И терпимы будете

№ 2012 / 38, 23.02.2015

Уважаемая редакция газеты «Литературная Россия»! Вы знаете, что контакты мои с родиной туманны и мало осязаемы, но боль моя жива, мнения мои связаны с Россией, а вопли толпы (газетной) позывают отругиваться.

Уважаемая редакция газеты «Литературная Россия»! Вы знаете, что контакты мои с родиной туманны и мало осязаемы, но боль моя жива, мнения мои связаны с Россией, а вопли толпы (газетной) позывают отругиваться. Если нет возможности опубликовать письмо к Захару Прилепину, то, пожалуйста, переправьте это ему, что мне кажется важным, так как любому человеку над пропастью грозит опасность. В данном случае, личное мнение опасно в быту и в творчестве. Собственно, из-за мнений столько злости и крику. И когда мнение формируется приказом, начинаются убийства.

Слухи донесли, что к Захару Прилепину очередь дуэлянтов. Пустите меня без очереди, я тоже имею шпажонку, я старый, могу не успеть выхватить оружие… А фехтовать не буду. Не злодей я и не грабил лесом. Я из лесу вышел, мороза нет, и занятия нет, а кругом гвалт. Прямо из сердца России разноголосица, чересполосица. То за, то против. Я – между. За пределами, иными словами, никому и никак. Но разве это меняет суть случая?! Поэтому, Евгений Николаевич, читайте и терпите. И терпимы будете.

Обращение к Сталину или к сталинизму для меня вещь давняя, сложная, болезненная, лютая и необходимая. Началось это в день смерти Сталина. Моя мать ревела белугой и причитала: «Как же мы теперь жить будем?» Ведь мы так вам верили, товарищ Стали, как, может быть, не верили себе. И плохой сын спросил: «Что ты ревёшь? Тебе что, зуб вырвали?» Мать зашлась на слове стыд, а мне стыдно не было. Мой друг, он присутствовал на представлении, отмолчался, но смотрел на меня косо, а через сутки, подпив до нужного уровня, отправился в Москву хоронить Сталина. До похорон дело не дошло, пьяную гопу бесплатно вернули в Питер из Калинина. Глеб Горбовский в своих мемуарах об этом не пишет, поделом ему…

Следующий этап раздумий накрыл меня стихами:

Рука судьбы, тасуя карты, заставила (ловлю глупцов) детей, садящихся за парты, не верить совести отцов…

Были ещё строчки, но я их передумывал каждый раз по-разному, и догадался, что писать на эту тему мне рано. Рано и поныне. Совесть, к счастью, индивидуальна и эстафетой не передаётся ни в школе, ни в семье, ни на смертном месте.

А вот в 2000 году вдруг, не намеренно, как спросонок, написалось стихотворение, которое храню и даже немного горжусь, что написал это и так. Тут в 2012 году выяснилось, что я ёрничал, что по тембру похож на Захара Прилепина, что цинизм у меня широкий и злопамятный, а юмор убогий, как и положено человеку без родины.

Дорогой товарищ Сталин, разрешите наверстать то, что раньше опростали, что под боком, что под стать. Мы отважны – нас отвадил от самих себя Указ, и представили к награде чёрствый хлеб и кислый квас. На полях сражений вырос вкус горелый и хмельной, мы торгуем им на вынос сразу же за проходной заводской и за границей, кротко, как из-под полы, и мишенью наши лица на дистанции: – Пали! Треснул выстрел над горами городов и деревень, дорогой товарищ Сталин, сколько нам ещё терпеть? Укажи им с того света правила на век вперёд, чтобы крепла власть Советов или же наоборот, чтобы воры и злодеи переулков и дворов превратились в ротозеев, в дворников и шоферов, чтоб детей учили в школе не любить капитализм, чтоб течение по Волге снова стало сверху вниз, чтобы мафию Маруся разогнала помелом, чтобы лебеди и гуси в небе шли как напролом на болота и озёра создавать для нас красу, ни стыда чтоб, ни позора не менять на колбасу уцелевшему от злобы дня и вечера. Концы спрячем в воду, а трущобы переделаем в дворцы, как бывало. Будет Путин вместо Берии служить нам царём, и лучше будет, не закусывая, пить… Дорогой товарищ Сталин, прикажите. Мы устали….

Естественно, стихи остались молчать в рукописях, да и кто бы опубликовал это десять лет назад? Ведь желудок бурлит долго перед отдачей богатств. И нынче пора зрелости, да и век вырос на единицу, вдруг и допустят текст автора, как отклик тому, кто тоже болен одинаковой болезнью – сталинизмом. Сам Иосиф Виссарионович Сталин для меня уважаемый и верный вождь: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». И его голос никого не обманул. Разве я один знаю об этом? Отчего же столько кипения? Хочется думать, от застоявшегося кипятка. Весь гвалт, который начал, кажется, Юрий Михайлович Поляков, возник от столкновения двух мнений. Так как вопрос сталинизма, болезненный сам в себе, то немедленно раздались повторные мнения, у которых только ругачки разные. Не мудрено, что дело докатилось до дуэлей (условно), но может раскатиться до физического хамства, что на Руси не ново. И не приведи господь видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Простите мне недобрый афоризм…

Евгений Николаевич, товарищ Прилепин, вы уж простите старику настырность, но ваша правота во мнении обрывается, когда вы позволяете себе говорить от имени народа. Если помните, народ молчал. Не вводить же язык глухонемых в отеческие просторы? Да и что может сказать народ, если его масса инородна? И попридержите русскость свою, она тяжела и тяжка. И русский лес, и русское поле, и сало русское едят, и «поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан». Нет, не хочу быть русским гражданином. Я человек без родины. Цену национальным увлечениям я выплатил с детства, и переплачивать нет нужды. Если родине нужны граждане, пусть она создаст конституцию, которую подпишут две стороны о правах и обязанностях: человек и государство. Известно, граждане платят налоги, воюют по приказу, строят города или разрушают. Республика – форма остойчивая, ведомая издревле. Конституцию республики должны создать учёные многих стран, а не Собчак и не Бухарин. А утверждать – плебисцит. Гражданство не должно и не может быть автоматическим, ибо такое гражданство – рабство. Гражданское соглашение может быть подписано человеком после 18 лет, когда у него в головушке свои мысли появятся, способные объяснить свои чувства.

Слава ГОЗИАС,
США