по низам,
А там уже растёт шиповник
И бьёт гроза.
Я шёл, и грохотом из неба
Опустошён –
И где ж я был? ну что ж я делал?
Куда я шёл?
Нет, я не знал на то ответов,
И ничего
Вообще не знал, но было лето
И так тепло.
***
И нет, ну какой из меня иконописец?
Здесь всего хватает, трава,
частный сектор, собачьи кучи,
трамвай гремит.
Нет, не унылый – это
Счастливый вид.
Мне бы только не разучится от этих писем.
Я давно узнал, что жизнь похожа на тризну,
И что вечность – это и есть жизнь,
Но не прибавилось оптимизма,
Когда я услышал тризну.
Ну какой из меня иконописец?
Если падают с дерева листья
И расписаны большим, чем мои
Белые листья стихотворениями, сытыми рифмой
И белое делают только не чистым.
Ну какой, какой же из меня
Иконописец?
***
Захару Прилепину
Отечественное
Ямы-колдобины, полуовраги
Полулюдей – фонарей в горизонте
Вспомните – вы на дороге, на фронте,
Стыдно за стадно? Раскайтесь и вспомните!
Наших дедов, праотцов – наше прошлое
Больше любого из нас, откровеннее.
Идолы, Господи, были отброшены.
Стали ли скрепами, стали ли звеньями?
Так расплескалось, что запросто выплеснуть
Воду с младенцем и прошлое с будущим.
Вытаскать кружками – можно и кружками.
Были внутри раны, стали снаружи!
Иван Юрьевич Образцов родился в 1977 году в Бийске. Окончил факультет экономики и права Бийского технологического института. Первый поэтический сборник выпустил в 2010 году. Спустя четыре года издал в Канаде книгу прозы «Рула (сонные заметки о романе)».ван Юрьевич Образцов родился в 1977 году в Бийске. Окончил факультет экономики и права Бийского технологического института. Первый поэтический сборник выпустил в 2010 году. Спустя четыре года издал в Канаде книгу прозы «Рула (сонные заметки о романе)».
Что бы это значило “прошагал до сердцевины”? Какое-то новое слово в русской поэзии.
А биографическая справка составлена в расчете на тех, кто с одного раза не понимает?
Что тут скажешь? Мы видим “глубинную поэзию, родниковую…” Я тут же представил себе, как какая-нибудь юная сибирячка, решившая стать актрисой, читает эти строки на приёмном туре в театральном училище, решив поразить членов комиссии первозданной искренностью восприятия поэтом социальных кошмаров. (и Прилепин тут к месту)
Очень к месту вопрос Кугеля: что бы это значило – “прошагал до сердцевины”? Наверное, незнание слова “конец”. Доучился автор на факультете экономики и права до сердцевины, а потом, в самой сердцевине, вдруг озарило его, что он поэт. Я вот еле дочитал подборку до сердцевины.
Клюзову. На приемных экзаменах в театральные вузы стихи читают не для того, чтобы поразить приемную комиссию социальными кошмарами и искренностью их передачи. Там комиссия просматривает, а поступающие показывают потенциальные актерские возможности абитуриента, его внешность, голос, театральность или кинематографичность, прикидывается будущее амплуа.
Guest! Я задумался над Вашим комментарием, и готов признать правоту высказанного: приёмную комиссию “социальными кошмарами” не поразишь, и насчёт “амплуа” Вы правы. Постараюсь обобщить:
Достоинства абитуриента,
отметил сразу педагог.
Забыть досадные моменты,
других склонил – он много мог!
Четыре года пролетели,
и стало амплуа известно.
Звезда летела, словно пуля –
попёрло сериалов тесто.
Сверкнули в кадре телеса,
белей, чем тундра на Ямале.
Рванулась слава в небеса,
её и так, и сяк снимали.
А режиссёр, как мудрый змей,
ей настрогает двух детишек,
и по дорожке поведёт,
там, где элита кайфом дышит.
Какая жизнь! Какой восторг!
Искусство важное известно!
“Шанелью” пахнет “киноторг”,
недаром “двадцать пять на место”.
А может быть пошёл на факультет экономики и права чтобы зная что является поэтом получить подушку безопасности?
А может это опечатка, проклятая, вкралась? Не прошагал, а проел, например, или проточил? И не войну, а чего-нибудь другое, поаппетитнее? Опечатки ведь способны любой смысл извратить.